***
Сашка добросила брата до офиса «Добростроя» и скрылась в известном направлении «РеклаМамы». А весёленькое утро Дара переросло в скучно-нудный офисный день, когда сидишь за компьютером и делаешь вид, что что-то делаешь, а на деле играешь в сапёра, ну, или раскладываешь пасьянс. Время как раз приближалось к обеду, и Дар для разнообразия играл в косынку, когда ему позвонил отец и попросил привести печать организации на усадьбу Савельевых, потому что к вечеру должны были доставить что-то из стройматериалов или оборудования — Дар не особо углублялся, — а так как их заказывали через организацию, в накладных необходима была печать. Дар послушал, покивал. Закрыл так и не доигранную косынку и потопал в отцовский кабинет — искать печать. Благо, хоть на столе у Петра Добронравова всегда был порядок и пресловутая печать с фирменным логотипом из молотка, бьющего по кирпичу, нашлась легко. Так что в обед Дар уже ехал на такси за город, к старой усадьбе Савельевых, где уже бывал вчера. Это место было «усадьбой» с большой буквы, даже несмотря на то, что большую часть прилегающих территорий Савельевы год за годом распродавали и теперь обладали лишь самой усадьбой с тремя гектарами земли и небольшим домиком, изначально предназначенным для слуг, который они расстроили где-то в девяностых и куда перебрались из обветшавшего главного дома. Вчера Дара буквально поразила эта масштабная постройка Екатерининских времён. Усадьба Савельевых напоминала Александровский дворец в миниатюре. Два двухэтажных крыла, жёлтые фасады, белые колонны, большие окна первого этажа и маленькие второго. И огромная площадка перед домом, выложенная булыжником и известняком, посреди которой красовался старинный фонтан со статуей основателя, так сказать, династии. Правда, у этого самого основателя отвалился нос, и трещины опоясывали весь его стан, да и фонтан давно уже не функционировал и зарос. Но по какой-то непонятной причине это старинное частично разрушенное и утопающее в лесных чащобах место вызывало у Дара трепет. То был поистине художественный экстаз. Он так ярко представлял усадьбу тех времён: с девушками в пышных платьях, прибывшими на бал, с каретами и лошадьми, офицерами в мундирах. Даже в голове родились строчки: У обветшалой усадьбы историй есть много, Здесь правил когда-то лиц карнавал. И Дар подумал, что эти строки могли бы лечь в основу чего-то большего. С недавнего времени ему казалось, что откуда-то издалека дует ветер перемен. Он предчувствовал, что снова приближается к развилке, но не знал — к добру это или к худу. Такси остановилось возле дома Савельевых, так как подъехать к самой усадьбе возможности не представлялось: за последние десять или двадцать лет вся подъездная дорожка заросла сливами. Они разбили старую известняковую дорожку и заполонили всё вокруг. Да и в воздухе витал аромат перезревших, слегка подгнивших слив. Дар расплатился с водителем и, выбравшись из машины, потопал по ухоженной лужайке Савельевского дома, перестроенного на современный лад и чем-то напоминавшего итальянскую виллу, к зарослям, за которыми пряталась усадьба, совершенно не вязавшаяся ни по духу, ни по стилю с новым строением. При этом парень то и дело ловил на себе взгляды жены Савельева: мадам с таким большим и горбатым носом, который сложно представить на женском лице, и какими-то недобрыми глазами. Возрастом она была лишь немногим старше отца Дара, но почему-то выглядела чуть ли не ровесницей Княгини. И исправить ситуацию не помогали ни уколы ботокса, ни слои косметики, ни современные наряды, в кожаных штанах и полупрозрачной блузке женщина выглядела нелепо. «Этому подлецу далеко не всё к лицу», — пронеслось в голове. Дар помахал женщине в знак приветствия только из вежливости, а в ответ получил лишь кивок, пропитанный то ли пренебрежением, то ли брезгливостью. Эта женщина, которую Дар увидел ещё вчера, когда сопровождал отца на осмотре усадьбы, не понравилась ему с первого взгляда. Мерзопакостных людей, которые считают себя выше всех остальных, Дар каким-то поистине магическим образом определял по виду. И Феодора Савельева была из той категории людей, которые помимо гнилого характера обладали ещё какой-никакой властью и вставляли палки в колёса не для какой-то определённой цели, а просто из прихоти. Так что Дар был даже рад скрыться из её поля зрения за сливовыми зарослями. Отца в компании Ильи Дмитриевича Савельева, собственно, хозяина сих земель, Дар приметил быстро. Те стояли на обветшалом крыльце старой террасы и о чём-то увлечённо разговаривали. Наверное, не