московский андергрдаунд

      у виолетты на потолке комнаты лепнина. даша видела такую только в музеях и дворцах культуры, не тронутых разрушительной реконструкцией. младенцы с цветами в руках, молодые девушки, сидевшие парами по углам, корзины фруктов, бесконечные лилии и вазы, перетекавшие в круглые натюрморты и обратно. над кроватью — балдахин из тончайшего тюля, на окнах кружевные занавески в пол, и бархатные шторы, прикроватные тумбочки, отделанные золотом, шкура медведя на полу, софа, журнальный столик и пустой стеллаж для вина.       даша жила много где: и в тесной хрущёвке, где нельзя развернуться, и в общежитие, где нельзя ни развернуться, ни малую нужду справить без чьего-то бубнежа под ухом, и на съёмной квартире-студии, где приходилось спать чуть ли не на полу. ночевала ещё в более непривлекательных местах: издержки молодости. и, имея столь большой опыт, она свято верила, что ко всему могла привыкнуть. но квартира на большой садовой всё никак не переставала удивлять.       размер был первым, с чем даша смирилась. две гостиные, столовая, четыре гостевые комнаты, библиотека, кабинет, прачечная, кухня, коморка для прислуги, где теперь хранился уборочный инвентарь, несколько гардеробных, восемь санузлов и, что было главной странностью при такой площади, только одна ванная. для чего, как и зачем всё это было построено, было неизвестно — все, кто в проектировании и возведении непосредственное участие принимали давно почили, а те, кто знали, объяснять смысла не видели.       — у причуд свои богатые, — ответила как-то виолетта. даша лишь хмыкнула и забила. «хмыкнуть и забить» стало неотъемлемой частью жизни тут.       к интерьерам привыкалось дольше. всё время казалось, что каждая деталь — музейный экспонат, стоит кучу денег или нашлёт проклятие при малейшем неровном вдохе рядом. когда даша в сентябре по неосторожности разбила какую-то вазу из китайского фарфора, она действительно поверила в бога, теребя кольцо «спаси и сохрани», лишь бы никакой дух императора цинь (в лице разъярённой виолетты) не пришёл по её бренную душу.       но всё обошлось. виолетта лишь хмыкнула, спросив, какую конкретно вазу она разбила, а потом прыснула в ладонь.       — таких вообще две было. первую я в день переезда задела чемоданом и тоже разъебала. не везёт нам с китайскими вазами. значит, как в картах, — повезёт в любви.       к виолетте было привыкнуть сложнее всего. они были как параллельные прямые: до мая не пересекались ни интересами, ни характерами, ни в живую. и даша правда не знала, благодарить ей бога за то, что их реальность оказалась неевклидовой и они-таки начали общаться, или нет.       потому что даша, откровенно говоря, очень боялась того, что их жизненные пути просто «пересеклись». что они после вчерашнего не стали кем-то большим, что это всё было случайностью и моментом, что виолетта сейчас проснётся, зевнёт и продолжит жить. что их «превратиться в единицу» — надувательство, после которого останется только стеклянный петушок на память и дыра в сердце. тянуть начинало уже сейчас, слева рёбра всё равно, что обхватили разводным ключом, который сжимался медленно и неумолимо.       через приоткрытое окно заползал уже ноябрьский холод, улица шумела, дождь острыми каплями вбивался в карниз. простыни были мятыми и всё ещё влажными, искусанная нижняя губа саднила и пульсировала, но даша продолжала её грызть, пока не почувствовала привкус крови. засосы по телу больше напоминали пулевые ранения, как будто вчера её расстреляли из автомата калашникова. еврейских корней вроде нет, а участь столько же незавидная.       даша старалась лишний раз не шевелиться — виолетта всё ещё спала рядом и её очень не хотелось будить. она лежала, поджав колени и уткнувшись даше в руку, мелко сопела и больше напоминала большую кошку. отросшие волосы растрепались, как грива льва, футболка оголяла ключицы, на которых ещё остались царапины и почти незаметные следы зубов, (не рассматривать не получалось). их всё ещё переплетённые пальцы давали надежду, и тут же её отнимала вшитая в саму суть и естество тревога о будущем.       