***
— Они сегодня в ударе! Особенно Самуэль, — Тед сухо кашляет. Я поворачиваюсь к сцене и вижу саму любовь. Самуэль неотрывно смотрит на Кайла и поет «Johnny Cash — Hurt». Он стоит боком к зрителям. Он плевать хотел на наблюдателей. Сейчас Самуэль истязает струны и микрофон не для них, а для покрасневшего от смущения пианиста. Красиво! Внутри все переворачивается под струнно-клавишную мелодию, под чувственный рык. Изворотливое откровение чужими стихами превращает всех в мишень для разрывной пули. Самуэль умеет рвать душу голосом. Самуэль умеет признаваться в любви! По бару разносятся густые слова печали и попадают прямиком в цель. В кончики пальцев Кайла. В ритм сердца. Под кожу. Венец терновый мой, И трон мой подлеца. Мыслей рваных рой, Гнетущих без конца. Время под собой Вихрь чувств сотрёт. Ты уже другой, Я же помню всё. Кем я стал, мой друг? Ведь все, кого я знал, Свой замыкая круг, Уходят навсегда. Ты видел всё и сам, Ты в царстве был моем. Я подведу тебя, Я принесу лишь боль. — Потрясающе! — восхищается Тед и опять кашляет. — Мне не нравится твой кашель! Ты заболел? Как-то чаще обычного кряхтишь. — Ой, успокойся! Стандартный кашель курильщика! Чего прицепилась? Тебе ли не знать… Хватит! — Тед задумчиво закусывает губу. — Вон, смотри на этих на сцене! — Да, они прекрасны! — Не обращают внимания на зал, а зрители очарованы. Никто не останется равнодушным от такого! Я догадываюсь, в чем секрет, — он подмигивает и ставит три наполненные кружки на поднос. — Ага, кроме тех придурков, которым я должна оттащить пиво! — К сожалению, не все приходят сюда за музыкой! Не все глубоко интеллигенты и наполнены интеллектом. Живой пример, — Тед бросает неодобрительный взгляд на компанию тех самых придурков и качает головой. — Суровая реальность, — забираю поднос и нехотя шагаю в зал. Если кому-то покажутся вульгарными шутки Самуэля, то они не слышали придурков, которых я старательно игнорирую. Какая-то жесть! Аж уши в трубочку сворачиваются! Я устала делать вид, что глухая, немая и слепая. Притворятся, что не замечаю сальных фразочек и зырканья в мою сторону. Как же хочется вылить им на голову их же заказ! Небеса, дайте мне терпения! Проводки моей нервной системы накалились до предела. Вот-вот и пожар. — Куда ты опять собралась? Присядь с нами! Пятый раз приглашаю! — противный бас, противные хлопки по стулу рядом. — Лучше ко мне! — второй дятел показывает себе на колени, а я хочу показать ему средний палец. Резко развернувшись, собираюсь уйти быстро и без скандала, но не судьба. Меня хватают за запястье и тянут. Я падаю прямиком на нежеланные колени, от неожиданности роняю поднос. Металл громыхает. Последняя капля масла падает в пламя раздражения. Ну все, запахло жареным! Проводки загорелись! — Руки от меня убери, долбоеб! Я пытаюсь вырваться, и мне кое-как удается. Локоть в челюсть и отдавленную тракторной подошвой ногу нелегко оставить без внимания. — Ах ты тупая сука! Слышу, как обрывается гитарный звук, вижу, как надо мной нависает пьяная туша. Я собираюсь любезно ответить на оскорбления, но и тут не судьба. Око за око не успевает свершиться. Леопард, мать его! Передо мной проносится леопард, а дальше начинается полный разгром с творческим подходом. Или нет… В целом не суть! Без объяснений, без лишних разговоров посыпались удары. Хищник загоняет жертву. Главному из придурков сразу же прилетает от Самуэля. Стол переворачивается, пиво разливается, стекло бьется, щепки летят. Полный хаос! Остальные антилопы из стада настолько шокированы элементом неожиданности, что и не рискуют рыпаться. Так и застыли на месте. Самуэлю идет быть