***
Тайное всегда становится явным, но какого черта в такой неподходящий момент? Тремор в очередной раз начинается с кончиков пальцев. Удушье по старой привычке кладет лапу на глотку, давит на кадык. На адамово яблоко почти предателя, почти лжеца. Подельника, который знал и молчал. Все происходит слишком быстро. В глазах Кати ужас, в моих — паника. За ее сетчаткой — шок, за моей — вина. Самуэль подскакивает к комку кашля и замешательства. Кати отчаянно пытается растормошить Теда, но без толку. Я не могу сдвинуться с места. Меня будто облили цементом, и он на феноменальной скорости застывает. Дышать! — Тед! Тед! Ты меня слышишь? — суетится взволнованный Самуэль. Тед не отвечает — кашель, кашель, кашель. Твою мать! Как же так? Я, вросший в пол, так и стою, где стоял. Праздник стремительно оборачивается катастрофой. Всего пару минут назад все было хорошо, всего пару мгновений — и улыбки сменились слезами. Воротничок на платье Кати окрасился в цвет рубашки Теда. Алое пятно правды на белом — точка в конце запоздалого признания. Случайного. Несвоевременного. Нахрен никому не нужного в этот день… Черт! Платье невинной Лолиты осквернила болезнь. Клякса истины запускает процесс разрушения. Дальше сплошной туман. Мои стопы намертво пристыли к полу. Не могу пошевелиться, не могу ничего сказать — я парализованная статуя. Меня вылепил сам страх. Дышать! Дышать, чтобы шея не хрустнула под ледяной конечностью испуга. Слышу лишь крики и всхлипы, вижу лишь искаженные печалью лица. Полный провал. — Замолчи! Да пошло вообще все на хрен! Я хочу побыть одна! Даже не думайте приходить ко мне! Попытка Самуэля успокоить Кати не увенчалась успехом. Она окончательно взрывается. Горе четвертует душу. Кажется, платье на ней также разлетается на лоскуты. Вместе с мечтами, вместе с атмосферой праздника. В удаляющихся шагах раздаются отзвуки разочарования. Разочарование бесстрастно спустило курок. Контрольный выстрел зацепил и меня. Заслуженный рикошет. Кати задула огоньки на торте, но не съела ни кусочка. Она загадала свое желание, но теперь не хочет ничего. Ей нужно только одиночество. Кошка предпочитает сама зализывать свежие раны. Я жадно глотаю наэлектризованный воздух. Ложь во благо? Откровенная чушь! Правда всегда всплывает на поверхность. Перепачканный труп обмана дрейфует на кристальных волнах истины. Рано или поздно. Рано или поздно… Но почему именно сегодня? Какая же срань… Драма заглянула в гости, хотя ее никто не звал. Вместе с холодным потом из меня вытекает ржавчина. Коррозия выходит наружу, вскрывает внутренности. Просачивается через поры, прогрызает оболочку. Бабочки тонут в охристом месиве слез и секреций. Последняя свеча, зажженная мной, видимо, была за упокой. Дыши! Дыши! Дыши! Что же делать? Не знаю. Я ни черта не знаю. Тед сидит, опустив голову. Наверняка, Теда гложет, словно собака кость, совесть. Сожаление и отчаяние играют в футбол с его сердцем. Бедная Кати… Она навсегда запомнит свой тридцатый день рождения… Увы, не так, как хотел Тед. У жестокой судьбы другие планы. У этой стервы всегда — всегда! — свое видение будущего. Мы с Тедом остались вдвоем в пустом баре. Мы — и скорбь. Самуэль не выдержал гнетущей тишины, ушел наверх. Я знаю, он позаботится о Кати, если она позволит. А я сижу здесь и не могу подобрать нужных слов… Наверное, они не к чему. Тед и так все прекрасно понимает. Понимает, что облажался. Или ему просто не повезло… Как сказал Джим: жизнь — та еще сука! Так и есть. Так и есть. Все рухнуло как карточный домик. Джокер не выпал никому из нас. Удача, нахально хихикнув, отвернулась — мы изначально были обречены на фиаско. Ни успешных комбинаций, ни везения — флеш-рояль достался непобедимому противнику. Блефовать я никогда не умел. А блеф с самой фортуной — та еще глупость… Черт! И на что мы рассчитывали? — Джим прав, — устало говорит Тед. — Хотя бы еще один день… Еще один. И получилось бы не так