московский андергрдаунд

      утром тридцать первого октября никто не сказал ни слова против, когда виолетта предложила сходить в театр. ничего лучше они всё равно так и не придумали.       даша никогда не была в театре. впрочем, если считать две школьные постановки шекспира, может, и была. жизнь в культурной столице не подразумевала для неё культурного развития — напротив, от него было только название.       почему-то всегда думалось, что в подобные места ходят только выпускники вгика, преимущественно пенсионного возраста, статные женщины за сорок, которым нечего делать в своих бесконечно больших загородных имениях, и другие категории бездельников. даша, просто слыша «классическая пьеса в современной интерпретации в трёх действиях с антрактом», понимала, что не вписывается в подобное мероприятие. а они вписывались. почему-то очень.       от той компании, которая встретила дашу в далёком мае, мало кто остался — глеб держал обиду на арю за то, что та выменяла его на доски, и больше не приходил. руслан и шеля слишком увлеклись друг другом, коротая время в рувд на зло одиноким и жадным до женского внимания бомжам, завистливо глядевшим сквозь прутья решёток. ни про одну из саш никто ничего не слышал, кажется в день приезда даши, они окончательно поссорились о состоятельности гендерной теории и перегрызли друг другу глотки на лавке у патриарших. орлик и фим ударились в учёбу — дедлайны научных работ, которые они согласились писать, надеясь, что не придётся страдать над курсовыми, сгорели уже дважды, а научруки без особой обходительности махали приказом об отчислении перед носами парней. енина и алина просто оказались суками.       казалось, чем ближе виолетта подпускала дашу, тем меньше людей ей нужно было, чтобы не чувствовать себя одинокой. их всё ещё было много: арина и давид, которые наконец-то сошлись во мнении на счёт их отношений и начали-таки встречаться официально. нищий и умный лёха, выглядевший с каждым днём всё более и более уставшим, и всё так же пытавшийся вынести какую-нибудь драгоценную безделушку из квартиры на большой садовой, чтобы закрыть свои бесконечные кредиты. их было настолько много, что даже смерть, казалось, он тоже взял в рассрочку на восемь лет с процентами и переплатами. видимо поэтому всё время и выглядел как ходячий труп, который аря периодически пыталась отмолить. андрей перерос статус «андрюши», но всё так же возился со своим драгоценным котёнком.       и были они. именно вот так «они» — виолетта и даша, даша и виолетта, приклеенные друг к другу, словно двустороннем скотчем.       остатки московского андергрдаунда с гордо поднятыми головами шли на «горе от ума». андрей уже трижды пошутил и про «горе от ум-бэ», «горе от ум-вэ» и дальше по алфавиту. даша смеялась, остальные закатывали глаза и причитали, что шутка перестала работать ещё на «гэ». андрея не заботило. дашу тоже.       вообще, тот день начался с библиотеки. виолетта жутко не выспалась, делала всё нерасторопно и с показательной ненавистью. редкие студенты-старшекурсники её, конечно, уже не боялись, сами находясь в схожем состоянии из-за долгов по учёбе, но пару-тройку первокурсников она всё-таки спугнула.       раньше даша не очень любила сидеть в библиотеке: слишком тихо, слишком холодно, слишком много недовольных зиночкиных взглядов. тем не менее таскалась сюда уже вторую неделю кряду. обычно просто сидела в читальном зале, копируя-вставляя, убирая-добавляя бесконечные абзацы в курсовую.       но сегодня она коротала время в каморке, скрытая от глаз посетителей стеллажами с читательскими билетами, пила чай и посмеивалась, наблюдая, как бледные студентики ползли к выходу на негнущихся от страха ногах.       — хватит хихикать, — шикнула виолетта, подошедшая отксерить пару страничек «капитала» для экономистов. — я всё слышу.       — я не могу, ты так их пугаешь, как будто они тебе денег должны.       — хуже: они должны мне книги.       сегодняшний контингент был очень разным: старики-профессора в поисках своих публикаций; молодые и не очень мамочки, ищущие сказки, которыми будут заняты их чады во время пар; шумные компании одногруппников, которым в один момент таки понадобился учебник, о котором говорили ещё в начале года; более тихие одиночки, скромно спрашивавшие контркультуру; золотая молодёжь, пришедшая за подлинной историей панк-рока и арт-хауса; серебряная молодёжь, интересующаяся авангардом и теорией покера; и молодёжь совсем простая, пришедшая закрыть долги, чтобы наконец отчислиться.       к заслуженному обеду у виолетты уже дёргался глаз от бесконечной вереницы посетителей, она гордо несла бремя гадкой библиотекарши, специально нечётко произнося слова, чтобы ещё больше повеселить дашу зашуганными лицами, широко распахнутыми глазами и умоляющим «простите, я всё вытру» в сторону нарисованных карандашом писюнов.       пришла зиночка, поссорились с ней на почве разных взглядов на сортировку читательских билетов (виолетта раскладывала их по порядковым номерам, зина — по алфавиту). даша слышала об их склоках только в пересказе, но наблюдать воочию оказалось гораздо более увлекательным процессом.       зиночке было чуть больше сорока, она была несчастной, уставшей от мужа и детей женщиной, единственной радостью которой было ругаться.       — виолетта, деточка, ты надо мной издеваешься?! — вместо приветствия сказала она. — прекрати перекладывать билеты, как попало, мы не у тебя на помойке. соблюдай порядок!       — зиночка, свет ты очей моих, давай не сегодня ты мне голову этим компостировать будешь. не нравится — перекладывай сама. у меня обед.       — нет, подожди, я не смогу работать! это издевательство!       — плохой балерине и пачка танцевать мешает, — виолетта поучительно потрясла указательным пальцем.       — что ты имеешь ввиду?!       — ничего я ввиду не имею, я прямо тебе говорю: отъебись и дай на обед сходить.       — что ты себе позволяешь?!       — а ты?!       при чём спорили они громким шёпотом, чтобы не нарушать спокойствие пустого читального зала. даша в каморке прыскала в кулак, держась за живот, щёки и пресс уже начинали болеть от смеха. ссора набирала обороты, голоса норовили сорваться на обычный тон, который библиотекари позволяли себе обычно только на улице, от сочащейся агрессии, виолетта не выдержала, хлопнула журналом посещений по столу, и ядовито прошипела:       — слушай сюда, кашолка, пиздеть будешь своему ебарьку, села на кресло и не вякаешь, пока я не поем, поняла?       пока зиночка не отреагировала, заглянула за дашей в каморку, схватила за руку и утянула вглубь — за хранилищем книг находился более просторный кабинет так называемого «личного пользования». дашу усадили за маленький квадратный стол, виолетта, зло шипя себе под нос оскорбления, шарилась в ящиках в поисках кофе.       — вот дура тупая, коза-вонючка, дочь волчары позорного, чтоб её дверьми в чистом поле прищемило, суку…       пахло пылью, клеёнкой, которой бабушки обычно накрывали столы, вытянутым из низенького холодильника макаронами, которые они не доели вчера, и орхидеями, оставшимися после ольги павловны, недавно отошедшей от дел «заведующей буквами», как она сама себя называла, которая, казалось, работала в библиотеке с самого её основания. может, она была вампиршей, а может просто пережила всех, кто её на работу оформлял, но многие и многие поколения студентов ходили именно к ней — улыбчивой старушке, которая голыми руками могла вырвать тебе трахею за помятые или, упаси, господи, залитые страницы. именно она учила виолетту тонкостям профессии, передав не только многолетний опыт, но и многолетний снобизм и привычку держать сигарету не между указательным и средним пальцами, а указательным и большим.       