даша нуждалась в виолетте больше, чем виолетта в даше. не только в плане жилья, денег, общения — впервые за много-много лет даша почувствовала, что быть собой достаточно. что не надо прыгать выше головы, выжимать себя до последней капли, наступать на горло, идти на компромиссы и сделки с совестью. что можно просто жить так, как хочется, так, как интересно и кайфово. а не так, как ей посоветуют.       — я слышу, как ты думаешь, — сказала виолетта, не открывая глаз. голос после сна был низкий и сиплый, как говорят при ангине. даша напряглась, будто пойманная за чем-то постыдным. собственных мыслей она стеснялась больше нынешней наготы.       — может, ещё и знаешь, что конкретно я так усиленно мозгую? — дашин голос был не лучше. не дай бог, она сорвала его вчера.       — конечно, — виолетта всё-таки открыла глаз, зевнула, перевернулась на бок, закинув руку даше на талию. — о том, какая я красивая по утрам.       пальцы на талии не лежали спокойно, мягко поглаживая и массируя, подбородок оказался на плече, виолетта смотрела так внимательно и нежно, как гумилёв на ахматову, как маяковский на брик, как давид на арину, и одновременно с этим в только свойственной ей манере. с интересом и восхищением. как люди, впервые смотревшие кино.       даша сглотнула желание её поцеловать, думая, что будет неуместно. скосила взгляд, мазнув им по татуировкам и губам, заёрзала, неловко перекатившись на бок. пальцами теребила подол чужой футболки, не зная, куда их ещё деть, и смотрела в глаза.       — не угадала. о том, какая ты красивая, я думаю каждую минуту.       виолетта улыбнулась, пряча смущение за смешками.       — значит, ты думаешь, что не достойна такой чести, как отношения со мной.       искренне непонятными явлениями в жизни виолетты были только снятие показаний со счётчиков газа, и то, как даша могла думать про себя плохо. первое решалось запросом в гугл. второе не решалось как-то вообще. может, она ещё не научилась класть хуй, может, в этом была её сила и особенность характера, но даша умела находить хорошее в ком и чём угодно, кроме неё самой.       у виолетты был полный дом людей, но никто не видел, что ей не очень. а если и видел, то ничего не делал. не от того, что они были плохими: по завету стюардессы, кислородную маску сначала надевали на себя. у всех были проблемы. лёха нищий, аря никак не могла найти, куда приложить свой ум, и мучилась бесконечной сменой деятельности, андрей загонялся из-за всего подряд, делая вид, что его крепкое мужское эго ничего не трогает, у давида и арины период конфет и букетов сменился на лёгкое недовольство привычками друг друга и притирку к партнёру, из-за чего они чуть чаще уходили в сторону поговорить, чем обычно. такова жизнь: друзья идут рядом, но своими дорогами. виолетта всё понимала.       даша показалась такой же при первой встрече: потерянной, уставшей и проблемной. сосредоточенной на себе. когда они поднимались по лестнице в квартиру, а даша тащила свой громоздкий чемодан, виолетта думала, какое место в компании ей подойдёт лучше. как нумизмат, прикидывающий место для медяка, случайно оказавшегося в руках.       ничего не предвещало, что медяк будет сделан из чистого золота. да и сложно это определить, особенно когда двадцать долларов сент-годенса думают о себе, как о советской копейке.       — не то, чтобы прямо «не достойна», но… — даша зажмурилась и прислонилась лбом к виолеттиному. последний час ей жутко хотелось плакать, но почему-то не получалось. слёзы не текли, текли только сопли тонкой прозрачной струйкой, заставляя шмыгать носом. не смытый вчера тональный крем стягивал кожу, а тушь на ресницах скаталась. выглядела она, наверное, ужасно. удивительно, как ещё виолетту не спугнула. — но мне нечего тебе дать. я не зарабатываю миллионы, живу у тебя, ничего не добилась, кроме диплома бакалавра по информатике, у меня покатая спина и куча психологических травм, которые будут мешать нам жить…       — а ты хочешь?       — встречаться?       — ты уверена, что у тебя нет евреев в роду? — виолетта усмехнулась, дёрнула головой, мягко поцеловав в лоб и начала подниматься. даша распахнула глаза, сильнее схватившись за подол футболки. выглядела, наверное, глупо: как взволнованная и перепуганная собачонка, торчащая из сумки какой-нибудь девушки в белой шубе. если честно, так себя и чувствовала: маленьким беззащитным зверьком, которого хозяин собирался оставить на обочине дороги.       виолетта потянулась к тумбочке за пачкой сигарет. от таких разговоров ей всегда хотелось курить. пробежалась глазами по даше: та опиралась рукой о матрас, второй всё так же сжимая в пальцах ткань, укладка растрепалась, волосы спадали, прикрывая грудь, макияж смазался, но всё равно был удивительно милым. наверное, выражение лица у неё было по-особенному дурацкое, раз даша, смутившись, всё-таки разжала ладонь и в момент укуталась в одеяло. хотя буквально пару дней назад жаловалась, что такое же, лежащее на её кровати, слишком тяжёлое и на нём невозможно поменять пододеяльник.       — колись, по какой линии у тебя тору читают? — говорила нечётко, зажимая сигарету и, по привычке прикрывая ладонью, чиркая зажигалкой. запахло жжёной бумагой и табаком.       — иди ты к чёрту! — даша упала на кровать, накрываясь с головой. хотелось, чтобы им прямо сейчас приподняли крышу с потолком, сломав резные плинтуса, и какие-нибудь инопланетяне утянули её с собой в далёкий космос. какие угодно эксперименты выглядели лучшей перспективой, чем сидеть вот так с виолеттой. и не оденешься же: надо встать, пройтись по комнате, собирая вещи, отнести всё в прачечную, зайти к себе…       даша выглянула из своего укрытия, приподняв краешек одеяла, будто, как в детстве, боялась, что там сидит серенький волчок, готовый её искусать. но волка не было, только виолетта, глядящая прямо в глаза, с сигаретой вот рту и пепельницей в руках. чем-то она напоминала чёрного котёнка с папиросой из «ну, погоди!». разве что не фильтром вперёд курила.       — одолжишь что-нибудь одеть?       — надеть, — поправила на автомате, потянулась, встала и пошла к стеллажу с вином. там, между ним и стеной, оказался склад домашних вещей, больше напоминавший свалку. виолетта покопалась, вытянула какую-то кофту, не рассчитав, поднесла слишком близко к лицу и прожгла сигаретой маленький кругляшок. даша, за всем наблюдавшая, рассмеялась.       — а ты что там хихикаешь?! — возмутилась виолетта, вдавливая бычок в пепельницу и отставляя её на стол. вернувшись к кофте, осмотрела получившееся отверстие сначала на свету, потом на практике, начав совать в него по очереди все пальцы. поместившимся мизинцем немного подвигала, хмыкнула и бросила вещь в другой угол.       — у нас четыре гардеробные, а ты хранишь одежду на полу?       — ну да. так удобнее.       — какой ужас, — даша зашевелилась, пытаясь натянуть полученную толстовку, не вылезая из-под одеяла. — а штаны?       — тебе без них очень даже хорошо, — виолетта снова полезла в кучу, вспоминая, есть ли у неё в принципе хоть что-то близкое к ещё одной паре домашних штанов.       — конечно-конечно.       даша оттягивала разговор, как могла. пока они шутили вот так — легко и по-домашнему непринуждённо, всё как будто было нормально. но хоть один шаг на территорию чувств, и липкие пальцы-прутики тревоги сжимались на горле. это было похоже на какой-то кошмар: её точно закинули в миску со всеми комплексами, переживаниями и страхами, и методично перемешивали венчиком, болтая от одного края к другому.       