стоило удивляться, когда Дар приблизился и понял, что Савельев рассказывает отцу чуть ли не историю своей жизни, ведь Пётр Добронравов всегда умудрялся располагать к себе людей — с ним разговориться мог даже камень. Чего стоит хотя бы то, что именно этого мужчину выбрала Марфа Васильевна. — … Отец отдал мне сторожку, когда мы с Дорой сошлись, а сам остался жить в усадьбе. И даже после его смерти я не захотел сюда вернуться… — сухо и даже безэмоционально вещал Илья Дмитриевич. — Плохие воспоминания? — спросил отец, а затем, заметив Дара, кивнул ему, приветствуя. — Нет, я бы так не сказал. Мои родители были потрясающими людьми, жаль, что ушли так рано. Маме и тридцати то не было, когда у неё случилась внематочная беременность. Мне тогда лет десять было, — рассказывал мужчина, стоя спиной к Дару. — А отец спихнул меня бабке и ударился в работу. Наверное, пытался так отвлечься или, может, это наша семейная черта — трудоголики до мозга костей. Появлялся раз в неделю и снова пропадал. А дом… Это огромный дом… — он обвёл руками двор. — Пока я был маленький, и здесь держался целый штат прислуги, его размеры не казались такими давящими. Но когда отец умер, и я распустил штат, то понял, что не смогу ночами ходить перекусить из одного крыла дома в другое — легче начать спать в гостиной. Уже тогда решил либо продавать усадьбу, либо сдавать в аренду, но Дора упёрлась рогом: как это так мы будем жить на пятачке земли рядом с нашими законными территориями, которые будут использовать посторонние люди. К единому знаменателю мы тогда так и не пришли. Отец Дара понимающе хмыкнул, а Савельев продолжил: — Тогда я на родительский дом и забил. Учёба, семья, работа, сын. Как-то не до того было, — пожал плечами он. — А теперь у меня есть внучка, и мне нужно сделать всё, чтобы жизнь её была безбедной и обеспеченной. Территории я по большей части распродал, что-то отдал под управление. Родительский же дом стоит без дела, дохода не приносит и душу тянет. Илья Дмитриевич почесал лысеющий затылок и, обернувшись к фонтану, таки заметил Дара, который не спешил приближаться к мужчинам, заворожённый чужой историей. С ним такое иногда бывало, когда он слушал людей, а в голове рождались мотивы. Редко конечно, но метко. Так родилась однажды песня о неразделённой любви из одной единственной фразы, вскользь брошенной Толиком. Что-то о том, что для своей девушки он всегда был полумерой, и та искала чего-то получше, а найдя — ускакала быстрее ветра. — День добрый, молодой человек, — приветствовал Дара Илья Дмитриевич. — Сегодня ваш взгляд чуть ярче, чем вчера. Случилось нечто хорошее? — Просто день хороший, — уклончиво ответил Дар и приблизился к ним. — Да? — удивлённо спросил мужчина, склонив голову на бок. Одет он был в футболку и домашние штаны. — Как ни странно, у меня тоже хороший день. Скоро невестка должна привести мою девочку. И Дар ошибся. Савельев изливал свою душу не конкретно его отцу — хотя, конечно, не стоит умалять его заслуг, — однако здесь работал синдром попутчика. Илья Дмитриевич суховато и сжато рассказал о своей семье. О жене и сыне, который давно уже работает где-то за границей, о больнице и хирургии. Савельева давно и настоятельно звали в другие более именитые клиники, но он был человеком привычки и просто не мог представить себя живущим и работающим где-то в другом городе. А на вопрос Дара, почему, лаконично ответил: — Не тот возраст. Будь я на пару десятков помладше, может, и поехал бы куда-нибудь, но не теперь. Я уже давно на той ступени, когда хочется тишины, покоя и стабильности. Пётр хмыкнул и произнёс: — Сколько себя помню, мне всегда хотелось чего-то такого. Семья и дети. — Вы счастливчик, Пётр, — достаточно искренне произнёс Савельев. — У вас двое взрослых и ответственных детей, — он кивнул Дару, мол, да, молодой человек, я о вас говорю. — Я всегда мечтал о сыне и дочке. Но Дора после рождения Кеши, думаю, отказалась бы. В целом я её понимаю — роды были очень тяжёлые, она еле разродилась: Кеша родился очень большим, а у неё очень маленькие бедра. Ей сразу предложили кесарево, а она упёрлась рогом — и ни в какую, сама родит — и всё тут. Так ей ещё врач попался редкостный идиот, который верил, что слово матери — закон. Ну, ничего, после того как моя жена и ребёнок чуть не погибли на родильном столе, этому идиоту путь в роддом был закрыт. Усмешка у Савельева была не то чтобы злая, скорее пугающая. — Дора тогда перепугалась очень, Кеша ведь чуть не задохнулся, и с того времени всё за него и боится. А у меня язык даже не