Оффлайн Ведьма

      Иногда мне кажется, что я могу стать коучем в интернете. Запущу целое новое направление для инфоцыган — чек-лист «Как перестать чувствовать себя идиотом за пять минут» и марафон «Как адекватно объяснить причины бессмысленной лжи». И что-то мне подсказывает, что эти темы будут пользоваться популярностью всегда, в отличие от похудения и спорта.       Нет, честно, я бы сама такие купила бы, потому что сидеть пять минут и смотреть в глаза Психу, не зная, как объяснить происходящее — это буквально форма пытки. Такой своеобразный ментальный удар.       Благо, я хоть не совсем «два по пять» в том смысле, что не тупая и разговаривать с людьми умею.       — По паспорту моё имя Клевер Александрина Петровна. А в жизни представляюсь либо Александрой, либо Сашей, — примерно так я объяснила ситуацию, тем более что это была абсолютная правда.       Серёжа молчал. Не то чтобы долго, но мне было некомфортно.       — Так вот почему «Дрия», — всё-таки произнёс он, задумчиво склонив голову к плечу, и взгляд у него был такой изучающий, словно он впервые встретил меня и не знает, как ему себя вести.       — Дрия? — самую малость удивлённо переспросила я, потому что не помнила, чтобы при нём меня хоть кто-то так называл.       Взгляд у Серёжи изменился, и я так и не поняла, что в нём проскользнуло. Но он резко вскочил с капота и, отойдя на пару метров, ответил:       — Ну да, тебя, кажется, брат так называл. Если я ничего не путаю, — и почесал затылок.       — А, это, — пожала плечами я и тоже встала, — как он меня только не называл за все эти годы. Дрия и Дрина, Дриечка, Дриюша, Дурка. А как-то раз вообще выдал, — и, набрав полную грудь воздуха и уперев руки в боки, я скопировала манеру брата. — Мда, сестрёнка, жаль мне твоего парня, потому что ты не Дриечка, а Дрочка. С наждачкой.       Серёжа, кажется, подавился воздухом и, выпучив глаза, уставился на меня.       — Высокие отношения, ничего не скажешь.       — Да он и парень-то не низкий, — скаламбурила я.       Серёжа стоял в стороне, улыбался и смотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что моё имя не такая уж и проблема. Да, я поступала глупо, скрывая его, но в какой-то степени мне так было проще. Ведь имя Александра, в отличие от Александрины, не вызывает глупого вопроса «почему», ответ на который может быть только один — просто так мама захотела.       Когда я училась в школе, у меня была одноклассница, с которой мы не то чтобы враждовали, но и не дружили. Но фишка не в этом, а в том, что звали эту девушку Аполлинария Александровна. И на фоне Маш, Даш и Ксюш мы выделялись, как огромное пятно на глазу. И если я в какой-то момент смирилась и решила, что буду Сашей, и фиг мне кто что скажет, то Апа, которая боролась с детьми, чтобы её звали полным именем, нарвалась на жёсткую травлю. Конечно, её никто не бил, но как её только ни обзывали… Усугубляло ситуацию и то, что по натуре она была плаксивой, и чуть что — бросалась в слёзы.       Ко мне никто не лез, потому что мамы моей боялись, как огня. А Апа меня ненавидела, потому что я — обладательница такого же вычурного имени, как у неё — держала нейтралитет. Хотя я в целом была не особо дружна с классом. Вся эта пляска длилась года два или три, а потом ребята повзрослели и поняли, что творили какую-то дичь, и Апа резко из девочки-изгоя добралась до статуса главной красотки класса, дружить с которой модно и престижно.       Я же на всё это смотрела, крутила пальцем у виска и думала, как же хорошо, что я всего лишь Саша. И Дрия для близких.       В общем, всю эту историю я достаточно кратко и сжато поведала Психу. И подытожила следующей фразой:       — Так что, если ты окажешься не Серёжей, а каким-нибудь Сержио, или Серканом, я не расстроюсь. Только, пожалуйста, не окажись Хулио, а то ведь я не выдержу и придумаю тебе столько кличек, что мало не покажется.       — О нет, в моей семейной биографии и паспорте подвохов нет, — хмыкнул Псих. — Разве что Руслан, но, как говорится, в семье не без урода. Так, ладно, и как мне тебя называть теперь?       — Как раньше, — пожала плечами я.       