дашу больше интерьера интересовала виолетта. у неё — почему-то больше не хотелось звать девушку пренебрежительным «виолетта», как это делала её мать вечерами, сидя на кухне и в очередной раз обмывая кости дочери тёти лены, а использовать что-то более мягкое вроде «ви» — были насыщенные, зелёные глаза, красивые и очаровывающие. творцы гоняются за такой красотой всю жизнь — они фотографируют, пишут, рисуют, вышивают и ткут людские лица, но всё равно не могут уловить и крупицу этого прекрасного. рембрандт и курбэ ворочались в гробу, зная, что не написали её портрет, а виолетта пряталась от мира за линзами очков и книжными полками. даша чувствовала себя минимум победительницей лотереи. выигрышный билет сначала казался билетом на поезд в один конец. от «конца» в этой всей ситуации были только буквы «к, о, е», как и в слове «джекпот».       когда они оказались в театре позже вечером, виолетта держала дашу за руку — осторожно, почти не сжимая, просто, чтобы удостовериться, что та не потерялась, но было в этом прикосновении что-то слишком трепетное, если не сказать тревожное, расходившееся электрическими волнами от пальцев к макушке. лакированное дерево спинок, которое они задевали, пробираясь к своим местам, невесомо холодило оголённые ноги в тонком капроне. их места были дальше всех от сцены, сверху нависал потолок, спереди ютились ещё одиннадцать рядов красных, обитых бархатом кресел. там, где сидели они, обычно целуются, но это же театр, а не кино. и всё-таки, у даши бухало внизу живота, будто она проглотила пояс шахида или три пачки зажжённых бенгальских огней.       в зал стекались люди. даша заметила арю, сидевшую с цветами в середине зала, давида и арину, вошедших под руку. он — в фраке, взятом из гардероба князя сперанского, в спешке подогнанного по фигуре, она — в чёрном, низко срезанном атласном платье, открывавшем её точёные плечи и серебряную подвеску, подаренную давидом на их первую, как он тогда думал, годовщину.       лёха пришёл после бодуна и работы, помятый, но свежевыбритый и без запаха перегара. даша видела, как он долго и аккуратно орудовал бритвой в своей преподавательской каморке, когда зашла к нему за чаем чуть раньше. андрей, успевший найти каких-то старых знакомых, болтал с ними около сцены на какие-то не особо приличные и театральные темы. через пару минут бабуля, сидевшая сразу против них, отложила свой лорнет, элегантно поднялась и настолько настоятельно попросила их удалиться на свои места, что они удалились из зала в принципе, предпочтя продолжить разговор в буфете.       даша оглядывала зал с детским восторгом. даже такой скромный, выкрашенный в неуютный розовый цвет, с ламинатом на полу вместо паркета, он казался ей роскошным. потому что это был театр. не актовый зал, не зал конференций или собраний. театр. ей нравилось всё: и висящие над макушками прожекторы, и запах свежевымытых полов, и суета спереди и по бокам, и щекочущий нос аромат цветов, и шуршание крафтовых пакетов с подарками актёрам, и шорохи платьев, и лёгкий ветерок от веера, которым обмахивалась статная дама на ряд ниже.       виолетта наблюдала за этим, подперев щёку и сдвинув линзы жёлтых очков на кончик носа. пальцами свободной руки она постукивала по коленке, пытаясь удержать внутри непонятный зуд. он появился ещё два часа назад, когда они только собирались, а даша выпотрошила гардеробную комнату, перемеряв, кажется, всю нескромную коллекцию платьев, что была в квартире. всё было не тем, всё было не то. пока она не наткнулась на то непотребство, в котором в итоге и пришла.       