московский андергрдаунд

      даша всегда знала, что грызть гранит науки тяжело, долго и мучительно. от него крошатся зубы, ломается психика и болит голова. он невкусный и хрустит, как песок. знала, и всё равно упорно его грызла.       в школе было особенно тускло. она всё время бежала за выдуманными достижениями виолетты, пытаясь оправдать ожидания матери и самой себя. она зубрила уроки, ходила к репетиторам, плакала над учебниками и четвёрками, ездила на олимпиады и почти ни с кем из сверстников не общалась.       в универе стало получше. там, избавившись от контроля, прошлого, удушающего маленького городка, она задышала полной грудью. конечно, первый год оставшиеся в глубине сознания модели поведения продолжали её мучать, когда даша не видела себя в первых местах конкурсов, научных конференций и прочих, непостижимых умами простых обывателей, списков. но пара знакомств с бездельниками и разгильдяями, правильная компания, которой в меру наплевать на учёбу, и новый девиз «жизнь — лафа для всех студентов, когда есть сорок процентов», сделали своё дело. ко второму семестру второго курса дашу хоть слегка, но отпустило.       запах перемен почувствовался ещё на первой паре, когда профессор — высокий старик с идеальной выправкой плеч, густой седой бородой и уложенными почти белыми волосами — написал на доске тему неразборчивым почерком, осмотрел аудиторию и сказал: «высшее образование мертво. учитесь сами». а потом сел, закинув ногу на ногу, развернул свежий выпуск санкт-петербургского курьера и погрузился в чтение.       даша смотрела на него, пытаясь понять, это шутка, какая-то проверка, или она действительно последние три года убивала свои нервы для того, чтобы её бросили один на один с большим и непонятным университетом. слёзы уже скапливались в глазах, когда её пихнул сидящий рядом парень.       — ты же даша, да? — спросил он, наклонившись к самому уху. она кивнула и запоздало пожала протянутую руку. — я даня. кашин. ты в меня врезалась, когда заселялась в общагу, помнишь? я тебя ещё матом по уши обложил. ты, кстати, не злись на меня, я не всегда такой. просто не с той ноги тогда встал. ты как вообще, куришь?       она снова кивнула.       — пойдём, тягу дадим, а то у тебя лицо такое…       — какое? — даша его перебила и впервые посмотрела в глаза. большие, голубые, блестящие каким-то дьявольским огоньком из-под линз жёлтых очков. сам он больше напоминал человеческое воплощение слова «ураган». если бы дашу попросили нарисовать картинку для толкового словаря, она бы точно изобразила его — с торчащими короткими рыжими волосами, которые он то и дело трепал рукой, еле заметными веснушками, в большом старом свитере, косящем под что-то, во что одевался курт кобейн, прижатыми к голове ушами и еле заметной щелью между зубов, которую он старательно скрывал.       — унылое пиздец.       даня шёл на курилку уверенно, будто учился тут не пару часов, а пару лет, ловко огибал рассыпавшихся по коридору студентов, успевал с кем-то здороваться, перебрасываться незамысловатыми фразами о погоде, здоровье, учёбе и жизни в целом, и не терять нить того, о чём рассказывал даше. даша в свою очередь всеми силами пыталась не потерять парня из виду и не подавать виду, что запыхалась и успела устать.       — прошу! — сказал даня, придерживая металлическую дверь.       курилкой оказался укромный уголок под окнами кухни, куда приезжали грузовики для разгрузки. отсюда никто не гонял курящую прослойку студентов, потому что тут курили ещё и повара, так что понять, кто есть кто, было почти невозможно.       в начале первой пары было ещё многолюдно: пара девушек спешно дотягивали винстон, кто-то читал, сидя на парапете, прикрытый зонтом, кто-то стрелял сигареты. группа парней, сидевшая на лестнице, под громкое улюлюканье брила налысо огромного, почти двухметрового верзилу с лицом пьяницы. даня расцвёл и потащил её к ступенькам.       — юра! тебя-таки уломали.       — никто меня не ломал. уговор есть уговор, — спокойно ответил юра, держа в руках пакет, в который сбрасывали отрезанные волосы. голос у него был сиплый и как будто всё ещё не до конца прошедший подростковые метаморфозы.       что у них был за уговор и почему юру тогда брили, даша так никогда и не узнала.       