Серёжа хмыкнул ещё раз и кивнул, мол, как тебе удобно, а затем сам же переключил разговор на рабочую тему и, попросив у меня папку обратно, принялся растолковывать о весенних потопах. Реки рядом не имелось, но так как землянки нужно было опускать в землю, он переживал, как бы те весной не наполнялись водой, и попросил сразу обозначить эту проблему, потому что Белозёров дал добро, а Псих только теперь задумался о такой вероятности и нуждался в компетентном совете.       Я кивала и делала пометки в телефоне, потому что удержать столько информации в голове было тяжеловато. А про себя думала — может, просто дать ему папин номер и пусть сами решают, что и как им делать, а не засирают мозг мне? Потому что Псих в нудно-дотошной манере прочитал мне практически лекцию о заливных лугах и том, как строиться рядом с ними.       В результате, когда спустя час я выехала с парковки агентства и поехала домой, у меня буквально болела голова, а мозг самую малость распух от обилия информации. Информации, которая, между прочим, мне никогда не пригодится ни в работе после того, как передам её папе, ни в жизни тем более. Ну, разве что я когда-нибудь решусь стать строителем.       Я даже порадовалась, что у моего папули не было такой чрезмерной нудности и дотошности, и это при том, что он был самым ответственным человеком, которого я знала. И да, папа никогда не засирал нам голову своими рабочими моментами, разве что иногда советуясь о чём-то с мамой — куда же без этого, все мы время от времени советовались с Марфой Васильевной, потому что советы она всегда давала дельные. Нам же с Даром папа всегда говорил, что его рабочие вопросы — они только его, и забивать ими голову своим детям — неправильно.       Хотя, наверное, стоит уточнить, что кратко своими планами и целями он всё-таки делился. Папа не любил говорить именно о проблемах — дотошно и въедливо, как это делал Псих. Мне действительно начинало казаться, что Серёжа из тех людей, которые могут обсудить проблему сто раз и даже припомнить её лет через пять.       Благо, хоть не обидчивый. Вроде бы.       Вот, к примеру, тот же Лёшик, если я не забыла, а я точно не забыла, рак по гороскопу. Это не человек, а квинтэссенция обид. Он мог обижаться на меня и не разговаривать недели по две. По самым нелепым поводам. Начиная с того, что я не пожелала ему спокойной ночи перед сном, и заканчивая тем, что я не защитила его честь, когда мой дед обозвал его недоразвитым идиотом, которому нужно вернуться в шестой класс. Самое забавное, что в тот момент у меня рука бы не поднялась защищать честь Лёшика, потому что с дедушкой я была солидарна, как никогда. Это же надо было додуматься человеку с образовательным багажом, как у Евгения Петровича — деда моего, если что — пытаться объяснить, что налоги в нашей стране являются совершенно добровольными: хочешь — плати, хочешь — не плати.       Если не ошибаюсь, всё это случилось за месяц до нашего расставания. Наверное, тогда-то я поняла, что в человеке наличие мозга должно превалировать над внешностью. И никакой рельефный пресс не поможет, если человек свято верит в теории заговоров и то, что современные технологии разрушают мозг.       Но это всё лирика или, скорее, рассуждения, которыми была забита моя голова, пока я ехала в Подгорное по пустому вечернему городу. Между прочим, в душе не чая, что ждёт меня в деревне. Честное слово, мой мозг, наверное, так устал за день, что ведьминская чуйка ушла на покой.       Так что я, не ожидая подвоха, или, скорее, шок-контента, припарковалась у дома родителей и с папочкой Психа наперевес потопала к крыльцу. Вечер выдался тёплым, но тёмным, а родители забыли включить фонарики на участке, так что я чуть не свалилась на лестнице — благо, обошлось без последствий. Меньше буду залипать на небо и звёзды.       В общем, чуть-чуть матерясь, я открыла входную дверь и вот тут-то подзависла. Потому что в коридоре стояла смутно знакомая пара женских туфель. На любые другие туфли я бы, наверное, внимания не обратила, но на этих доисторических уродцах с каблучками-рюмочками имелись следы моего собственного вандализма. На этих самых туфлях — очень старых, надо заметить, и очень любимых Княгиней Добронравовой — я в прошлый приход этой женщины в наш дом срезала ремешки, которые держали их на пятке, и кристаллы с носочка. Была ещё, конечно, идея залить их мёдом, но я по времени не успела. Кристаллы она приклеить не смогла, потому что я смыла их в унитаз, а вот ремешки заменила.       