это была любовь с первого взгляда, (виолетте в последнее время тоже хотелось чего-то эдакого). белое, чуть ли не свадебное, с кружевным корсетом, открывавшем татуировку кота и аккуратно очерчивавшим грудь, с шёлковой юбкой, которую даша без сожаления разрезала сбоку одним чётким движением. в аксессуарах она нашла длинные жемчужные бусы и перчатки в тон наряду. и чулки.       — и как я тебе? — спросила даша, выходя из-за ширмы. привычка подпирать челюсть оказалась как никогда кстати — она норовила вот-вот отвалиться. виолетта никогда не думала, что именно так узнает, что такое потерять дар речи. она не дышала, не моргала и, если бы могла контролировать собственное сердцебиение, остановила и его тоже. лишь бы ничего не мешало рассматривать такую дашу.       в целом, это превратилось в хобби. то, насколько разной даша могла быть удивляло и будоражило, обещание стать ближе с каждым днём всё меньше и меньше походило на абстракцию, размазанную по воздуху, и больше напоминало жизнь. виолетта так старательно запоминала всё, что могла увидеть, как будто хотела отпечатать дашу глубоко в мозгу. она могла бы узнать её даже слепой, только по запаху, или тому, как она дышала, или как её руки касались кружки. она могла бы узнать её даже после смерти.       виолетта находила глазами дашу утром, когда та тратила час на то, чтобы накраситься. вечером, когда она приходила из универа, хитро улыбаясь и пряча за спиной новенькую книжку — последние разы это был довлатов и какая-то испанская поэзия. днём в выходные, когда она могла замереть на диване с ноутбуком на долгие часы, что-то печатая. когда они ели или гуляли, когда ходили в магазин, когда смотрели фильмы, когда слушали музыку, когда в очередной раз разнимали арю и лёху, когда пили чай, когда играли в настольные игры, когда что-то рассказывали друг другу, когда курили на балконе. говоря одним словом, всегда. только сейчас всё было слегка другим.       виолетта сглотнула вязкую слюну, скопившуюся во рту, откинулась на спинку и лениво потянулась за стаканом воды.       или дело было в платье, или виолетта крупно вляпалась, а скорее всего, и то, и другое, но сказать что-то, кроме «потрясающе», не получилось. даша хихикнула, покрутилась, шурша платьем, стук бусин раздавался в тишине набатом, виолетта встала, в два шага оказалась рядом и, аккуратно взяв руку, невесомо поцеловала пальцы.       так и застыли — даша с приподнятой рукой и виолетта, наклонившаяся так близко, что её волосы задевали корсет, а глаза видели только кокетливо выглядывавший из-под юбки чулок. он придавал ноге оттенок благородной бледности, через который просвечивались татуировки, а кружевная резинка обнимала бедро, едва заметно сдавливая.       библия всех наебала — грехопадение произошло из-за этих чулок.       — так… — начала даша. виолетта выпрямилась, но руку не отпустила. — скажешь что-нибудь ещё?       — когда я думаю о тебе, даже сухая трава становится золотой.       румянец расплылся по шее, по лицу, скрытому пудрой, даша выдернула руку и, отойдя на шаг, ударила виолетту по плечу.       — как скажешь что-нибудь, хоть стой, хоть падай…       развернулась и ушла в гардеробную — выбирать обувь.       — ты там тоже одевайся! опоздать ещё не хватало…       теперь, сидя в театре, виолетта старалась на дашу так пристально не пялиться — пришлось рассматривать зал. последний раз она была тут ещё в апреле. поменялось немного: обновили занавес, два прожектора, пару половиц и контингент. привычных школьников и студентов-бездельников сменила публика более искушённая и притязательная. всё-таки петербуржцы приехали! москва соперничала с питером во всём, в чём могла, но театрально превосходство признавала без возражений. в конце концов, первенство принадлежало казани, а бороться за серебро — удел слабаков и идиотов.       