неожиданным. Это его стихия. Но затормозить вовремя он не умеет… Лицо моего обидчика уже разбито, а Самуэль еще не выпустил весь гнев. Стащить его с безвольной туши не хватает ни смелости, ни сил. Самуэль озверел. Поддался инстинктам. Почувствовал запах свежего мяса. Я стараюсь найти Кайла сквозь плывущие силуэты зевак вокруг. Обдолбанные идиоты! Он же его так убьет. Нет! Мне не жалко одного из придурков на полу, я боюсь за кулаки Самуэля. И за его душу. Кайл выныривает из толпы и кидается прямиком к адреналиновому месиву. Он жестко поворачивает лицо Самуэля на себя, и я слышу четкое «У С П О К О Й С Я» — вижу магию. Я снова вижу силу любви. Самуэль несколько секунд всматривается в глаза напротив и успокаивается. Отряхнувшись, он поднимается. Леопард окрасился кровью. — Чего уставились, кретины! — он окинул зевак уничтожающим взглядом. У меня тоже по спине пробежали мурашки. — А вы можете забирать этого ублюдка, пока он еще жив, и уебывать отсюда! Элемент неожиданности сработал на ура. Уцелевшие остатки неинтеллектуальной компашки настолько охренели, что и пикнуть ничего не подумали. Скорее всего, даже копов вызывать не станут. Какие копы… Им бы сейчас в обморок не грохнуться. Тед только похлопал Самуэля по плечу. Молчаливая отеческая благодарность. — Таким гостям здесь не рады! — вот и все прощание. — Дядя, прости, мне надо было быть сдержанней, — устало и виновато прикрываю веки. — Кати, ты охренела? — возмущение от Кайла, и я удивлена. — Ну, я первая его оскорбила… — Он первый лапы свои распустил! — Самуэль опять начинал закипать. — Блядь, сейчас догоню и добью! — Тише-тише, остынь, — Тед коротко махает рукой. — Таких, конечно, не жалко, но ты же выше этого. Ему и так досталось! И остальные в штаны наложили от страха. Реакция у тебя… Позавидовать можно! — Спасибо, но не хотелось бы ее часто вот так применять. Самуэль рассеянно массирует виски. Я замечаю сбитые костяшки на кулаках. Это хуже пореза столовым ножом, но ему идет. — Кати, ты как? — обеспокоенно спрашивает Кайл. — А ты? — поворачивается на Самуэля. — Нормально, — одновременно отвечаем на выдохе. Мне не нравится, когда Кайл волнуется, но ангельское беспокойство ему к лицу. Как и очки. — Блядь, только же два дня назад бар драили… — с досадой подмечает Кайл, разглядывая битое стекло и сломанный стол. — Еще уберу! Хуйня какая, — отмахивается Самуэль и дует на свежие ссадины. Через несколько часов мы попрощаемся с Тедом и закроем бар. Скоро мы вновь останемся наедине. Бардак исчезнет вместе с посетителями. Я обработаю сбитые костяшки на руках гитариста, а Кайл, конкретно присев ему на уши, прочитает нотацию о самоконтроле и вспыльчивости. Самуэль безобидно оскалится и поцелует нас. Каждый говорит «спасибо» по-своему.***
Снова второй этаж и та же кухня. Меняется интерьер, но не состав. Мы неизменны. Иллюминатор в моей комнате заменяют большие окна и светлые шторы, мягкую кровать — старомодный диван, стол — широкие подлокотники. Мы остаемся ключевыми деталями. Картина с тремя фрагментами, которые не смыть. Слишком въелись в холст. Никакой растворитель не поможет, либо закрашивать все к чертям, либо стирать с лица земли. А кому это надо? Правильно, никому. Безымянный художник больше не смотрит в нашу сторону. Шедевра не получилось. — Я все понимаю, но надо быть посдержанней. Ты и так его сразу вырубил. Куда дальше? — упрямо ворчит Кайл, постукивая по горлышку бутылки. — Да, блядь! Меня всю жизнь выбешивало такое дерьмо! Не знаю, в какой момент Кайл превращается в сварливого воспитателя, но в этом есть что-то милое. — Выбешивало… И что теперь? Надо херачить всех дебилов до состояния