гадко. — Тед, я не знаю, чем тебе помочь, как тебя успокоить… Да и себя-то как без понятия, — судорожно тереблю рукав рубашки, — но уже ничего не изменить. — Да, уже ничего не изменить… — он огорченно вздыхает. — Я всего-то хотел, чтобы она светилась от счастья… А в итоге… В итоге подарил ей боль и обиду. — Она все поймет. Ей просто надо остыть. Тебе отдохнуть. А мне… Мне ползать на коленях! — я на мгновение срываюсь, затем глубоко вздыхаю. — Нам всем нужно отдохнуть, — падаю лицом в ладони. — Кайл, ты не в чем не виноват. Тебя уж Кати точно поймет. Не переживай. Соберись, сраный нытик! Ногти впиваются в кожу. Теду и так не сладко, а тут еще я размазываю сопли. Идиот! Чертов идиот! — Это, конечно, удар для нее. Кати же совсем маленькой осталась одна. Она видела трупы родных… У нее оставался только я. Но она выдержит. Я знаю. Кати сильная. Она справится и без меня. — Мы будем рядом с ней, Тед. Обещаю! — Я говорю искренне. Глаза в глаза. — Верю, — он подкуривает сигарету, ерошит зализанные волосы. Праздник покинул это место. Стать Теду больше не к чему. — Я рад, что вы пришли именно в наш бар. Счастлив, что теперь она не одинока. Думаю, Кати в надежных руках. У меня хорошая интуиция. Подмигнув, он выпускает дым. Дым из легких, пораженных раком. Несправедливо. Жизнь до одури несправедлива. — Я восхищаюсь тобой, Тед. Ты не унываешь даже сейчас, — я грустно улыбаюсь ему. — Запомни, Кайл, везде есть плюсы и минусы. ВО ВСЁМ. Включая смерть. — Тед, пожалуйста, не надо об этом, — я болезненно морщусь. Печаль вставляет в меня тонкие иглы. Я — игольница для скорби. — Хорошо, хорошо. Запамятовал. Ты же ангелочек. Вам такое не по нраву, — Тед виновато пожимает плечами, следом искренний смешок и очередная порция дыма. — У меня нет слов. Нужных слов. — Да и не говори. Просто послушай старого дурака. Два часа мы просидели с Тедом в пустом баре. Я слушал, а он рассказывал. О маленькой Кати, о скрипке, о своей мечте. Надеюсь, ему стало легче, когда он выговорился. Надеюсь, я хоть чем-то помог. Проводив Теда до машины, я закрыл «Мертвую голову». Встряхнул своей живой, но обеспокоенной и направился наверх. Боязливыми шагами я отсчитываю ступеньки, дрожащими руками открываю дверь. Самуэль сидит на полу около комнаты Кати. Он меня не замечает. Кажется, он не видит ничего вокруг. Судорожно выдохнув, останавливаюсь перед ним. Самуэль щелкает зажигалкой, поджигает сигарету. Далеко не первую. В пепельнице полно окурков. Самуэль выдувает боль едким смогом. Он тоже попал под обстрел. Губительные последствия лжи во благо. — Тед уехал домой, — мямлю я, опускаясь рядом. У меня в руках плюшевый лев. Я не смог оставить его внизу. Ощущаю на ресницах влагу грусти. Ощущаю на щеке пощечину вины. — Ты знал? Я не увидел на твоем лице удивления. Испуг — да, но не удивление, — Самуэль добивает меня. В проржавевшем насквозь нутре начинается истерика. — Я… я… Да, знал. Я застукал его в туалете, когда у него был приступ. Но… но я не мог… Не знал, что делать… Он просил не рассказывать, он… — Тише, Ангелочек. Я понимаю. Я тоже догадывался, что что-то не так. Иди сюда, — он тушит сигарету, обнимает меня. Я влипаю в грудь Самуэля. Пальцы путаются в плюшевой гриве. Я все еще трясусь, словно замерший зяблик. Сколько за сегодняшний день я твердил себе собраться? Бесполезно! В отличие от теплых ладоней по моим лопаткам — не помогло ни разу. — Я не знаю, что делать… У меня сердце разрывается от боли. И от вины… — я надрывно бормочу в футболку Самуэля. Язык заплетается, глаза все мокнут и мокнут. — Кати поймет. Не паникуй. Мое сердце уже разорвалось… Пиздец какой-то! — он нежно целует меня в макушку. Я лихорадочно барабаню по выпирающим ребрам — будто у меня предсмертный спазм. Мои пальцы бьются в конвульсии. Самуэль лишь сильнее прижимает меня к себе, мычит что-то успокаивающее на ухо и не одергивает моей бьющейся в агонии кисти. Он все гладит и гладит, мычит и мычит — веки тяжелеют. Я потихоньку погружаюсь в дрему. Да, меня истощил этот день. Хотя бы теперь мне больше не нужно ничего скрывать… Сквозь забытье чувствую горечь дыма и тепло тела рядом. Слышу шуршащее тление, глухой стук сердца и равномерное тиканье часов. Я глубже проваливаюсь в темноту. — Заходите. Милостивое приглашение возвращает свет в мой мир. Кати озарила красно-бурую тьму. Мы с Самуэлем все-таки не будем ночевать под дверью, как два нашкодивших пса. Увы, один из псов и вправду провинился. Прости, Кати. Мы снова уснем втроем. Мы снова найдем утешение в друг друге. Я верю, мы со всем справимся. Обязательно справимся. Бабочки сбрасывают ржавчину с крыльев.Ночь 71-я
9 июня 2023 г. в 22:27
Кайл
Вина. Она засела глубоко во мне. Перетекает по венам, разрастается. Стучит в висках. Барабанит в грудной клетке. Взрывается под кожей. Совесть надевает медицинские перчатки. Берет инсулиновый шприц и впрыскивает в меня яд — раз за разом. Я отравлен. Вина — не инстинкт, как секс или страх. Вина — более тонкая материя. Я бы сказал, острая. Чувство вины режет пополам. Двустороннее. Двуликое. Черно-белое, словно клавиши пианино. Жаль, но это не они. Моим пальцам тут нет применения. Вина терзает душу, а не тело.
Я не совершал ничего плохого, но чувствую стыд. Я никому не причинил вреда, но раскаиваюсь. Ненавижу хранить чужие секреты! Вина разъедает меня изнутри, как коррозия — металл. На бабочек сыпется ржавчина, на бабочек давит оранжевое помешательство. Рваные хлопья заваливают сверху, прибивают к земле. Калликоры не желают взлетать. Калликоры складывают крылья. Они умывают лапки и оставляют меня один на один с едкими мыслями. Они притворяются мертвыми. Охристые мумии не шевелят усиками. Молчат. Молчат. Молчат. Кто же ответит на вопросы отравленного? Ржавая тишина зашила рот бело-черными нитями. Ответа не будет. Что же делать? Не знаю. Я ни черта не знаю!
Презираю себя за молчание. Я не могу утешить Кати хотя бы банальными фразами. Я храню чужой секрет. Не могу заболтать ее будущую боль… Остаются лишь прикосновения. Возможно, это даже лучше, но… Тайна не моя, не мне о ней говорить — понимаю, но… Чувствую презрение к себе за то, что во мраке зрачков бликует ложь. Там, за тенью ресниц, замаскировалась чужая болезнь. Благородная фальшь… Ложь во благо? Чушь! Какая чушь… Для чего я пытаюсь себя оправдать? Я так и остался мямлей. Дерьмовый из меня ангелочек… Ничего не скажешь.
Рак — искусный убийца. Снайпер, всегда точно попадающий в цель. Серийный маньяк с изощренным почерком. Любитель разрушать человеческую плоть. Рак — инструмент в костлявых руках смерти. Дротик, попадающий в цель. Кто делает роковой бросок? Рай, Ад или простая случайность? Кто ведет партию в дартс с самой судьбой? Без понятия. Но я так устал молчать. Коррозия разрастается с каждым днем. Вина струится по венам. Ржавчина оседает на кишки. Красно-бурая клетка самобичевания рябит перед сетчаткой и за ней. Даже опустив веки — я вижу гниющие прутья.
Рак не проявит милосердия. Тед, сколько ты еще собираешься скрывать болезнь? Сколько еще вина будет разъедать мое сердце? Твое, я думаю, страдает не меньше. Что станет с Кати после того, как вскроется ложь? Что будет с нами? Не знаю. Я ни черта не знаю! Может, в этих долбанных книгах, что я так усердно расставляю по полкам, найдутся ответы? Вряд ли. Вот же дерьмо! Стискиваю зубы, чтобы не заскулить, пока совесть жрет мои мозги прямо из черепушки десертной ложечкой. Приятного аппетита, сука!
Торт на завтрак не повысил эндорфины в крови — никакой эйфории, никакого блаженства. Только тошнота от зудящих под коркой страхов. Только приторная сладость на кончике языка. Мне нужно абстрагироваться, отбросить подальше этические метания. Сегодня особенный день. Пора прекращать копаться в собственном дерьме. Достаточно! Глубоко вдыхаю и выдыхаю, смотрю на часы — самое время собираться домой. Ну или выстрелить себе в голову… Срань!