повернулся предложить ей второго ребёнка. Ну, ничего, — лицо мужчины просветлело, — теперь у меня есть Триш. Мой маленький ангел. Я думал, что был по-настоящему счастлив, когда стал отцом. Но нет. Вот когда я впервые взял внучку на руки… Ох, это неописуемое чувство! Пётр улыбнулся и с толикой какой-то грусти произнёс: — Мне до такого счастья ещё жить и жить. Что Дрия, что Дар не семейные люди, если можно так сказать. У меня в их возрасте уже двое детей было, а они о чём-то подобном даже не задумываются. У дочери только одна работа на уме, а брак для неё нечто вторичное. Несущественное. — Она даже как-то бабушке сказала, что муж ей не нужен, потому что мы живём во времена, когда женщина может реализоваться сама без помощи извне, — добавил Дар, — да и в качестве грубой чисто мужской силы ей мужчина тоже не нужен. Лицо Ильи Дмитриевича от изумления вытянулось. — Мощно, ничего не скажешь, — хмыкнул он. — Это лишь малая часть её высказываний. Она как что-нибудь выдаст такое, что хоть стой, хоть падай. На всякие выдумки она горазда, и мне действительно жаль человека, который однажды решит связать с ней свою судьбу. — Не наговаривай на сестру, — пожурил отец. — На каждый товар свой купец всегда найдётся. А я вот жду, когда тебя у меня выкупят, и что-то как-то желающих пока не нашлось. Дар откинул волосы со лба и весомо так припечатал: — Я слишком дорог, и не каждый желающий может выкупить подобный товар! — И этот человек ещё свою сестру странной называет, — протянул Пётр. — Вы друг друга стоите, ребятки. — А я когда-нибудь говорил, что это не так? — Пару сотен десятков раз. И это только за нынешний год, — ответил отец, чем вызвал приступ тихого смеха у Савельева. — Вы всё-таки счастливчик, Пётр, — произнёс он, похлопав мужчину по плечу. — Даже не помню, когда я в последний раз разговаривал с сыном. Дар уже собирался задать до боли естественный вопрос «а почему?», когда услышал на фоне звук подъезжающих тракторов и гомон людей, пытающихся узнать у Феодоры, как пройти к участку. И стало как-то не до разговоров. Отец извинился и поспешил к дому Савельевых — встречать рабочих — и вскоре вернулся с кем-то вроде прораба за печатью к Дару, и началась бюрократическая вакханалия на бортике фонтана. Пока одни подписывали бумажки, другие уже распределяли фронт работ: предстояло в кратчайшие сроки вырезать всю растительность на участке, чтобы сюда можно было свободно попасть и работать. Дар отошёл в сторонку и сел на ступени крыльца, чтобы не мешать, чувствуя себя человеком не у дел. Его никогда не тянуло к стройке. Нет, он, конечно, мог что-нибудь забить молотком и даже неплохо управлялся с бензиновой пилой, жужжание которой заглушало все разговоры. Но это мог сделать любой человек, не обделённый зачатками ума и физической силой. А вот управлять трактором, которому прочищали дорогу, чтобы он мог пройти на участок и начать выкорчёвывать пни, Дар вряд ли бы смог. В отличие от отца, который и за трактором в своё время посидел, и даже мог управлять КАМАЗ-ом, если верить его правам. Дар так и просидел час или около того, уперев локти в колени и положив голову на сцепленные в замок пальцы, наблюдая за творящейся пьесой падающих деревьев, которой вполне можно было дать рейтинг 18+ — настолько часто сквозь музыку пил пробивалось упоминание чьей-то матери и различные вариации слова на букву «б». Но тут из-за кустов мелькнуло что-то белое, и со стороны дома выбежала маленькая девочка лет четырёх от силы. С двумя белыми хвостиками, подвязанными малиновыми бантиками, и в пышном летнем сарафанчике. Пока девчушка озиралась по сторонам, явно ища кого-то, её начали замечать рабочие и останавливать работу. Ребёнок ввёл бригаду лесорубов в ступор. Дар не особо разбирался в детях, и любой ребёнок казался ему тем самым глупым и вечно орущим созданием, которое может прыгнуть под пилу исключительно из желания «позырить». Поэтому он как раз встал, чтобы увести малышку прочь, как говорится, от греха подальше. Однако мужчина не успел сделать ещё и шагу к ребёнку, как девчонка всё-таки нашла того, кого искала, оповестив своим радостный визгом всех вокруг: — Падед, — бросилась через весь двор к Савельеву, который со стороны наблюдал за расчисткой, о чём-то время от времени переговариваясь с отцом Дара. Савельев на голос обернулся, и лицо у него осветилось так ярко, словно весь мир клином сошёлся на маленькой девочке и ничего важнее неё просто не могло существовать. И, наблюдая за идеалистической картиной того, как воссоединяются внучка и дедушка, и того, как в