когда бесконечные рукопожатия, хлопки по плечам и приветы закончились, они наконец-то заметили её. две минуты поглазели, подобрались, пытаясь выглядеть поприличнее, но упустили момент, сами это понимая. даня рассмеялся.       — знакомьтесь, кенты, это дашка, дашка, это юра, юлик, кузя и мишка. мы живём в одном блоке.       — рада знакомству, — робко сказала она, помахав рукой и улыбнувшись уголком губ. — угостите сигареткой?       вот так и началось. избавиться от дани и компании было сложно — они, как оказалось, жили в соседних блоках. не то, чтобы даша не пыталась отнекиваться от встреч, ссылаясь на учёбу, конспекты, лекции, домашние дела и отработки часов для общежития, но быстро сдалась. мало кто может остаться равнодушным к бесплатным сигаретам, сосискам в тесте, и простой человеческой заботе. тем более такая, как она — забитая и уставшая от той, в кого превращалась.       основной принцип их жизни звучал так: «проблемы превращаются в истории и шутки, а это значит — всё не зря, так было надо», и они свято его чтили, рассказывая даше о всех тех бесконечных приключениях, в которых она не могла или не хотела участвовать.       одно такое с кузей, который по паспорту был никитой, а по факту кузьмой, случилось прямо при поступлении. кто куда, а вот он решил податься в философский, обосновывая это тем, что в семье, сплошь состоящей из успешных экономистов и адвокатов, должно быть хоть одно разочарование. впрочем, ни к искусству, ни к гомосексуализму его душа не лежала, и пришлось обойтись пониманием идей платона. он только-только освободился от оков поликлиники и, окрылённый успехом, летел к зданию приёмной комиссии. пришёл по адресу, да маленько ошибся дверью — попал в морг. подошёл, ничего не подозревая, к «стойке бара» и только было рот открыл, а ему оттуда:       — фамилия, имя.       — гридин, никита.       старушка в халате посмотрела на него, поверх очков, пролистала журнал и ответила:       — к нам таких не поступало.       — ну, правильно, — сказал кузя, — я ведь к вам только летом пойду. но записаться-то заранее надо. заявление подать, анкету заполнить. документы там, фото…       иногда даше удавалось застать моменты их позора воочию. в одной из лекционных аудиторий стояла непривычная для новоиспечённых студентов доска: большая, с двумя раздвижными секциями, работавшими по принципу одна поднялась — вторая опустилась. преподаватель, исписав одну, поднимал её и писал на опустившейся части доски, предоставив обозревать массам свои творения на поднявшейся половине.       стоял конец сентября, но тепло ещё не окончательно выветрилось из воздуха, а дожди не зачастили, оставляя только преимущественную пасмурность. даша сидела у окна, греясь редкими лучами солнца, и остервенело строчила конспект. парни сидели справа: юра и даня играли в морской бой, мишка спал, кузя уже час торчал в туалете, юлик так же, как и она, воевал с материалом лекции. им, не привыкшим к такому темпу, было сложно поспевать за доцентом кафедры физики и радиотехники, который довольно быстро исписывал доски, часто меняя их местами.       в какой-то момент юлик, не успевший списать с верхней половины, не выдержал, хлопнул рукой по столу и обиженно крикнул:       — вот, вы уже спустили, а я ещё не кончил!       олег викторович, стоявший спиной, медленно обернулся, оглядел аудиторию, и, остановившись взглядом на скривившемся в недовольстве парне, ответил:       — юлий, мне такое даже жена дома не говорит!       лекция сорвалась смехом, перерыв пришлось делать раньше обычного.       весной первого курса коллективным решением они пошли в поход. даша не горела желанием спать в палатке и справлять малую нужду в окружении ландышей и поваленных брёвен, но делать было нечего. во-первых, даня не слез бы с её шеи, пока она бы не согласилась. а во-вторых, ей, по секрету сказать, тогда очень понравился юлик, и она не хотела упускать возможность провести время вместе.       зачинщиком этого мероприятия был юра, который бывал в походах дальних, сложных и опасных. всю дорогу до берега реки он рассказывал страшные истории о змеиных укусах, шатунах, болячках, переломах и прочих ужасах весеннего леса. и они, сосунки в делах походных, всё это слушали внимательно и косились на каждый куст. даша не жаловалась: юлик держал её за руку, смущённо улыбаясь. мол, чтобы не боялась.       