поэтому тридцать первого октября в зале был аншлаг. как виолетта достала целых семь билетов в день премьеры, она не рассказала, ограничившись улыбкой и пожатыми плечами.       к третьему звонку сидеть стало невыносимо. глаза то и дело возвращались к обтянутым капроном коленям. виолетте приходилось заламывать себе руки, лишь бы их не распускать. очередной хруст пальцами прервала даша, положив на них ладонь.       — успокойся, ви, — прошептала даша. её было едва слышно из-за просьбы отключить мобильные телефоны, а волосы коснулись щеки. если бы виолетта обладала чуть меньшей выдержкой, она бы сложилась от этого пополам. — не знаю, почему ты нервничаешь, но я рядом, ладно? всё хорошо.       даша положила их руки на подлокотник, виолетта перевернула свою ладонью вверх и позволила себе маленькую пакость — переплела пальцы. шёлк приятно отпечатывался на подушечках, когда виолетта прижимала их чуть сильнее.       — ви… — даша снова хотела что-то сказать, но её прервал томный голос актёра:       — москва. а. а…       — тш-ш-ш. спектакль начался.       — астрахань… нь… нь… — в тон ответила актриса.       — а что происходит? — спросила даша на ухо.       — секс, — кратко и исчерпывающе.       происходящее на сцене мало походило на то, что рисовалось в голове при чтении, — фамусов в красном спортивном костюме с надписью «russia», молчалин в костюме-тройке, софья в шортах, едва доходивших до середины бедра… было непонятно. только к моменту появления чацкого даша начала понимать, что происходит. мозг со скрипом выплёвывал воспоминания об анализе произведения, услышанном и вызубренном ещё в школьные годы, но рука виолетты, сжимавшая дашину ладонь, мешала сосредоточиться. слуга объявил какого-то полковника, подобравшийся павел афанасьевич засуетился. началась долгая болтовня.       — сейчас его заебёт слушать, и он выдаст базу, — прошептала виолетта, наклоняясь ближе. отросшая чёлка касалась дашиных скул, щекоча. — раз… два… «дома новы́, но предрассудки стары»… подожди-ка, ещё немного… сейчас фамусов скажет, и прорвёт платину… «а судьи кто?».       чацкий на сцене разразился речью, меряя шагами устеленную ковром сцену, люди замерли, слова разлетались по крошечному залу, как камни из-под колёс камаза, — стремительно, резко, прорывая громаду зачерствевшей хлебной корки мозга. «вдруг на них он выменил борзые три собаки» — весомо, грубо, зримо. для всех. кроме даши.       обжигая ухо шёпотом, виолетта читала ей монолог. точь-в-точь, не отставая по ритму, не меняя интонаций, не делая лишних пауз — как будто сама была тем актёром и стояла через одиннадцать рядов и небольшой проход, а не сидела совсем рядом. весь мир внезапно стёкся к левому уху, даша не слышала и не чувствовала ничего кроме. не существовало лакированных подлокотников, гладких и прохладных под оголёнными предплечьями, стягивавших руки перчаток, не было и оглушительных динамиков, затёкших ног, покрасневших щёк, приоткрытого рта и тяжёлого дыхания. только голос виолетты, тихий, едва уловимый, только для даши, и большая раскалённая ладонь, переместившаяся на коленку в чулке.       — …я сам к нему давно ль от нежности отрекся?! — виолетта была так близко, что губы задевали мочку, совсем чуть-чуть, как будто и не нарочно вовсе. рука сжала коленку, пальцы — подлокотник. проглоченный пояс шахида ускоренно тикал, готовый взорваться.       такого в дашиной жизни ещё не было. секс как таковой, конечно, да, но вот так — на заднем ряду, зажатые между мужчиной средних лет и парой подростков. юлик себе такого не позволял. даша ему не позволяла и подавно. а тут не смогла бы возразить, даже если бы захотела.       двигаться было физически сложно, её вдавило в кресло горячей ладонью, от которой разливалось тепло выше по бёдрам и животу. красные пятна облепили шею, щёки и уши, речь виолетты закончилась уже как пару секунд, но они продолжили сидеть в той же позе.       