стороне тихонько умиляется его собственный отец, Дар поймал себя на мысли, что дети могут быть и не так уж плохи. Не зря же Пётр Добронравов всегда любил возиться с детьми. Только вот если из его отца вышел бы хороший и любящий дедушка, то вот из матери бабушка получилась бы сомнительная. Настолько сомнительная, насколько это вообще возможно. Когда Дар пошёл на своё первое в жизни свидание, Марфа Васильевна довольно точно объяснила, что случится, если он решит заделать детей по малолетству. Мол, максимум, на что он сможет рассчитывать, это подарки внукам на день рождения и новый год, и никаких там посидеть с ними, пока сам Дар будет работать, чтобы прокормить семью. Что удивительно, заготовка у Марфы Васильевны была одна, и, проверив её действие на Даре, она потом точно так же на корню зарубила юношеские гормоны Сашки. Какая романтика и первая любовь, если на кону будущее в роли вечной няньки? На Дрии эффект был колоссальным — первые свои отношения она завела далеко за восемнадцать. Дар настолько погрузился в созерцание милого момента и свои воспоминания, что не сразу заметил женщину, появившуюся из тех же кустов, из которых ранее вылетела Триш. Высокая, худощавая, темноволосая, она во все глаза смотрела на него. Словно сам факт его нахождения в усадьбе воспринимала, как галлюцинацию. И да, Дар не сразу признал в ней Сашину подругу. Ту самую Иду — девушку с ребёнком и без мужа. Конченным дураком Дар себя не считал, так что пазл сложился быстро. Варианта могло быть два: либо эта женщина — няня Савельевых, либо их невестка. Первый вариант секундой позже отмела сама Триш, когда, заметив Иду, принялась рассказывать Илье Дмитриевичу, как они с мамой его искали и что она очень-очень соскучилась. Тем временем сама Ида стёрла шок с лица и широким шагом направилась в их сторону. «Как тесен мир», — думал Дар, глядя на завораживающе-колючую полуулыбку девушки. И эта полуулыбка казалась ветром, выдувающим из головы даже Девушку-Жабу и её загадку.Глава 5. А Даром ли Блондинка?
16 июня 2023 г. в 11:00
Вы, наверное, решите, что хорошее утро вряд ли может начаться с визга, но ошибётесь. Иногда, в редких случаях, визг можно считать музыкой богов. Волшебным звуком. Ноткой вдохновения, пока собственная муза ушла в затяжной запой и возвращаться не собирается.
После бессонной ночи Дар своим всё ещё сонным мозгом даже не сразу понял, что это не муза вернулась с новым мотивом, а всего лишь бабка визжит в тишине сельского утра.
Красок происходящему придавало ещё и то, что Светлана Михайловна Добронравова имела очень звонкий на высоких нотах голос. Отец как-то рассказывал, что бабка в молодости пела в церковном хоре и что именно там, в церкви, его родители и познакомились. Каким боком дед Женю занесло в святые места, никто так и не узнал. Дед же в своё время шутил, что перепутал храм с пивным ларьком и повстречал там черта похуже алкоголя.
Но факты были на лицо: голос Дару достался точно от бабки.
Как и умение долго трындеть о своих болячках. О чём, собственно, Дар и вспомнил вскоре, потому что услышал очередной вопль банши:
— У меня же аллергия!
— Ага, а у меня диарея! — крикнул в ответ дед Женя, явно с издёвкой. — Хроническая!
— Уберите её от меня! Петенька, я же сейчас умру от страху!
И полный возмущения возглас Сашки:
— Да прекратите вы уже кидаться в него подушками! Он и так уже две порвал!
— А тебе только подушки считать! Счетоводка фигова! — вторила ей бабка.
Всё это сопровождалось ещё и фоновым причитанием баб Васи и басовитым гавканьем Принца. И Дар понял, что хвалёная папой звукоизоляция, которой он в своё время обмотал весь дом вдоль и поперёк, чтобы всем было удобно — ничто против большой семьи, в которой каждый, так сказать, человек «с характером» и у каждого голос что надо. Не сказать, что мелодичный, но точно громкий.
И, каким бы странным это ни казалось, самый громкий голос в их семействе оказался у Марфы Васильевны, которая зычным приказом:
— Все вон из моего дома! — разогнала утренний флешмоб.
Дар даже с кровати подскочил от неожиданности и чисто детского чувства жопасжимания, когда точно знаешь, что мама не в духе и сейчас влетит. Что удивительно, не ему влетит, а кому-то другому. На его памяти мать так орала только в редких случаях. Например, когда Сашку в больницу положили после пробы дедова самогона или когда он сам сломал ногу, а в травмпункте была очередь размером со змею, потому что, видите ли, врач ушёл на обед. Или когда Дару не заплатили за те несчастные лавочки. В общем, по пустякам Марфа Васильевна никогда не орала.