И, что самое забавное, всё это произошло лет десять назад, я как раз была в выпускном классе. Нормальный человек туфли бы давно выкинул, а она всё реставрирует да ходит. Если это не чувство привязанности в ярчайшем проявлении, то я не знаю, что такое привязанность.       Лучше бы она такую привязанность испытывала к сыну, а не туфлям.       И да, Княгиню Добронравову я не любила. Не сказать, правда, чтобы прям ненавидела, скорее просто презирала. Так что да, я мгновенно разозлилась и приготовилась к скандалу, кинув папку Психа на столик у входа, схватив туфли в охапку и приготовившись запустить ими в лицо этой женщины.       На крыльях гнева я, надо сказать, не заметила, что в доме-то тишина и никакого скандала не происходит.       Так что да, степень моего матерного шока, когда я обнаружила всех своих родственников на кухне за столом, пьющими чай, невозможно описать. И под «всеми» я подразумеваю всех: даже Дара и деда Женю. Трезвого и бритого, между прочим.       Сказать, что я застыла в проёме — ничего не сказать. Мне кажется, я никогда в жизни так не застывала. Потому что увидеть Княгиню и Ведьму за одним столом, мирно пьющими чай из маминых фарфоровых кружек — это нечто невозможное в моей вселенной. Княгиня — высокая темноволосая с проседью женщина, от которой мне достались тёмные глаза, в устаревшего покроя платье с огромным количеством пуговиц — смотрелась довольно экстравагантно на фоне Ведьмы в обычном зелёном домашнем халате. Зрелище из альтернативной вселенной, где люди вместо машин катаются на розовых пони, а ведьмы действительно могут летать на метле.       Короче, я так и стояла с отвисшей челюстью и туфлями в руках, пока моя бабуля не выдала:       — А вот и Дриечка пришла, — со слегка неуверенной улыбочкой произнесла она и, подскочив с места больно резво для человека её лет, отошла к плите, попутно пытаясь разъяснить мне, что происходит. — А мы тут чай пьём. Так сказать, узким семейным кругом. Чаёк будешь? День тяжёлый, наверное, выдался.       — Ага, — рассеянно протянула я, честно пытаясь въехать в происходящее. «Узким семейным кругом»? Это вообще как?       Нет, в целом-то я понимала, что имеет в виду бабуля. Но вот чего я точно понять не могла, так это того, как в наш «узкий семейный круг» затесалась Княгиня Добронравова. И почему дед мой улыбается так, словно в чём-то самую малость провинился. А во взгляде так и читается «внучка, не ссы, всё прекрасно».       — Тебе чёрный или зелёный? — спросила бабушка, пока я, нахмурив брови, продолжала изучать семейство.       — Кофе, — ответила я. И, взглядом найдя брата, попыталась спросить, что происходит, потому что все мои родственники явно решили играть в молчанку, а баб Вася у них, наверное, была за ведущую. Вот только Дар лишь покачал головой, мол, и сам не знает, что тут творится, и вообще — он не при делах.       — Ох, внученька, может, лучше чаю? Уже спать скоро, а ты кофе пить собралась.       Я ощутила себя человеком, ворвавшимся в комнату посередине скандала, когда все резко замолкают и никто не хочет разъяснять этому самому человеку, что, чёрт возьми, творится. Даже Марфа Васильевна, которая за словом в карман не полезет, спокойно пила чай и делала вид, что ничего не происходит.       — Ба, мне кажется, я уже достаточно взрослый человек, чтобы решать, что и когда мне пить, — резче, чем нужно было, ответила я.       И уже пожалела о неосознанной грубости и хотела извиниться, когда Княгиня пробила дно неудачных разговоров на встречах родственников, решив, так сказать, сварить гремучую смесь из нравоучения и тупой констатации факта:       — Может, ты, конечно, у нас и выросла — ни дать ни взять невеста, — но разговаривать так со взрослыми нельзя.       Знающие меня люди, а точнее все остальные мои родственники, понимали, что адекватно я на такое не отреагирую. А баб Вася даже сделала шаг ко мне, когда мой рот открылся, чтобы выдать словесный поток:       — Ну да, невеста, разве что Сатаны или Дьявола. Уж простите, не помню, кого вы мне в мужья в прошлый раз пророчили. И да, действительно выросла. Вам на радость, наверное — теперь-то я не мелкая дрянь, а большая. Хотя всё ещё не могу понять, почему вы путаете слова «Дрия» и «Дрянь»? Может, нужно к врачу сходить? — И улыбнулась в лучших традиция желчной суки: мило и ласково, но с издёвкой и агрессией. — Ах, да, «дьявольское отродье» и «сукина дочь» — это тоже не мои имена.       