Из библиотеки я предусмотрительно стырил книгу Достоевского с говорящим названием «Идиот». Не хочу возвращаться с пустыми руками — и подарок, и тонкий намек. Хреновый подарок, конечно. Лучше не придумал. И не нашел. Издание редкое, кожаный переплет, срезы тонированы. Выглядит достойно, коллекционер бы оценил. Да и классика, как никак. Книгу потом спишу, и о ней никто не вспомнит. Допускаю, что это моя специфическая попытка попросить прощения, изощренный способ поглумиться над самим собой. Именно! Идиот здесь лишь я… Иронично. Признаться честно, если Кати не поймет, почему я хранил тайну Теда, я готов вымаливать прощения на коленях. Если понадобится, я могу… Если, если, если!
На улице снова дождь и уныние, как и в моей душе. Соберись, Кайл, мать твою! Мать… Не желаю думать еще и о ней. Хватит! Хватит! Хватит! Сегодня праздник, а не день угнетения. Раскрываю зонт над головой и шагаю вперед — лужи под подошвами, сырость на асфальте. Вокруг серость и вода. Сейчас я не яркое пятно в этом вечно плачущем городе — обычный безликий прохожий. Ни капли не бодрит! Кати стащила мой дождевик и где-то заменяет солнце, раз коварные тучи выкрали настоящее. Я свистнул книгу. Вероломный круговорот хищений, словно уроборос клептомана. Опять повеяло иронией.
Зонт раздражает, вина во мгле зрачков щиплет глаза.… Черт! Сколько можно? Соберись, наконец, Кайл! Не думай о плохом, прекрати ныть! Еще несколько шагов — и я натыкаюсь на мертвого голубя. От неожиданности подпрыгиваю, как пружина. Дыши! Это ничего не значит! Внушаю себе, а не голубю. Бедолаге уже ничем не помочь, ему теперь все до лампочки. Печально, но такова жизнь. Опять я начал копаться в философском дерьме… Встревоженная мямля закатывает глаза — тучи на небе сгущаются. Да уж, совсем не праздничная атмосфера. Совсем. Дождь усиливается вместе с тревогой. Все из-за долбанного чувства вины.
Грустная ухмылка. Очередная лужа промочила мне ноги. Сами небеса насмехаются надо мной. Без вас понимаю, что я ИДИОТ! Может, достаточно меня тыкать носом в собственную ничтожность? Закуриваю. Надо не забыть зайти в круглосуточный и купить пачку «Parliament». И еще упаковку «Starbursts». В последнее время я много курю и постоянно жую конфетки. Нервное? Определенно. Мой лимит курильщика подстроился под уровень тревожности. А что до конфет… Помогают не угандошиться никотином до позеленения. Такой себе способ, но работает. Хреново. Но работает. Снова к горлу подкатила тошнота. Я безжалостно вгрызаюсь в острые костяшки на кулаке, чтобы заглушить дурноту. Похоже, мы работаем в паре с совестью. Она жрет меня изнутри, а я — снаружи. Великолепный дуэт, ничего не скажешь. Лучше бы я продолжал ни черта не знать. Не надо тогда было идти в туалет… Лучше бы остался за стойкой, напился вдрызг и там же уснул. Лучше бы, лучше бы, лучше бы! Черт!
Кати с Тедом пререкаются — желтое пятно активно высказывает недовольство красному. От алой рубашки Теда веет торжеством. Он явно подготовился к юбилею племянницы. Гладко выбрит, волосы зализаны назад — ни привычной щетины, ни небрежного пучка под затыком. Солидность во плоти, пышущая интеллигентным лоском. И я — все-таки позеленевший от усиленного курения… Из нас троих получится достойный светофор. Бип-бип, мать его! Кайл, соберись ты уже, кретин слабовольный!
— Ну и нахрена нам нужны сраные свечи?
— Что значит нахрена? — невозмутимо спрашивает Тед.
— То и значит! Отправил меня в дождь за этой хрендулой! — Кати трясет пластиковой коробочкой перед его носом.
— Отдай сюда! — Тед выхватывает свечи из рук Кати. — Переломаешь сейчас все в таком темпе… Праздник, дорогая, праздник! Все! Вали собираться! Разговор окончен. Ты просто волнуешься, вот и цепляешься ко всему. Расслабься, — по-отечески тарахтит Тед.