Так что Дар, недолго думая, выбрался из постели и пошёл вниз — проверять, что происходит. Он честно надеялся, что ему не придётся отрывать руки разъярённой матери от шеи бабки. Потому что если утро, начавшееся с крика, и может быть неплохим, то утро, начавшееся с убийства — к сожалению, априори будет отвратительным.
К счастью, когда он спустился, внизу всё было тихо. А чинная картина того, как Марфа Васильевна пьёт чай в гордом одиночестве, разве что пёрышки от разорванных подушек на полу составляли ей компанию, а всё его семейство стоит на улице и с тупыми лицами рыбок в аквариуме смотрит в окно — хоть и была относительно новой, но удивления не вызвала. Разве что Светлана Михайловна, обладательница той самой пресловутой аллергии, стоявшая рядом с Принцем, и даже не разу не чихнувшая, вызывала вопросы.
— Доброе утро, мам, — поприветствовал родительницу парень, поглядывая в окно, где Дрия жестами показывала, что он должен успокоить мать, потому что ей нужно собираться, а то она на работу опоздает. Пантомима была та ещё: у сестры ведь всегда была больно живая мимика. — Там Сашка за окном кривляется, — констатировал он и тут же заметил, как мать передёрнуло — настолько ей не нравилось, когда кто-то называл её дочь «Сашей».
— И что? — спросила она, глядя на сына поверх края чашки. — Мне что, следить за всеми Сашами, которые кривляются у меня под окнами?
— Мам, не начинай, а? Дрия на работу опоздает, и вы потом опять поругаетесь.
Похоже, для матери эти слова всё-таки были аргументом, потому что она вздохнула, отпила ещё чая и махнула рукой, мол, пусть заходят. И Дар стал свидетелем ещё одной не менее очаровательной картины, как его семейство гуськом, вслед за баб Васей — то ли как за матерью-индоуткой, то ли как за дудочником, хотя, скорее, как за человеком с громоотводом — входит в дом и, прошмыгнув мимо кухонной двери, как крысы, разбегается по углам.
В общем, ничего, кроме смеха, у Дара эта ситуация не вызвала. Марфа Васильевна же, когда он заржал, недовольно скривила губы и покрутила пальцем у виска, мол, совсем у тебя, сыночка, кукушка поехала.
В ответ Дар лишь покачал головой, потому что знал, что в этом семействе проблемы с головой у всех и каждого. Даже у отца, потому что любить Марфу Васильевну и принимать её со всеми недостатками может только полный псих.
Себя же Дар полным психом не считал, да и в ту самую пресловутую обоюдную любовь, как в романе, которыми периодически зачитывалась его сестра, не верил.
Он знал, что может любить. Таким опытом его судьба всё-таки наградила. Только то была безответная подростковая любовь мальчишки к самовлюблённой девчонке, которой он был не нужен.
Алиса.
Сказочное имя красивой девушки. Сейчас, наверное, ещё более красивой, чем тогда. Темноволосая, кареглазая, с ямочками на щеках и улыбкой, от которой сходил с ума каждый второй. Дар ходил за ней кругами, как верный пёс. Даже песни ей писал.
А Алиса оказалась паршивым человеком. Ей хотелось, чтобы её любили сотни, а не один. Центр вселенной — так она себя называла. И, как ни странно, именно её самовлюблённость так манила.
Сейчас с высоты своего возраста Дар понимал, что такое подростковая драма, когда все эмоции выкручены до предела, когда одно неверное слово — и ты убит, когда слова «рациональность» не существует вовсе.
В любви нет головы, нет разума. В любви имеют место только чувства.
Вот и Дар тонул в человеке. А когда понял, что его не любят в ответ, казалось, весь мир рухнул и схлопнулся. Он ведь не дурак. Понимал, что отдаёт больше, чем получает взамен. А на такое он был не согласен.
Однако драма Дара трагедией не закончилась, потому что у него всегда были те самые родственнички-психи, с которыми можно было поговорить. И мама, у которой можно было погадать на судьбу и ту самую пресловутую блондинку.
Хотя Дар так и не смог понять, как она картами Таро определила цвет волос человека. Когда он потом спросил у сестры, возможно ли это в принципе, Дрия сказала, что нет: узнать примерно попытаться можно, но не факт, что информация будет точна. Так что Дар хоть и уповал на мамино предсказание, но в глубине души сомневался в нём. Ведь мама знала Алису — как-никак Дар учился с ней одном классе — и Марфа Васильевна вполне могла сказать про блондинку из чувства противоречия, чтобы переключить сына в другую сторону. Как-никак тогда на носу висели экзамены.