взгляды нашли друг друга, дышать стало ещё тяжелее, виолетта не убирала руку, даша не настаивала. это было неожиданно, и от того так будоражило. хотя нет. это так будоражило от того, насколько было неожиданно. и льстило. она беззвучно спросила:       — хочешь?       виолетта криво улыбнулась кончиком губ, обнажив два зуба — даша почти ничего не видела, сосредоточившись на широко раскрытых зелёных глазах, но знала, как выглядит эта улыбка, наизусть — и коротко кивнула. до антракта оставалось минут двадцать.       они неловко встали, тревожа соседей, волнение, смешанное с недовольством, прокатилось по залу, но быстро стихло. вывалились в холл, напугав дремавшую билетёршу своим бешеным видом, сбежали по лестнице в гардероб, потревожив ещё пару старушек. нетерпеливо топали ногами, пока ждали куртки, такси, сдачу и когда виолетта наконец откроет дверь.       щёлкнул замок, щёлкнул выключатель, щёлкнуло у даши в голове. ей вдруг стало очень смешно. день вообще был каким-то весёлым. сначала вырвался лёгкий смешок, виолетта подумала, что даше щекотно от поцелуев в шею. потом ещё и ещё, пока её не пробрало окончательно, заставляя отбросить голову ви на плечо. они стояли в обнимку — спина прижата к груди, большие татуированные руки шарили по телу, висок на плече, нос зарыт в волосы на затылке. виолетте очень нравилось их нюхать, хотя, казалось бы — обычный шампунь. другие люди тоже мылись. но не были дашей. терпеть смех стало невыносимо, виолетта прыснула тоже, даже громче, чем даша.       — ты чего смеёшься? — спросила даша, скрючившись и держась о стенку.       — с тебя. а ты чего начала?       — да шутку тупую вспомнила…       — расскажи.       — да она дебильная жутко.       — что может быть дебильнее этой ситуации? — виолетта развела руками, всё ещё улыбаясь. — загибай пальцы: сначала ты надеваешь это платье и… — она абстрактно помахала руками в воздухе: — всё сопутствующее. потом целый вечер светишься от счастья, потому что впервые сходила в театр, держишь меня за руку всё первое действие, я сексуально читаю тебе на ухо монолог чацкого…       — разве сексуально? — даша скрестила руки и посмотрела как-то совсем подозрительно. — это всё потому, что ты трогала меня за коленку.       — это… спецэффекты. не суть. дай закончу.       — ещё что-нибудь тебе дать, зай?       — стянуть с тебя чулки, но это немного позже, — виолетту было невозможно смутить пошлостями, даша уяснила это ещё пару месяцев назад, когда они по ролям читали порнографический рассказ, найденный андреем в комментариях к видео с лаконичным названием «слушаю радиохэд, пока меня трахает депрессия». но упорно пыталась. — потом мы шугаем пару бабусек, таксиста и работников музея, вваливаемся в квартиру и, вот: я думаю, как бы нам поделикатнее перетечь в спальню, а тебя пробирает смех. серафим заплатил бы мне все деньги мира за такую завязку для пьесы. а ты стоишь и торгуешься…       — а может я считаю эту шутку лучшей в мире и хочу что-то равноценное.       взгляд виолетты скользил вверх-вниз, липнул к коже, ткани, кружеву на груди, татуировкам, разбросанным по телу. в какой-то момент они и вовсе показались не просто рисунками, а теми карандашными иллюзиями — внезапно ушли в глубь, оголяя душу. руки двигались сами. трогали бёдра, гладили талию, ногти цеплялись за переплетения нитей, доставая до кожи. пальцы кололо от азарта — бешеная собака попалась на крючок удовольствия, норовя остаться на поводке навсегда. впрочем, вопрос о том, кто в действительности был на привязи оставался открытым.       — я дам тебе не просто что-то «равноценное», я дам тебе то, что ты заслуживаешь.       — тогда я не получу ничего, а это нечестно.       — нечестно — настолько себя не любить, — прижалась лбом ко лбу, даша закрыла глаза, сдерживая подкатившие слёзы. — ты хоть знаешь, на что была похожа жизнь до тебя? на дождь и серые тучи. с тобой — на бесконечный летний вечер.       — что общего между оральным сексом и политикой? — спросила даша дрожащим голосом, едва цепляя чужие губы своими. виолетта плохо соображала, пялясь на чужой рот. она помнила, как целуется даша, она помнила противный привкус самогона, мягкость и лёгкость в голове после. про такое обычно говорят «крышу снесло». что тогда, что сейчас, её будто подло ударили по коленям сзади, почти их подогнув, и она чуть было не сползла вниз по даше, той в ноги.       даша продолжила:       — одно неверное движение языком — и ты в жопе.       и рассмеялась ещё сильнее, чем в первый раз. виолетта улыбнулась скорее ради приличия, выдавила из себя смешок и залипла на открывшихся шее и груди. тело не слушалось, превращая её в овощ. даше стало ещё веселее, когда увидела замешательство на чужом лице. объятия получились скомканными и неудобными, трясущимися и тесными.       над калеками плохо смеяться. над влюблёнными так вообще — грех. но даше можно. ей можно всё.       дашу хотелось трогать, касаться, зажимать, лапать, шарить по телу, целовать и любить. когда они были вместе — звёзды гасли. маяковский писал, что звёзды зажигают, потому что это кому-нибудь нужно. им нужны были только они. одно прикосновение дашиных волос к коже — и все окружающие становились невидимыми.       кровать приняла их в мягкие объятия простыней, виолетта дрожащими пальцами расстёгивала и развязывала корсет платья, не отрываясь от пухлых дашиных губ. такие поцелуи — чувственные, неторопливые, полные наслаждения — были не плацебо, но панацеей от всех бед, как минимум виолеттиной жизни. никакой доктор не пропишет такой рецепт — снимая платье, спускаться губами ниже, на линию челюсти, к уху, шее, ключицам, груди, кусать и тут же проводить языком, царапать ногтями оголённый низ живота, чувствовать содрогающиеся мышцы. дашу хотелось съесть, чтобы она, как целительный подорожник, заживила душевные раны.       движения, резкие и рваные, нервные, лишённые грации, но полные желания, дрейфовали по коже, как флот, вышедший на разведку в тёплый персиковый океан. губы коснулись кружева, зубы вцепились в резинку, стягивая ниже. раздался тихий стон, приглушённый закушенными пальцами. чулок маленькой белой змейкой пополз вниз.       волосы окружили голову, раскинулись, как нимб на иконе. даша крутилась, извивалась, жмурилась, тяжело дышала и, кажется, разваливалась на куски. виолетта кожей чувствовала пульсацию вен, провела рукой вверх, нащупала ухавшее сердце под решёткой рёбер, отсчитала три быстрых удара и прильнула ближе. дашины пальцы путались в волосах, сгребая пряди неровными пучками, ощущение рук на макушке, затылке, шее, плечах, давление бёдер, прикосновения жглись на коже. виолетту будто клеймили.       её будто срывали с дерева одиночества крупной гроздью рябины, клали в нагрудный карман, и уносили куда-то далеко от привычного холода. в её ослепшую душу прорывался пламенный свет. даша ёрзала и стонала, выгибалась, материлась и зажимала себе рот рукой, чтобы не закричать, виолетта смотрела, пытаясь запомнить всё до малейшей детали. она будто уменьшалась до размера атома и вдруг разрывалась, образовывая новую вселенную, прямо как миллиарды лет назад, при большом взрыве. может, так оно всё и было? может, вселенная получилась из близости двух очень одиноких существ? богов или людей, разницы не имело.       виолетта нависала над дашей, опираясь на руки так, чтобы не задеть разбросанные, казалось бы, всюду волосы, чувствовала раскалённые ладони на плечах, они целовались, желая слипнуться лицами. слиться, стать одним человеком.       превратиться в единицу.