уже под вечер разбили лагерь. ещё раз узнали всё о тб в лесу, последовательность действий при чп и чс, обмазались кремом от комаров, перепроверили наличие обезболивающего в аптечке, и начали пить.       смеркалось. развели костёр. вдруг из ближайшего орешника с диким криком вылетел юрка и, снося всё на своем пути, понёсся к назии, речке, около которой они и остановились. ещё более-менее осознанная компания, не до конца упившаяся водкой, смешанной с лимонадом, поплелась за ним, вместе с аптечкой. он резко снял свой комбинезон, бросился в воду вниз головой и начал судорожно мыть голову, при этом матерясь так, как ещё в жизни не слышал никто из присутствующих. даже даня, искушённый любитель матершины, присвистнул в удивлении. помывка продолжалась довольно долго для весенней «теплой реки», и за это время они подумали и о стае шершней, укусившей собрата в голову, и о гадюке, и о чём-то настолько страшном, что и в слух произносить не хотелось. выбравшись из воды, он тут же (!) потребовал нож. получив его, схватился за комбинезон и резко отпорол капюшон, который тут же исчез в несчастной назии.       что оказалось в итоге?       юра пошёл в лесок, высадить, так сказать, коричнево-погонный десант. высадил и решил подивиться на предмет, но ничего не обнаружил. лопух лежал, говном пахло, но видно не было. погрешив на природу, он решил, что, видать, оно отлетело под напором и оставил поиски.       на подходе к палаткам он капюшончик-то надел и понял, что то самое, что он искал под сосёнкой, оказалось у него на голове в полном объёме. после много спирта перетекло из бутылок внутрь, а юра пах смесью костра, хозяйственного мыла и чьего-то женского диора, захваченного в поход.       иногда они пили. как помнят люди, когда-то бывшие студентами и жившими в общежитии (в категорию помнящих также включены: студенты, не жившие в общежитии, не-студенты, жившие в общежитии, не-студенты, не жившие в общежитии, но слышавшие о первых или вторых хоть что-то), пьют там много. так, что позавидовал бы любой китай, а три татарские орды наклюкались бы до самозабвения, синих ежей, зеленых ужиков и полной потери человеческого облика, равно как и любого другого. редкий человек, зашедший в общагу на ночь, выходил оттуда не изменившись.       ночь только началась, а алкогольное безумие уже было в самом разгаре. даша и даня на балконе смолили сигареты. на улице стояла поздняя весна, легкий ветерок трепал волосы, приятная прохлада гладила животы, забравшись под подолы свободных футболок, поэтому возвращаться обратно в душную комнату глушить водку решиться было трудно. да ещё и десятый этаж, виды ночного питера… для привыкших к трубам-заводам провинциалов, чем не счастье?       питер играл с ними в калейдоскоп пастельных оттенков, освещённых жёлтыми фонарями, фиолетовыми сумерками только-только начавших набирать обороты поздних закатов и бесконечными вывесками. спрятавшийся среди зданий шпиль петропавловского собора торчал, как ухо трусливого зайца, курьер яндекса, возвращавшийся домой, мелькнул ярким пятном и тут же слился сначала с толпой экскурсантов, а потом и вовсе исчез за поворотом.       прямо под окнами группа театралов-бездельников в лице пьяных мимов разыгрывала одного из своих, строя вокруг него воображаемую баррикаду. тот лишь удивлённо складывал губы в овал, вытягивая лицо на манер мунковского крика, стучал, пытался разобрать завалы и даже взорвать их динамитом, вытащенном из чемоданчика.       и вот стояли они на балконе, курили и говорили о вечном — где лучше купить догон на районе. их общежитие вообще славилось двумя вещами: перебоями горячей воды и балконами. перебивались обычно второй и пятый корпуса, зато с последними проблем не было — они длинные, по одному на три комнаты, без всяких там перегородок, так что места хватало с запасом.       и вдруг из соседней комнаты, (где, понятное дело, тоже пили), прервав спор о пользе низкокачественного алкоголя, на балкон вышла девушка. даня, повинуясь алкоголю в крови, патриархальным устоям и банальной красоте, встал в стойку, готовый к незамысловатой дружбе организмами. всего через пару минут они исчезли в недрах уже даниной комнаты.       