Но Дар никогда не спрашивал у мамы об этом. И даже сейчас, глядя, как мама пьёт чай на кухне, и думая не столько об Алисе, сколько о девушке-Жабе, вышедшей на связь вчера вечером и выложившей новую фотографию, он не осмелился задать маме вопрос, терзающий его годами.
Дар даже подумать не мог, что одна маленькая фотография настолько его обескуражит. Блондинка в Болотинском парке. Если это не насмешка судьбы, то он не знает, что это.
— Ма-а-ам, — протянул он.
— Что? — спросила Марфа Васильевна, зыркнув на сына поверх кружки.
— А ты можешь найти человека? По картам?
— Я тебе что, сыскное бюро? «Ведьминские детективы»? «Марфа и Компания»? — раздражённо спросила мать.
— Чего ты такая злая с утра пораньше? Я так, чисто в теории спросил. Ты же помогала искать какую-то собаку пару лет назад.
— Да, помогала. Только её так и не нашли, — кивнула мать и отпила чаю. — Картами можно только смутные подсказки попытаться получить, но не больше. А тебе-то это к чему? Решил податься в сыщики?
— Да нет, просто интересно стало, — пожал плечами Дар и получил в ответ недоверчивый взгляд, мол, кому ты брешешь, сыночка. — Мам, честно, просто интересуюсь твоей работой.
Не говорить же матери, что девушка из соцсетей попросила её найти, а он серьёзно задумался над этим! Марфа Васильевна на такое заявление только пальцем у виска покрутит и предложит сходить к доктору.
Благо, объясняться не пришлось, потому что тут как раз в коридоре мелькнула Дрия, и Дар решил свинтить прежде, чем мать накинется с расспросами.
— Эй, бешеная табуретка, до города добросишь? — крикнул он сестре, которая как раз обувалась, сидя на полу. — А то отец к Савельевым поедет утром, а мне в город надо.
— Только если из пращи, — ответила Сашка.
— Эй нет, — послышался голос деда из зала. — В пращу ты его не запихнёшь, слишком большой. Тебе потребуется патерелла.
Дар брезгливо поморщился и простонал:
— Ну, вот опять эти ваши исторические термины! Что это вообще значит?
Дед Женя вышел из зала, попутно тоном лектора объясняя:
— Примитивное пуляющее большие камни оружие, которое использовалось при осаде. Если есть листочек и ручка, я тебе даже нарисую.
— Не надо, — покачал головой Дар. — Столько лет жил без этой информации и дальше проживу.
Дрия усмехнулась и встала с пола.
— Вот видишь, а потом ты удивляешься, когда я тебя называю поверхностным идиотом.
Дар хмыкнул, не особо готовый к спору, но не в силах проигнорировать удар. И решил припомнить давнюю песню, за которую уже огребал от Сашки, настолько сильно та её бесила:
— Я-то, может, и поверхностный идиот, а ты — Старадама!
Сестра презренно посмотрела на него, уперев руки в боки и, усмехнувшись, выдала:
— Лучше быть старой дамой, чем никому не нужным Старопердом. Или тебе больше нравится, когда тебя называют Старосёр? А, или сэр Дар, рыцарь ордена Говнофоноф?
Дар аж воздухом подавился, а дед за спиной заржал, и сквозь смех его пробивалось что-то вроде «моя ж ты девочка». Ну, и завершила полный комплект насмешек Светлана Михайловна, псевдо-шёпотом поведав откуда-то из недр зала о том, что Марфа Васильевна не умеет воспитывать детей.
Дрия недовольно передёрнула плечами, а лицо у неё стало таким, словно она съела самый кислый лимон на свете. И Дар уже решил, что очередного витка семейного скандала не избежать, когда Сашка, сделав несколько глубоких вдохов, произнесла:
— Ладно, жду тебя в машине. Одевайся, — и выскользнула за дверь.
Мужчины такого поворота не ожидали. Они ещё с минуту стояли, удивлённо переглядывались, как если бы были зрителями Колизея, которым вместо кровавой бойни показали балет.
Они бы, наверное, ещё долго так стояли, если бы Дар вдруг не вспомнил, что Сашка не тот человек, который умеет долго ждать, и не побежал в спальню быстренько переодеваться из пижамы.
Когда спустя минут пять он спустился на первый этаж, одетый, но неумытый и небритый, с зудящим подбородком, дед уже ждал его на порожках дома. Он придержал его за локоть, чтобы Дар не спешил, и с заговорщицким видом показал на машину сестры, где та, судя по виду, громко материлась и стучала кулаками по рулю.
— Надеюсь, это не заразно? — спросил Дар.