отбивной? Мало ли что кого выбешивает! — Кайл демонстративно поправляет очки на переносице. — Ладно! Главное, с Кати все нормально. И с тобой. Мне похер на этих придурков! Просто как бы закон существует и … И тебе повезло, что его друзья не огрели тебя чем-нибудь по башке. Бутылкой, например, — он указывает на пиво в руках и делает жадный глоток. Видимо, от продолжительных нотаций в горле пересохло. — Заебал бурчать! — огрызается Самуэль. — Просто свои ручки замарать боишься, вот только и можешь нравоучениями раскидываться направо и налево! — Да нет… Правда, мне нельзя повреждать, как ты выразился, мои ручки, — кривится Кайл. — И тебе, кстати, тоже! За тебя переживаю, идиот! — Ладно, прости, — Самуэль замысловато морщится, слышится скрежет зубов. — Я знаю, что до усрачки вспыльчивый, но… Но бесит! — Хрен с тобой! По сути, ты все сделал правильно. Ну как… — Давай без «ну как»! Если он еще ее хотя бы пальцем тронул, то я бы его точно прибил! Считай, этому придурку повезло. Он и понять-то ничего не успел, — сдавленный смешок, — дружки расскажут, охренеет. — Хватит уже мусолить эту хрень! Я не первый год в баре. Чего только не случалось и каких дебилов я только не встречала. Я и город-то этот драный ненавижу! Да и дядя тоже… Он всегда хотел свалить в тепло… Не хочу фокусироваться на плохом! Спасибо вам и все! Тебе за то, что набил ему морду. Я сама хотела надеть ему поднос на голову, — глажу Самуэля по растрепанным волосам, — а тебе за то, что угомонил этого психованного, — улыбаюсь Кайлу, — и давайте прекращать этот пустой треп. Они поднимают руки — сдаются. Я смеюсь, и голубянки смеются вместе со мной. Под телесной оболочкой нехилая вибрация. Твою мать, какая я дура! Где-то под ребрами грандиозное землетрясение, способное разрушить мой скелет, а я радуюсь. Дура! — Как вы вообще увидели всю эту хрень? Вы были так увлечены друг другом на сцене. Блин! — щелкаю себя по лбу. — Вот же, сама попросила заткнуться, сама же и продолжаю. Ой… Громкий смех и тихое тление сигарет. Мое гордое одиночество все так же не курит вместе с нами. Сидит в уголке, отдыхает и печалится. Его никто не зовет. — Во-первых, я сразу припалил этих идиотов, как только они вошли в бар. Глаз у меня на таких наметан. А потом уже услышал твою злость и сам озверел. Дальше — слепая ярость, — Самуэль выразительно пожимает плечами. — Ну, за то, чтобы ярости в нашей жизни было как можно меньше, — вытягиваю вперед бутылку. — Аминь! — торжественный звон стекла завершает нравоучения и разговоры о плохом. Кайлу к лицу спокойная справедливость, Самуэлю — дикая. Ему идет кровь на животном принте, а Кайлу — чистые белоснежные рубашки. Кайлу идут часы на запястье, Самуэлю — вздутые вены. Нам троим идет не замечать время, когда мы вместе. Луна сменяется солнцем, ночь — днем. Мы неизменны. Статика на уровне искусства, полиамория на уровне священной клятвы верности. Скоро я отойду покурить к окну и попрощаюсь со своим горемычным одиночеством перед сном. Растеряв гордость полностью, оно насупилось в темном уголке. Когда я переведу взгляд со звездного неба на диван, то через сизый дым увижу, как Кайл медленно ведет губами от бабочки с двумя восьмерками на крыльях до синей розы. От синей розы обратно вниз языком и потом ближе к крайней плоти и глубже до нёба. Я снова увижу любовь. Я закрою окно и шепну в уголок: спокойной ночи. Я закрою глаза и пойду наощупь туда, где нужны мои губы. Я закрою дверь от «до» до «после». Назад пути нет. Мне кажется, мои голубянки меняют цвет, но им же никогда не стать махаонами! А вдруг… Я уже ни в чем не уверена. Медленно опускаю веки и делаю шаг вперед.