она не могла поверить в то, что у неё наконец-то появился человек, с которым они могли бы прочесть друг друга от корки до корки, изучить привычки и повадки, стать единым целым и быть вместе навсегда. потому что такого не бывает. это приятная иллюзия для маленьких девочек, придуманная патриархатом, чтобы воспитывать из них верных жён и благонадёжных гражданок.       и всё равно хотелось стабильности. хотелось быть уверенной, что в любой ситуации и раскладе, в любом настроении и состоянии, в любом случае и обстоятельствах, у неё кто-то будет рядом. кто-то на её стороне. виолетта на эту роль подходила идеально — они ещё не встречались, а она уже была такой. и даша больше смерти боялась всё это испортить.       дурная привычка — думать о конце, ничего даже не начав.       матрас прогнулся, мгновение — и виолетта уже сидела рядом под одеялом, касаясь холодными пальцами ног. даша натянула рукава, желая спрятаться. её и так не было видно — они сидели в кромешной темноте. за пределами кровати, комнаты, квартиры жил город, жили люди: занимались делами, стояли в очередях, платили коммуналку, ссорились, мирились, вязали шапки и шарфы, читали книжки, курили сигареты, говорили по телефону и вживую, водили машины, тягали гантели и штанги, придирчиво рассматривали себя в зеркала, плакали, улыбались и пили алкоголь. но их двоих это не касалось. под одеялом не было времени, пространство тоже смялось и осталось где-то вне.       виолетта потянулась первой, поцеловала робко и боязно. по-другому. у первого поцелуя был вкус самогона, разбавленного соком, в памяти он смазанный и нечёткий, появляющийся вспышками. вчерашние поцелуи терпкие и быстрые, жадные, с привкусом буфетских бутербродов с сёмгой, сопровождающиеся стонами и горячими пальцами одновременно везде.       эти — полные страха. потому что виолетта тоже боится. того же, что и даша. что у них ничего не получится, что вместе и навсегда — это сладкая ложь. потому что в россии на шестьсот тысяч браков четыреста тысяч разводов. потому что в россии брак для таких, как они, — не более, чем мечта. потому что отношения — это сложно, долго и муторно. и виолетта очень склонна косячить. сначала всё хорошо, но полгода-годик, и она начнёт много лажать, как самая конченная мудачка, которую только можно представить. потом очень много — как чуть менее конченная, а потом мучительно много лажать в мелочах.       и ей очень страшно, что простое человеческое чувство окажется гораздо слабее той кучи дерьма, что они накопили за годы жизни.       но виолетта идеалистка. она не пасовала в покере даже с худшими картами, не шла на попятную в драках и не совалась в казино, потому что проиграла бы все деньги. она всегда начинала и доводила дела до логического завершения, стараясь не оставлять зависших в воздухе вопросов и слонов в комнате. засовывала страх поглубже в сердце, распрямляла плечи и действовала, надеясь, что хоть что-то из этого, да получится.       кончик дашиного носа коснулся щеки, её пальцы зарылись в волосы, притягивая ближе, но губы она прихватывала так осторожно, словно не целовалась никогда в жизни. виолетта отвечала, положив на щёки ладони и удобнее наклоняла голову. изучала.       у неё такого ведь никогда не было. когда при поцелуе перед глазами сталкиваются звёзды, когда от чужих прикосновений кожа приятно зудит, без возбуждения, просто от осознания заинтересованности в тебе. когда голова забита сахарной ватой, и думать ни о чём больше не хочется. когда хорошо в моменте.       даша начала говорить в поцелуй, даже не отстраняясь:       — я очень боюсь, что всё закончится. что к условному вечеру я стану для тебя «просто дашей», «просто соседкой», «просто подругой», в целом что угодно с этим «просто». потому что ты для меня особенная. и я бы очень хотела быть такой и для тебя.       