— Не ссы, внук, ты точно не заразишься. Это у вас семейное, — успокоил его дед.
В поддержке ближнего своего дед Женя был не силён. Он относился к той категории людей, которые своими словами обычно делали только хуже, хотя честно пытались сделать лучше. Он был из тех преподавателей, которые с искренней заботой говорят студентам, что не стоит расстраиваться, если ваша новая участь — драить сапоги в армии, ведь, возможно, вам это так понравится, что вы решите сделать работу с обувью своей профессией. Да и вообще, женщина без образования может работать не только проституткой, но и официанткой или уборщицей, да и кассиру в продуктовом образование не особо-то и нужно.
Решив не вступать с дедом в полемику, Дар потопал к машине. И, уже пристёгиваясь, очень удивился, когда Евгений Петрович шмыгнул на заднее сидение, весёленько так улыбаясь всем и каждому.
— Ну, что, внуки мои, видели, как вашу бабку судьба скрутила в бараний рог? — спросил он, прежде чем Сашка успела поинтересоваться, что он, в общем-то, забыл в её машине. — Не зря мне Марфушка всегда говорила, что эта змеюка ещё приползёт ко мне, умоляя о прощении.
Дар с сестрой переглянулись, не совсем понимая, что им делать. По дед Жене было видно, что он торжествует, смакуя момент, так сказать. И хочет поделиться своим счастьем с окружающими.
— Дедуль, — поджимая губы, произнесла Дрия, — я вообще-то на работу опаздываю. У меня нет времени разговаривать.
— Так ты поезжай, — махнул рукой дед. — По дороге поговорим. Заодно подбросишь меня кое-куда.
Дрия глубоко вздохнула и ответила:
— Ладно. Куда вас везти?
— В Добрострой, — ответил Дар.
— К Жорику, — вторил дед. — Праздновать будем.
Сашка закатила глаза, мол, как вы мне все дороги, мои вы родные, и всё-таки тронулась с места, прежде чем спросить:
— Кто такой Жорик и где он живёт?
— Ты что, не знаешь Жорика? — искренне удивился дед.
— Нет, — ответила девушка. — А должна?
— Жорика все знают. Внучек, ты-то Жорика знаешь?
Дар хмыкнул.
— Да, дедуль, — и после паузы пояснил ничего не понимающей сестре: — Это бар. «Джорджио» называется.
— В такую рань все бары уже закрыты и ещё не открыты, — как глупеньким пояснила Дрия, выруливая из деревни.
— Так мне не в бар надо, а к Цыгану. Он над Жориком живёт.
— Как с вами всё сложно, — протянула Сашка. — Неужто нельзя было просто адрес назвать?
Она достала телефон из подстаканника и, протянув его Дару, буркнула:
— На. Ищи вашего «Жорика», — и, пока Дар вбивал адрес бара, спросила: — Деда, насколько у Княгини всё плохо?
Улыбка дед Жени в зеркале заднего вида засияла, как звёзды в ночи.
— Фатально, — произнёс он, смакуя каждый слог. — Эта дура после развода со мной отжала у меня всё имущество. Вот только она за всю свою жизнь ни дня не работала, если не брать в расчёт, что она с церковным хором иногда на похоронах пела, и им нет-нет, да какую-то копеечку там отщёлкивали. Да и Петька ей деньжат подбрасывал время от времени.
Дар удивился не на шутку. Он не имел ни малейшего понятия, о том, что папа давал бабке денег. А Сашку эта новость, похоже, не удивила. Она лишь пожала плечами и спросила:
— Так кто ей кредиты-то надавал? Она же официально нигде не устроена. Ни один банк ей денег не дал бы.
— Так нашей Светулечке денег всегда мало было. Она, ещё когда мы женаты были, всё пилила меня, что нам жить не на что. Вот только по тем меркам мы были зажиточными людьми. Моя работа давала статус и открывала двери. Ко мне прокуроры на поклон ходили, чтобы я их неучей пропихнул на бюджет. А Светке всё мало было. Всегда мало было. Я для неё был просто кошельком. Как в том анекдоте про Софочку, которая деньги берёт из шкафчика, — дед Женя брезгливо поморщился. — А я, дурак, на неё всё оформлял. И она со всем моим кровно заработанным, как только припекло, взяла и усвистела. Ещё и сына против меня настроить пыталась. Хорошо хоть Петька у меня не дурак вырос.
— А с кредитами-то что? — буркнула Сашка, не отрываясь от дороги.
— Да под залог имущества брала, чтобы жить хорошо, — ответил дед и, плюнув в кулак, пригладил волосы. — Первое время крутилась, как белочка: одно заложит, денежки потратит, потом другое заложит чтобы кредит закрыть. Ещё и грязью меня поливать умудрялась. Как же — спился, живу в халупе родительской. А она только и гляди хвостом виляет, да по морям бегает. Но ничего, кончилась сказка — отобрали у неё всё. Подчистую! Осталась в старых туфлях да платье.