Княгиня аж в лице поменялась. А я швырнула её туфли на пол и села за стол.       — Дрия, — укоризненно, но с нотками мольбы произнесла баб Вася, — не начинай, пожалуйста.       — Что «не начинай»? Я просто представилась. А то вдруг Светлана Михайловна не в курсе, как зовут её внуков?       Последнее слово я выделила голосом, поставив, так сказать, ударение на том, как этот человек называл детей своего сына. Тут даже смысл не в словах, а в том, как именно они говорились. Дед Женя, к примеру, одно время именовал нас с братом не иначе, как «мои любимые пиздюки» и ничего плохого в этом мы не видели. Потому что даже обзывал он нас с любовью. Княгиня же всегда говорила с пренебрежением и недовольством, словно мы не её внуки, а оборвыши с улицы, которые пришли к ней просить милостыню.       — Я знаю, как зовут моих внуков, — вот опять, казалась бы, простая фраза, но произнесена таким тоном, словно она не внучке своей ответила, а большой навозной куче.       Но её слова я пропустила мимо ушей, потому что впервые за вечер посмотрела на папу. Он же не глядел ни на кого за столом, а сидел, отвернувшись к тёмному окну, и вид у него был немного потерянный, а морщины на лице проступили чётче. И, только взглянув на него, я немного подрастеряла всю свою злость. Скандалить, когда у папы на душе скребутся кошки, вообще не хотелось.       Да и Марфа Васильевна выглядела не лучше, то и дело бросая взгляды на папу и едва уловимо хмурясь.       — Ну, да, — рассеянно ответила я. — Почти за тридцать лет можно было и запомнить имена внуков.       Не сказать, чтобы я вкладывала в свои слова много издёвки — скорее, просто не подумала, прежде чем их произнести. Но для госпожи Княгини они оказались чуть ли не красной тряпкой. Она подскочила с места и с красным лицом выдала:       — За тридцать лет можно было повзрослеть и перестать таить обиды на пожилого и больного человека!       — Дрие вообще двадцать восемь, — вклинился дедушка, наверное, пытаясь разрядить обстановку, но неудачно. — Месяц назад исполнилось.       — Имена запомнила, а даты рождения нет, — хмыкнула я, всё ещё поглядывая на папу, который ещё больше нахмурился, хотя в сторону стола так и не посмотрел.       Светлана Михайловна тем временем чуть ли не задохнулась от возмущения и выдала ещё один невероятный монолог:       — Нет, вот надо было тебе прийти, да? Как хорошо сидели! Мирно, тихо! Но нет, пришла ты — и всё испортила. В кого ты только такая уродилась? Петенька всегда был таким хорошим мальчиком. Никогда слова неуважительного взрослому человеку сказать не мог. Пока с твоей матерью не связался…       Вот тут-то папу и прорвало. Он у нас человек хороший, самый лучший. Тихий. Но, как говорится, в тихом омуте черти водятся. А, если верить Психу, даже самый обычный луг может оказаться заливным.       Папа хлопнул рукой по столу и тихо, без злобы, но весомо произнёс:       — Ты мириться со мной пришла? Что ты там говорила? «Семья превыше всего»? Ну, так вот, тебе не со мной мириться надо, а с моей семьёй. С моими детьми, которые от тебя за все эти годы слова доброго не услышали. С которыми ты поговорить не можешь без скандала. И с моей женой… — он откинул волосы с лица и, тяжело вздохнув, продолжил. — Мам, я злобы на тебя не держу. И в жизни своей тоже не держу. И любить моих детей не заставляю. Но и унижать их не позволю. Дрия уродилась в меня. Я паскудный, неуравновешенный, мерзотный и наглый. И, что бы ты там ещё ни говорила, это всё про меня.       — Петенька, — тут же стушевалась бабка. — Я не это имела в виду…       Но папа не стал её слушать, а лишь обвёл нас всех тяжёлым и усталым взглядом и произнёс:       — Я не хочу скандалить. Тем более, что время позднее. Так что давайте укладываться спать.       И, не произнеся больше ни слова, вышел из кухни, оставив нас в гнетущей тишине. Наверное, всем было так же некомфортно, как и мне, потому что баб Вася поспешила хоть немного сгладить углы:       — Да, Петенька прав — время-то позднее. Женечка, давайте я вам в зале на диванах постелю. Куда же вы на ночь глядя поедете?       Мне так и хотелось сказать, что автобус в Князевское ездит каждые два часа, но я промолчала, наблюдая за тем, как мама встаёт из-за стола и уходит вслед за папой.       — Да, Васюш, это было бы просто чудесно, — тем временем ответил дед Женя. И только в этот момент я заметила, что Дар, пока в семье разгонялся микроармагеддон, смотрел в телефон и улыбался, как дурак. Так и хотелось встать и отвесить ему подзатыльник, но тут меня отвлекла бабушка и попросила помочь постелить постель, и я ушла за ней, напрочь забыв о кофе.