— Ну тебя!
— О! Кайл вернулся! Иди сюда!
— Как погодка? — ухмыляется Кати, поправляя на себе мой дождевик.
— Восхитительно, — красноречиво трясу зонтом. Прозрачные капельки оставляют влажные пятнышки на ламинате. Разбиваются и мрут, словно прыгуны с небоскребов.
— Да куда ты к ней подошел! Ко мне, говорю, иди! Поворкуете еще, — Тед энергично колотит по стойке.
Удивленно хмурясь, молча топаю к нему. Тед дружелюбно приобнимает меня за плечи, ведет куда-то в закрома бара.
— А ты давай, собираться иди! Чего встала как вкопанная? Брысь!
— Дурдом! — фыркает Кати, и послушно удалятся из поля зрения.
Мы с Тедом тормозим между подсобкой и холодильниками. Видимо, он посчитал, что уже достаточно укромно. Цепкий захват на плечах ослаб. Улучив момент, осторожно выбираюсь на волю. Немного отступив, встаю напротив — нас разделяет чуть больше, чем полметра. Да уж, в этом закутке не развернешься. Я обеспокоенно гляжу на него — в глазах вопрос, на лице неуверенность.
— Ну, чего ты ресницами захлопал? — сипло выдыхает Тед. — Не паникуй! Порядок.
— Тед, я… я…
— Ой, все! Я вижу, что ты уже на пределе. Ходишь весь, как в воду опущенный. Дерганый, серо-зеленый… Прости, я знаю, что виноват. Из-за меня ты в такой ситуации, — Тед проводит ладонью по зализанным волосам, собираясь с мыслями, — все равно, спасибо. Ты ничего не рассказал Кати, я тебе безмерно благодарен. Потерпи еще чуток, Кайл. После праздника я обязательно ей все расскажу. Не хотелось портить такой день…
— Я понимаю, Тед, — от напряжения прикусываю губу, — но я на самом деле уже схожу с ума. Меня грызет совесть… И…
— Кайл, прошу, потерпи еще немного. Все будет хорошо. Это не твоя проблема. В жизни всякое дерьмо случается. Я с этим разберусь, а вы, главное, оставайтесь рядом с Кати и сейчас, и когда меня не станет, — он снова кладет руки мне на плечи, вкрадчиво всматривается в лицо.
— Тед, я не знаю… я, конечно, ничего не скажу. Тем более в такой день. Но… но… Мне так жаль. Мы будем с ней рядом, обещаю.
— Жалости только мне не хватало, — отмахивается Тед, — я прожил замечательную жизнь и вырастил прекрасную женщину. Будет тебе! Берегите ее, единственное, чего я хочу — чтобы она была счастлива.
— Конечно. Я люблю Кати, — я признаюсь ему в том, в чем еще не признавался никому.
— Вот и славно! Теперь мне спокойней, надеюсь, и тебе полегчает, — ободряющие хлопки по предплечьям, — а теперь иди наверх и готовься к вечеру. Выйдем на сцену дуэтом? — подмигнув, спрашивает Тед.
— Я не против, — легкая ухмылка и короткое смущение.
— Отлично! Все! Хватит болтовни! Иди!
Тед спроваживает меня так же энергично, как и Кати. Я бодренько удаляюсь в сторону лестницы с вложенной надеждой в сердце. Да, мы справимся. Мы обязательно со всем справимся. Я и Самуэль будем рядом с Кати в трудную минуту. Будем рядом всегда. Поможем залечить раны, не оставим наедине с болью. Мы разделим страдание натрое. Все будет хорошо. Да, Кайл, все будет хорошо. Бабочки встряхивают крыльями — ржавое облачко кружится у гортани. Я непроизвольно чихаю, чешу нос и глупо улыбаюсь. Точно, точно. Тучи обязательно рассеются, и выйдет солнце.
Уже наверху подлавливаю Кати. Я застаю ее врасплох. Она только вышла из душа — мокрая и в одном полотенце. Я торжественно вручаю ей «Идиота». Нет. Не себя, а Достоевского. Нет! Не Федор Михайлович идиот, а я, не иначе… Твою мать, о чем я только думаю? Сначала на меня обрушиваются матюки и ворчание. Потом Кати пристально смотрит на меня, как на дебила. Переваривает, осмысляет. Затем следует мурлыкающее «Спасибо». Вроде бы угодил… Не зря свистнутый Достоевский трясся в моем рюкзаке. Да что я опять несу? Не знаю. Я ни черта не знаю.