Сестра в этот момент как раз остановилась на красном светофоре и, повернувшись к деду спросила:
— Серьёзно?
— Серьёзней некуда! — кивнул дед.
И тут Дара осенило:
— Подождите-ка, ей что, жить негде? Вообще?
— В самую точку, внучек! — И щёлкнул пальцами где-то над самым ухом дед. — Всегда знал, что в твоей голове серого вещества достаточно. У нашей мадам теперь ни кола, ни двора. Вот она и пошла по всем родственничкам. Я её когда вчера увидел на пороге дома с утра пораньше, думал, что это глюк какой-то: мы же с друганами всю ночь пили. А она мне прям с порога: «Женюша, что это ты себя запустил!» и потащила за ворот в ванную. Я и опомниться не успел, как меня из душа поливать начали. Потом ещё и побрили. А когда она посадила меня за стол и, поставив чай, принялась рассказывать, как она всех нас любит и что надо бы перед Марфушкой извиниться, так я и вовсе обмер.
Дедуля слегка хихикнул грустненько так и продолжил:
— Ну, я-то у вас не дурак, и говорю ей: «Слышь ты, шило в жопе вселенной, зачем пришла-то?», и она мне: «Женюша, так мне жить-то негде больше». Я, конечно, знал, что ситуация у неё не очень — маленький город, как вы понимаете, слухами полнится, но чтобы настолько… Ваша бабка всегда любила пыль в глаза бросать.
Дрия хмыкнула и брезгливо поджала губы, явно не довольная близкими контактами с Княгиней, и, решив то ли подколоть сестру, то ли, наоборот, поддержать, Дар предложил:
— Может, сдадим её в дом престарелых?
— Её только на Князевское! — рассмеялся дед Женя и вновь вернулся к теме Марфы Васильевны: — Ребятки мои, ну, мать ваша, конечно, находка! Она мне, сколько с вашим отцом живёт, всегда говорила, что Княгиня ко мне на брюхе приползёт и будет умолять о милости. «Вселенская справедливость — это женщина, собирающаяся на бал. Готовится долго и скрупулёзно, но эффект производит сногсшибательный!» — прям вот так и сказала.
И Дар вновь задумался о выданном ему предсказании. Если обещанная кара для Княгини настигла ту лет через тридцать, не придётся ли и ему, Дару, столько же искать свою судьбу? Хотя можно утешать себя тем, что десять лет он уже прождал, и осталось приблизительно двадцать.
Так что, пока Дар, глядя в окно, размышлял о смысле своего бытия, таксистка-Сашка подъехала к закрытому бару и припарковалась возле него. И дед Женя уже выбрался на тротуар и захлопнул дверь за собой, когда вдруг опомнился, почесал затылок и постучал в стекло пассажирской двери, жестами показывая Дару, чтобы тот его опустил.
Собственно, что Дар и сделал, даже не задумываясь о том, чего дед Жене может быть надо, и сильно удивился, когда услышал его вопрос.
— Ребятки, я тут вот что вспомнил: а шуба-то моя где?
Дар аж воздухом подавился, припомнив явление деда на день рождения сестры, которая в этот самый момент истерично захихикала на водительском сиденье. Образ был поистине шедевральный: пьяный заросший дед в синтетической шубе.
Стараясь не ржать в голос, Дрия ответила:
— Не знаю, дедуль. А зачем она тебе?
— Зима близко. А я без шубы замёрзну. Мне её Цыган подогнал. Качественная. Турецкая.
Дар прикрыл рот кулаком, пока Саша с милой улыбкой отмазывалась:
— Не переживай, дедуль, я у мамы спрошу. Найдём мы твою шубу.
— Ловлю на слове, — щёлкнул пальцами дед и потопал в сторону подъездов.
И стоило тому скрыться из виду, как улыбка с лица Дрии слетела, и она серьёзно спросила:
— Так где шуба-то?
— В подвале валяется, — ответил Дар. — Баб Вася её спрятала, когда мама сказала выкинуть.
— Ты же понимаешь, что мы должны её сегодня же сжечь? — тоном заговорщика со стажем произнесла Сашка, выруливая на дорогу и встраиваясь в утренний поток. — Мы не можем позволить деду ходить в этом.
— Ты же говорила, в тебе нет наклонностей пиромана, — усмехнулся Дар.
— Некоторые вещи должны быть преданы огню.
— Священному, как у инквизиции?
— Праведному, очищающему нашу память и совесть. Только держи меня, пожалуйста, если я вдруг решу столкнуть туда ещё и Княгиню.