***

      Той ночью я спала паршиво, как никогда прежде. Поискрутилась, попить и подышать вставала раз десять, не меньше. Не знаю, в чём тут было дело — в вопросах, которые теснились в моей голове, потому что никто так и не удосужился мне объяснить, что, чёрт возьми, творится в моём семействе, или в дурных миазмах, которые расточала Княгиня Добронравова, мирно спящая на первом этаже, или же дело всё-таки было в Принце, которого выгнали спать на веранду, и он всю ночь провыл точнёхонько под моими окнами. В результате уснула я не раньше четырёх утра, а проснулась уже в пять из-за чьих-то соседских петухов, которые и сами проснулись, и Принца разбудили, а тот уже поднял на ноги меня.       И вот, глядя на пол, по которому медленно ползли ажурные из-за штор лучики утреннего солнца, злая я поняла, что смысла лежать в кровати уже нет и потопала в душ, прежде чем его займёт кто-то другой.       Когда примерно спустя четверть часа я с тюрбаном из полотенца на голове спустилась на первый этаж, чтобы в одиночестве, пока никто не проснулся, выпить чашечку кофе на террасе, я испытала желание в буквальном смысле пнуть человека, аж пятка зачесалась. Всё потому, что я увидела мирно храпящую мою «любимую со знаком минус» бабушку, которая на пару с дедушкой оккупировали гостиную. И я поняла, что гостиная у нас не такая уж и большая, особенно когда взрослому человеку приходится пробираться мимо перевёрнутого со своего места столика, разложенного дивана и кресла.       И, несмотря на паскудное настроение, я не стала будить бабку громкими звуками, а потом делать вид, что всё произошло совершенно случайно. Хотя, каюсь, противостоять этому желанию было очень и очень сложно — примерно так же, как бороться с ночным жором, когда ты на диете.       Мысленно внушая себе, что я не настолько плохой человек, чтобы бить лежачего, я потопала на кухню варить кофе. Из плюсов родительского дома — в отличие от городской квартиры, где из еды в холодильнике только повесившаяся мышь, здесь покушать всегда было что. Так что, заглянув в холодильник за молоком, я сразу положила, так сказать, глаз на блинчики с творогом. И, пока варила кофе в турке, уплетала их за обе щеки. Прошу заметить, еда знатно успокоила мои нервы.       Так что на веранду, на которой, между прочим, уже не выл Принц, я выходила с блином и кружкой в руках и с мыслью, что всё не так плохо, как мне казалось ночью.       Вот только попить кофе в блаженном одиночестве, к которому я, похоже, стремлюсь на подсознательном уровне, потому что с такой семьёй, как у меня, часто хочется побыть одной, не вышло. И да, откуда растут корни этой моей наклонности — пить кофе по утрам без людей, — можно понять по одному простому факту: на веранде сидел папа. В домашней пижаме, с грязной головой. Он пил кофе и гладил по голове Принца, который улёгся на диванчике рядом. И вид у папы был такой измождённый, словно он тоже не спал всю ночь.       Я, конечно, могла бы развернуться, уйти на кухню и побыть в одиночестве там… Да, наверное, могла бы, окажись на веранде кто-то другой, кто-то посторонний. Но уйти от близких мне людей не позволяла ни совесть, ни та пресловутая любовь к ним.       Отхлебнув из чашки, я подсела на диван с другого бока, и папа аж вздрогнул, потому что до последнего не замечал меня, поглощённый своими личными думами.       — Дрия, — он попытался улыбнуться мне, — доброе утро.       — Доброе, — ответила я и протянула ему блин. Не скажу, что мы с папой фанатели по блинчикам с творогом — то была исключительно Дарова прерогатива человека, с детства помешанного на кисломолочке, — но папа, такой же любитель блинчиков с ливером, как и я, взял его и съел. Поделившись с Принцем, который с такой мольбой смотрел на него в этот момент, что не дать было просто нельзя.       — Как спалось?       — Честно?       Папа кивнул и, закинув руку мне на плечо, случайно сбил тюрбан.       — У тебя вид такой, словно ты не спала.       — Да нет, может, час-полтора я и поспала.       — Я тоже, — устало кивнул папа. — Только задремал, когда Принц опять завыл. Ему страшно на улице одному. А у мамы аллергия на шерсть.       Скажу честно, в этот момент я затупила. Так и хотелось спросить, с каких это пор у Марфы Васильевны появилась аллергия хоть на что-то кроме тупости. Потом я всё-таки осознала, что папа имел в виду Светлану Михайловну, и подавила в зародыше мысль, что лучше бы на улице спала эта мегера, а не наш Принц — думаю, папе бы такое заявление пришлось не по душе. Как не пришлось бы по душе и мне, если бы кто-то вздумал сказать, что моя мама какая-то не такая. Даже мои собственные дети, если такие когда-нибудь будут.       — По крайней мере, — продолжил папа после недолгой паузы, которую я толком и не заметила, погрязнув в собственной мыслительной тупости, — сколько себя помню, она всегда говорила, что у неё аллергия на шерсть. Вот только не помню, чтобы она хоть раз чихала в присутствии животного.       Я хмыкнула, прекрасно помня, что Светлана Михайловна любила прикидываться больной по поводу и без. То у неё сердце болит, то голова, то давление подскочило, то ноги гудят. Аллергии и прочая муть были её любимыми причинами для оправдания тех или иных прихотей. Я, наверное, не удивилась бы, появись она на нашем пороге и объяви, что у неё рак и что это мы её довели до болезни.       — Пап, — всё-таки не выдержала я, — так почему она пришла?       Уж, увольте, но называть Княгиню «бабушкой» у меня язык не повернулся бы. Тем более, что я знала, какой должна быть бабушка. Баб Вася — самый яркий пример, за которым даже далеко ходить не пришлось бы.       — Я сам, если честно, в шоке, — после недолгой паузы ответил папа. — Мы с Даром вчера с объекта вернулись незадолго до тебя — усадьбу Савельевых смотрели. И вот, открываю я дверь и вижу, как мама просит прощения у Марфы, прямо в коридоре: что-то в духе «прости меня глупую, бес попутал; сын у меня один, и кто я такая, чтобы стоять между ним и тобой».       Я в этот момент как раз хлебнула кофе и чуть не подавилась им. Фига Княгиню перекосило-то. Тридцать лет против была, а тут на тебе — переобулась!       — Потом она увидела меня и давай распинаться, как сильно меня любит, — тем временем продолжал папа. — И что мы все семья. Большая и дружная.       — Пап, может, у неё это… амнезия? Ну, или разновидность какого-то психического отклонения? — не веря собственным ушам, спросила я.       — Нет, она здорова и полностью в себе, — покачал головой папа. — Марфа её вчера на картах смотрела.       — О-о-о, — заинтересованно протянула я. — Что карты сказали?       — У неё финансовые проблемы, доча. Долги. Много.       — Насколько много?       Папа усмехнулся.       — Вот я вчера у Марфы то же самое спросил. А она мне в ответ: «Я тебе что, коллекторское бюро или налоговая? Карты говорят ”много”», — передразнил сухую манеру папа. — Так что я теперь сижу и думаю о... В общем, о многом.       — Дилемма, — протянула я и отпила из чашки.       — Огромная, я бы сказал.       И вот какой бы умной я себя ни считала, но, когда папе понадобился совет, я почувствовала себя идиоткой. Я понимала, что словесно он меня ни о чём не просил, но во всём нашем разговоре так и сквозил вопрос «ну и что теперь делать?», а я не знала на него ответ.       Честно, я ведь со своей мамой уживаюсь не всегда и то со скрипом. А Светлана Михайловна — человек, мягко говоря, не однозначный.       Моя мама, например, помешана на контроле: ей нужно, чтобы всё было так, как хочется ей, потому что она уверена, что знает, как правильно. А Княгиня Добронравова любит только себя и хочет, чтобы и все остальные любили только её. И если моя мама немного тиран, то папина мама — самовлюблённое создание на букву «д».       Так что мы с папой сидели, смотрели на баб Васины теплицы и не знали, что сказать друг другу. Просто потому, что Княгиня была темой «со звёздочкой».       И да, наверное, это был самый неподходящий момент, чтобы завести разговор о работе, но я, если честно, не нашла более отвлечённо-нейтральной темы, чем Эльтон. И папа ухватился за этот отель, как за единственную возможность переключиться. Даже документы, которые Псих мне вчера всучил, потребовал.       