виолетта знала, потому что чувствовала себя точно так же. дашу хотелось утешить, сказать что-то ласковое и важное, что-то подходящее моменту, но слова не складывались в голове, рот всё ещё был занят поцелуями, лишь руки смогли перетечь с лица на плечи, прижимая ближе. казалось бы, куда? между ними едва было расстояние, а теперь и вовсе не осталось ничего — лишь два слоя одежды.       никто так и не понял, в какой момент они перестали целоваться. дашина голова оказалась на виолеттином плече, слёзы всё-таки потекли, крупными каплями сползая по щекам и подбородку, впитываясь в футболку, всхлипы глушили, как сирена скорой помощи, тело тряслось от переизбытка чувств и переживаний. виолетта обнимала крепко, если бы обнимала сильнее — сломала бы даше позвоночник. целовала взмокший висок, влажные щёки, гладила трясущимися пальцами, и тоже плакала.       — ты переживаешь, что ничего не можешь мне дать, но я-то не лучше. у меня нет ничего, кроме этой чёртовой квартиры, я не доверяю людям до конца, прячу боль в шутках и злости, не умею строить глубокие отношения ни в дружбе, ни в любви, боюсь ошибаться и ранить окружающих, но всё равно раню. — виолетта попыталась отстраниться, чтобы посмотреть даше в глаза, но не смогла. её держали железной хваткой, впиваясь ногтями в лопатки. если бы могла, даша вцепилась в неё ещё и зубами, но челюсть дрожала так сильно, будто билась в судороге. такой укусить — и отгрызть плечо недолго. — но мне хочется верить в нас. тупо, слепо и до конца. потому что я хочу быть с тобой. не просто курить на балконе, разговаривать и иногда заниматься сексом, хотя и это тоже.       даша плохо слышала то, что ей говорили, но где-то внутри себя знала, что именно виолетта говорит. потому что то же самое хотелось и ей: просыпаться и видеть её с растрёпанными волосами, как сегодня; рассматривать татуировки, сидя вместе на диване; держать вдвоём стиралку в прачке; читать любимые стихи, пересмотреть все сериалы, варить рис. раствориться друг в друге и наконец-то почувствовать себя безусловно любимой.       — я не знаю, что такое любовь, и можно ли называть подобное такими громкими словами, я не знаю, что такое привязанность, и как её выражать, я не знаю, как перестать портить людям жизнь, и как не испортить её тебе. но я уверена в одном: жизнь без тебя — сплошная нелепица. весь тот путь, что я проделала, все те решения, что принимала, не имели бы ни малейшего смысла, если бы не привели в итоге к тебе, прямо вот в эту кровать.       всхлипы утихли, накрывшая волной истерика сошла на нет, оставив лишь мелкую дрожь, какую на воде оставляет закончившийся шторм. под одеялом стало душно, но шевелиться они не решались, застыв, как ангел в мраморе, ожидающий, когда его освободит зубило мастера. темнота сгущалась, обеих клонило в сон. даша прикрыла глаза, расслабляя плечи, и не заметила, как уснула.       проснулась одна. через щели в деревянных оконных рамах проникал ветер, трепавший кружево занавесок, на улице уже стемнело, но оставленные на тумбочке наручные часы не показывали и семи. до зимы оставался месяц.       аляска сопела в ногах, устроившись прямо на оставленных на краю кровати домашних штанах. дашиных.       от долгого плача и сильных эмоций болела голова, сухой язык прилипал к нёбу, двигаться не хотелось, но даша встала, переборов себя, оделась, потревожив собаку, и пошла на кухню. почему-то точно была уверена, что виолетта там. аляска семенила чуть позади, всё ещё сонная, и зевала.       уже в коридоре слышался радиоприёмник, который не воспроизводил, а скорее выплёвывал звуки, но виолетта всё равно умудрялась этим наслаждаться и пританцовывать. на плите что-то кипело и булькало, шипело масло, пахло базиликом, куркумой и паприкой.       к кухне тёплые чувства даша начала питать не так давно: с наступлением холодов. дело было скорее в том, что они стали ближе общаться с виолеттой и часто вместе готовить, но факт оставался фактом. она была всё такой же маленькой, но чем больше они вместе готовили, тем привычнее становилось. сильно локтями не помашешь, но оно и не надо — виолетта мыла, чистила и нарезала продукты, оккупируя столешницы, даша варила, жарила и перемешивала, стоя у плиты и рассматривая завядшую с месяц назад розу, которую было лень поливать.       виолетта стояла спиной, резала огурец, часто стуча ножом, и, прижимая плечом к уху телефон, с кем-то говорила. вообще-то даша долго не могла уговорить виолетту приобрести себе хоть какое-то средство связи, кроме номеронабирателя и писем, но после внезапной пропажи в октябре, они всё-таки сошлись на старенькой раскладушке с авито.       — никто не будет тебе надоедать звонками, — пообещала даша, когда они оформляли симку. — честно. просто для моего спокойствия.       — только ради тебя.       в тот же день виолетта проговорила четыре часа без умолку со всеми подряд. оказалось, что ей очень нравилось лежать на диване, болтать ногами и обмывать кости старым знакомым и, в частности, зиночке.       волосы были собраны в хвост, на голову надета кепка, на шее болтались лямки фартука, украденного с работы при увольнении. даша могла бы и привыкнуть к такому виду. она опёрлась о дверной косяк, стараясь не привлечь внимания, и просто смотрела. виолетте с такой ловкостью, как она готовит, играть бы на фортепиано: правой рукой мешала салат, левой — бульон в кастрюле. потом щепотками разбрасывала специи, снова что-то мешала, пробовала, дорезала, открыла духовку, из которой с паром вышел аромат запечённой курицы, проверила готовность, потыкав вилкой, закрыла и забросила на свободное плечо полотенце. и при этом всём успевала говорить.       в основном о даше. о том, какая она милая, прекрасная, очаровательная, восхитительная, умная, обаятельная и ещё три миллиона эпитетов, о том, почему они вчера сбежали из театра, как всё прошло и чем закончилось.       от этого смущение не расползалось по груди и лицу обжигающей змеёй, наоборот — внутри всё теплело и становилось каким-то мягким, как в плюшевой игрушке. давало надежду на любовь, простую, как гаечный ключ на двенадцать, которым они на неделе подкручивали текущий кран, искреннюю веру в совместное будущее и полное отсутствие загонов.       аляска тявкнула, требуя, чтобы её взяли на руки, даша наклонилась, и, распрямляясь, наткнулась на поцелуй. виолетта оставила его легко и непринуждённо, не прекращая телефонный разговор, улыбнулась и вернулась к плите, лишь сменив тему:       — так, что ты там говорил про новый год? нет, пока не решили, рано ещё говорить…       даша села за стол, собака устроилась на коленях, смотря глазами-бусинками на хозяйку, колдующую у плиты. радио «огонь» хрипело заставкой из сериала «универ», которую даша слышала последний раз, кажется, в прошлой жизни, и всё было хорошо. это пресловутое «хорошо» окутало тело, цепляясь к коже, заставляя глубже дышать и улыбаться, смотря, как виолетта препиралась по телефону о разнице между словами «приправа», «пряность» и «специя», рьяно доказывая, что они совсем не синонимы, а после так же рьяно посылавшей собеседника, сбрасывая вызов и, полюбившимся ей движением, захлопывая крышку телефона. раскладушки стоило вернуть хотя бы ради этого.       — андрей звонил, — сказала она, засовывая телефон в карман. — спрашивал, куда мы делись из театра.       — а ты ему всё взяла и рассказала.       — не всё, процентов тридцать. остальное сам додумает. пойдём в столовую, или тут поедим? — многочисленная посуда отправилась в раковину, виолетта сняла фартук, уголком протёрла поверхности, стряхнув крошки на пол, и повесила его на крючок.       — здесь. мне лень накрывать на стол.       — хорошо, зай, — виолетта наклонилась, снова целуя. даша улыбалась от прозвища и этого нового, незнакомого чувства правильности, заполнившего голову. сменилась песня, виолетта отстранилась, вспоминая, где её слышала, а когда услышала голос шафутинского, протянула даше руку. — польстите мне, оказав честь танцем с вами, mon cœur?       — раз вы так просите, — на тыльной стороне ладони она чувствовала трепетное прикосновение губ.       места было совсем немного: два шага вперёд и два назад, вот и весь вальс, но им это оказалось совсем не важно. могли бы обойтись и простым топтанием на месте, как одиннадцатиклассники на выпускном во время медляка. было странно танцевать под шансон: его даша слушала только в детстве и только тридцать первого декабря. когда в отца попадала капля шампанского, в нём просыпалось неумолимое желание послушать вороваек. он вальяжной походкой, широко расставляя ноги, шёл к кассетному магнитофону, выкручивал полную громкость и включал песни. спустя полчаса мама уставала от бесконечной тюремщины, кричала, что это полная безвкусица и грозилась выкинуть магнитофон. но отец, пребывая в приподнятом расположении духа, лишь звонко целовал её, обескураживая, и менял кассету — на меладзе. иногда на шафутинского. мама качала головой, но улыбалась, принимая неловкие ухаживания мужа, приглашавшего её «тряхнуть стариной». они кружились в пустой гостиной, куда ещё не успели перенести стол, смеялись, и даша думала, что у неё счастливая семья.       теперь она понимала, почему вечно хмурая мама улыбалась только в такие моменты: счастья было так много, что оно выплёскивалось из тела, переливаясь через край, как кипящее молоко, такое же горячее и неугомонное.       виолетта напевала на ухо «ах, даша, даша», иногда наступая на ноги, целовала шею, щёки, губы, пальцы сжимали талию, её собственные были на виолеттиных плечах, аляска крутилась, мешая ходить, гавкала, виляла хвостом, ударяя им по икрам.       только к концу песни они заметили, что пахло горелым, виолетта бросилась к плите, пытаясь спасти рис от незавидной участи, даша заливалась хохотом, на что получала в шутку нахмуренный взгляд и клятвы никогда с ней больше не танцевать.       — как знаешь, зай, — ответила даша, запрыгивая на стол. — тогда я не…       её прервали радостные крики в коридоре и хлопок двери: их звали, топтали ногами недавно вымытый паркет, заглядывали в комнаты, искали, не находили и снова искали.       — проверьте кухню! — крикнул кто-то из гостиной, виолетта одним движением выключила плиту и духовку, схватила дашу за руку, переплетая пальцы, и выглянула в коридор. никого не было. они перебежали в кладовку, заперли дверь и, стараясь не смеяться, теснились в окружении швабр и баночек с бытовой химией, шикали, целовались и снова хихикали. за дверью раздавались голоса.       — тут нет!       — ищите!       — надо же поздравить!       — они сто процентов где-то прячутся, смотрите внимательнее!       — кто-нибудь проверял прачечную?..       москва так и осталась стервозной сукой с красной помадой на губах. но в общем и целом даше она начинала нравиться. в родной провинции люди тлели, как сигареты, влачили неспешное существование и придерживались принципа «родился-поработал-умер», особо ни к чему не стремясь. столица была другой — тут они горели, но не сгорали, жили и наслаждались этим. волжский гедонизм мешался с жигулёвским пивом, растекался по венам и вставлял не хуже наркоты. даша жила в питере, она знала.       и ещё кое-что даша тоже теперь знала. это знание открылось ей в коморке, пахнущей пылью, лавандовым освежителем воздуха и хлоркой, в момент, когда они в очередной раз целовались, и открылась дверь. леха крикнул, что они тут, параллельно изображая тошноту, грохот прокатился по квартире, пока московский андергрдаунд летел к ним на крыльях радости за чужое счастье. взорвали хлопушку, обсыпав их конфетти, виолетта оторвалась от губ, попросив отъебаться, но даша, схватив её за воротник, притянула обратно, сопровождаемая поднявшимся весёлым гамом.       но это было не так важно. важно, что даша теперь точно знала, что такое любовь.