Ну, а мне не оставалось ничего, кроме как топать под конвоем Принца через весь дом сначала в машину, а потом обратно за этой несчастной папкой. Правда, обратно я топала без папки, потому что под шквалом ветра перемен, дующего из дурдома, забыла, что зашла вчера в дом с папкой и благополучно кинула е в коридоре. И то, что ту не пожрал Принц, чистой воды удача.       Пытаясь достать папку, которая завалилась за тумбочку в коридоре, я, честное слово, не заметила, куда в этот момент усвистел пёс. И даже когда я тихонечко обматерив всех и каждого, всё-таки собрала документы, которые застряли за несчастной тумбочкой, и потопала обратно на веранду, я не придала значения тому, куда делась наша животинка. У меня и без того голова пухла.       В результате мы где-то ещё с полчаса на пару с папой сидели на улице, пили кофе и разбирались в Психовых заметках и бумажках. И по тому, как у папы блестели глаза, я поняла, что ему понравилась сама идея.       Проблема Петра Добронравова как человека заключалась в том, что он был безумно увлекающимся. Особенно в вопросах стройки. Он даже жил пару ночей в палатке в Болотинском парке, когда там тестировали иллюминацию, а днём ездил по другим своим объектам.       Папа, как настоящая рабочая лошадка-хапуга, сначала набирал проектов, а потом крутился, как белка в колесе, пытаясь успеть везде и всюду. Он не обладал тем рациональным и планомерным подходом, какой был у Марфы Васильевны, которая в целом умела расставлять приоритеты и шла линейно от точки к точке.       Так что я очень удивилась, когда папуля, задав мне тучу вопросов и отсмотрев всё, что предоставил Псих, закрыл папку и с тяжёлом вздохом произнёс:       — Дочь, это чудесная идея. И я бы с радостью взялся за проект. Но удалённость... Я не смогу разорвать свою команду и отправить рабочих туда, — он почесал затылок — тем более, что у меня уже подписан договор на усадьбу Савельевых.       — Так Серёже не команда нужна, а архитектор, — прервала я.       — Я понимаю, но у моих ребят свои команды, и все уже привязаны к проектам. И, если уж быть честным, даже если бы были свободные, пятьсот километров в один конец — это не то расстояние, которое можно спокойно проезжать по несколько раз в неделю, чтобы курировать процесс. А что Женька, что Илюшка — ребята женатые, и жить их туда жены не пустят.       — Ой… если честно, об этом я даже не думала.       — Да, — кивнул папа. — Белозёров ваш удивительный человек, раз решился взяться за такой масштабный проект с такой удалённостью.       — Так он за него не взялся, а Психу спихнул. Ты думаешь, Белозёров кататься туда будет? Ну, может разок или два съездит. А дневать и ночевать там придётся Серёже. Так мало этого отеля, ему туда ещё и Олега Ефимова в качестве архитектора впихнули.       Папа, который как раз в этот момент отхлебнул остывший кофе из чашки, им же и подавился. Откашлявшись, он посмотрел на меня удивлённым взглядом и с сомнением переспросил:       — Кого-кого?       — Олега, — повторила я. — Ефимова.       И вкратце рассказала ему историю моего знакомства с господином архитектором и поведала обо всей той свистопляске, что творилась дальше, не забыв упомянуть разбитую машину и полицию. Когда я закончила, выражение папиного лица можно было расшифровать лишь как «ничего нового».       — Ну, молодцы, что выгнали его, — похвалил он меня, хоть я никого и не выгоняла. — Олежа — тот ещё фруктик. Он же под свои знамёна всю местную шушеру собирает; Ефимов — это гарант испорченного ремонта. Один раз его команда ставила лестницу в двухэтажной квартире, так мало того, что сваркой пожгли окна заказчикам, и им за свой счёт пришлось менять, так ещё и каким-то образом умудрились прожечь натяжной потолок и кожаный диван соседей.       — Это вообще как? — спросила я, смутно представляя даже в теории, как такое возможно.       — Да там всё просто: у квартиры смежные стены, и вот на той, к которой они лестницу-то крепили, на стыке этажей была маленькая щель, которую эти горе-ремонтники не заделали; ну, у них в эту щель и провалился электрод. Вот он и прожёг потолок и диван под ним. И то, что не вспыхнул пожар, просто чудо. Так что они у соседей потолок заново натягивали и компенсацию за диван выплачивали.       — Вау, — только и смогла выдать я. Сама я, наверное, прибила бы соседей, если бы мне кто-то прожёг потолок.       — Да там на самом деле историй — масса. То он с размерами обмахивается — ко мне даже как-то раз клиенты приходили с его проектом и просили поправить, а там не поправлять нужно было, а делать с нуля. То у него работников пьяных с объекта в вытрезвитель забирали. То у него недостачи постоянные — они с объектов подворовывают: надо прикрутить три шурупа — они прикрутят два, а остальное — в карман.       У меня вырвался истерический смешок. Папа понимающе кивнул.       — А уж его плов из барана — это прям притча во языцех.       — Какой такой плов?       — Он всем своим заказчикам и работникам обещает, что как только проект закончат, то он всех соберёт и сварит плов из барана. Но, как ты понимаешь, ещё ни один баран от его рук не пострадал.       — Ну, тут как посмотреть, — решила пошутить я, — Психчинского я пару раз бараном точно обзывала. Правда за глаза.       Папа закатил глаза и покачал головой, мол, с твоими шуточками, дочка, есть шанс стать шепелявой.       — Ладно, — вздохнув, всё-таки произнёс папа. — Давай мне номер твоего Серёжи. Проект я вам отрисую, а дальше — будь что будет. Даже не работающий всецело над вашим отелем я лучше, чем Олег.       — Папуля! — взвизгнула я и бросилась к нему на шею, как делала это всегда, сколько бы мне ни было лет. — Спасибочки тебе! Огромное!       — Вот только если я вдруг соберу манатки и уеду жить на Эльтон, мама тебя убьёт. И меня заодно.       — Не-е-е, — протянула я. — Не убьёт.       — Ты так думаешь? — вскинул бровь папа.       — Она одна нашего престарелого нудилу не вывезет. Кто-то же должен слушать, как Дар ноет, если в его жизни что-то идёт не так.       Папа хмыкнул.       — Если он будет жаловаться только ей, то она и его прибьёт через месяц.       — И будет жить в гордом одиночестве, плакать ночами в подушку. А гадать тюремщикам.       — Боюсь, таким макаром её из тюрьмы не выпустят никогда, — поддержал мою шутку папа.       — Что тоже неплохо…       — Может, тогда и мою туда отправим? — предложил папа. — Будут сидеть в соседних камерах и перестукиваться через стенку.       — Боюсь, Светлане Михайловне нечего предложить тюремной системе.       Мы с папой переглянулись и в унисон произнесли:       — Разве что консультации по взятию кредитов и спусканию их на ветер?       И рассмеялись. В голос, громко, с душой.       Когда мы всё-таки отсмеялись, и в моей голове всё-таки созрели слова, которые я могла бы произнести, я это сделала:       — Пап, ты же знаешь, что даже если мы с мамой или с тобой в конец разругаемся, я всегда приду на помощь, если она будет нужна? Ты же сам мне всегда говорил: «Разногласия — это одно, а семья — совершенно другое. И разногласия не должны влиять на семью».       — Говорил, — согласился папа. — И я помогу нашей бабушке, несмотря ни на что. У меня даже в голове не стучало по этому поводу.       — Тогда, почему ты такой грустный?       — Потому что мне ужасно надоело, что каждый раз, когда моя семья собирается в полном составе, случается какой-нибудь скандал. Нет, я понимаю, что мама у меня не подарок и все её выходки за последние годы — это просто что-то с чем-то. Вот только и жена у меня с детьми та ещё гремучая смесь, — папа тяжело вздохнул, и я попридержала язык. — Я уже давно смирился, что вы вместе вряд ли уживётесь. И даже не мечтаю, что вы когда-нибудь будете ходить под ручку или что ты будешь называть мою маму «бабушкой». Доча, я тебя лишь об одном прошу…       — Нейтралитет? — предположила я, прекрасно понимая куда он клонит.       — Пожалуйста, — с надеждой в голосе попросил он, глядя на меня своими карими, как и у меня, глазами. — Хотя бы пока я не решу её проблемы.       И тут меня осенило.       — Это подкуп? — в лоб спросила я. — Мол, я помогу тебе по работе, а ты поможешь мне?       — Ты что, с дуба рухнула?! — искренне изумился папа. — Даже мысли такой не было. Я бы помог тебе в любом случае. Кто, если не я?       — И то верно, — хмыкнула я. — Что-то у меня с утра мозги не варят. Это у нас мама в ответе за подковёрные игры и многоходовочки.       Папа усмехнулся.       — Ну, что? Мир, дружба, жвачка?       — И беруши, — кивнула я, потому что в этот момент из дома как раз раздался истеричный вопль Светланы Михайловны. Кажется, она требовала, чтобы от неё убрали вонючую и слюнявую псину.