даша ещё не успела до конца осмыслить то, что произошло, как неожиданно и с грохотом снова распахнулась дверь. вслед за девушкой на балкон выпало тело, которое в трезвом состоянии — умница и отличник мишка, который все контрольные по вышке считает исключительно в уме и исключительно на пять балов. обвёл всё вокруг мутным взглядом, задержался на даше, пытаясь понять: та или не та. понял — не та. а той нет. повернулся в комнату, задумчиво-спокойно сообщая кому-то:       — а лизка-то, похоже, того… с балкона ебанулась…       морща лоб и напрягая оставшиеся мозговые клетки, он подошёл к перилам, свесился на половину вниз и начал пристально разглядывать чистый асфальт. минут через пять гляделок вывел резюме:       — уползла гадюка!       редко накатывающие воспоминания вызывали улыбку и лёгкие тихие смешки. надо же такое выдать! «уползла гадюка»… улыбка сползала с лица через пару минут, когда даша вспоминала, что больше с ними не общается. не то, чтобы они были лучшими друзьями, но с ними было весело и приятно общаться, а в возрасте больше восемнадцати лет вся дружба обычно и сводится к этому. жизнь разбрасывает вас, как шары при игре в городки — вроде и близко, а собраться никак не можете.       даша теперь жила в москве, всё так же училась, уделяя этому непозволительно много времени. юра сидел в тюрьме. ещё в универе он был темщиком, всё время что-то делал, крутил, вертел, покупал, продавал, и, самое главное, зарабатывал. в какой момент его темки переступили черту уголовного кодекса российской федерации, не понял никто. кажется, даже юра. с юликом они расстались прямо перед вручением дипломов, и даша очень старалась даже не проверять его социальные сети. кузя заправлял турфирмой где-то в варшаве. мишка переехал в грузию, сказав, что больше не может выносить отсутствие солнца. где был даня, не знал никто. по нему даша скучала больше всего.       впрочем, в мгу тоже было много чего. она училась тут всего три месяца — самоподготовка в июне, полноценные сентябрь и октябрь, но успела нахвататься на всю магистратуру вперёд.       как-то на лекции студент начертил на доске окружность настолько ровную, как будто нарисовал циркулем. преподаватель его спросил:       — вы где научились так окружности рисовать?       — а я в армии год мясорубку крутил, — ответил он, почёсывая только начавший отрастать ёжик.       другая сцена из жизни мгу: рабочее время, лифт, забитый до отказа, студенты и преподаватели вперемешку дружно поднимались вверх. народу набилось много, и разумеется, всем нужно на разные этажи. соответственно, нажатие новой кнопочки воспринималось общественностью молча, но в штыки. и вот, на втором этаже зашла старушка формата божий одуванчик, явно из доцентно-профессорского состава. зашла и улыбалась. поехали дальше. и тут она произнесла: «скажите, а тринадцатый этаж нажат?». даша, стоявшая у кнопок (к слову, место у кнопок считалось среди студентов очень почётным, ибо можно было контролировать движение народа в лифт и из лифта. опытные люди умудрялись нажимать кнопку закрывания так, что двери даже не открывались до конца). так вот, даша нажала нужную кнопку и прошептала что-то нелестное. ей-то на последний надо. бабуся: «ах, уже нажат? ну вы не волнуйтесь, мне на одиннадцатый надо!» аура в лифте окрасилась в багровые тона. на её этаже улыбающаяся старушка покинула средство вертикального передвижения, сопровождаемая гробовым молчанием. и когда дверь за ней закрылась, даша не выдержала и сказала: «наверное, она с кафедры логики. уебанской логики»…       даша пересказывала все эти истории виолетте вечерами. они возвращались домой примерно в одно время: виолетта заходила в магазин за продуктами и начинала готовить ужин, даша, проходя книжный, брала что-нибудь для библиотеки, потому что даже такая обильная коллекция не справлялась с их темпами чтения.       собирались в столовой — включали электронный камин, накрывали длинный обеденный стол, стоявший на массивных дубовых ножках, садились на резные стулья, раскладывали на коленях салфетки, зажигали свечи и молча ужинали, одетые в растянутые футболки и дырявые треники. потом набирали пятилитровый самовар воды, в четыре руки тащили его в библиотеку, где садились на кожаную софу, которая была для них двоих слишком мала, наливали чай и говорили. в основном даша. в основном цитируя преподавателей.       «свет включить? этот вопрос не входит в доказательство теоремы». «размажем функцию по всему пространству». «естественное отвращение человека к творческой работе». «всё уже получилось, но ничего не сходится». «инициатива должна быть наказуема исполнением». «рассмотрим два события. первое назовём «пиф-паф», а второе — «смерть зайца». «если мы всё делаем правильно, то этот ответ должен совпасть со школьным. если нет, то мы коллективно застрелимся». «яблоки падали на головы всех, начиная с адама и евы. правда, они их сожрали… но никто из них ньютонами не стал». «но как красиво расходится этот интеграл!». «сейчас я вам продемонстрирую, за что люди входят в историю» (после этой фразы преподаватель поставил на стол литровую банку нашатырного спирта, но что было дальше, останется тайной, покрытой мраком, потому что каждый присутствовавший поклялся на общей теории относительности никому и ничего не рассказывать). «я делаю вид, что вам доверяю, а вы делаете вид, что не списываете». «я работник деревообрабатывающей промышленности: принимаю дубов, а выпускаю липу».       дашу никто и никогда в жизни так не слушал. так, чтобы внимательно и с интересом, так, чтобы задавали вопросы и смеялись не там, где нужно, а там, где действительно смешно, так, чтобы вставляли неуместные комментарии, от которых становилось ещё смешнее, и так, чтобы даша чувствовала себя нужной.       вот только последнее время виолетта была чем-то расстроена. до ноября оставалось каких-то две недели. за полгода знакомства, они успели неплохо друг друга изучить, и даша знала точно, что что-то было не так. виолетта старательнее обычного избегала слова, начинающиеся на «ти», а в их доме то и дело появлялись банки консервированных персиков. их виолетта покупала только в моменты глубочайшей и беспросветной грусти.       отопление ещё не включили, и большая квартира с каждым днём становилась всё холоднее и холоднее, поэтому они коротали время в библиотеках — мгу и домашней. виолетта непозволительно много читала, даже больше, чем обычно, проглатывая иногда по две книги за день. даша сидела рядом и печатала курсовую работу о целесообразности использования нейросетей в процессе написания программного кода. на фоне играл шопен.       — что-то случилось? — спросила даша в один из таких вечеров.       они сидели на софе, укрыв ноги пледом, виолеттины пятки упирались в дашины икры, скрытые от остальной компании бесконечными книжными полками. электрический самовар тихо грелся в углу, рядом стояли пустые кружки и тарелки, оставшиеся после трапезы. теперь они ели в библиотеке.       андергрдаунд шумел в гостиной, выбирая, чем будет заниматься в ставшую традиционной велесову ночь, до которой оставалось совсем немного. кто-то предлагал поставить «мастера и маргариту», кто-то — собрать квартирник, кто-то — устроить натуральный бал, с платьями, кадрилью и французской речью.       — это всё, конечно, хорошо, — сказала аря, записывая очередную идею на зелёной меловой доске, прикаченной на середину комнаты, которую виолетта одолжила из какой-то аудитории домой, но так и не вернула. — но у нас на развлечения часа три, потом поедем в реке купаться и костры жечь.       коллективный вой разочарования был слышен, наверное, даже в подъезде.       — не нойте, троглодиты, партия сказала надо, комсомол ответил есть.       — так ты же ненавидишь совок, — возразил лёха.       — а у тебя куртка из кресла, но тебе это жить не мешает. децибелы сбавили, айкью добавили и думайте.       — а ты почему только пишешь и пиздишь что-то недовольно? — задалась резонным вопросом аня.       — тебя ебёт или интересует?       — ебёт.       — нет, ань. ты уже в таком возрасте, когда тебя только поёбывает.       на сим разговор о критике закончили, и вернулись к обсуждению планов на ночь тридцать первого октября, снова погружаясь в балаган.       виолетта ничего не ответила на вопрос, лишь пожав плечами и попросила налить чаю. даша не стала настаивать и подставила кружку под носик самовара.       жизнь потекла дальше своим чередом. виолетте было не очень, и даша поддерживала её, как могла и как умела. такому не учат специально: что делать, если подруге (или кто они там друг другу? времени и сил задуматься как-то не было) плохо? приходилось импровизировать.       сидеть на кухне, иногда готовить вместе. подливать чай в опустевшую кружку, напоминать выпить фенибут, чтобы не расклеиться окончательно, класть бутерброды, завёрнутые в пергамент, чтобы виолетта поела на работе хоть что-то, а не только заливала в себя литры кофе. гулять с аляской, не спрашивать, куда она уходит каждый вечер, и делать вид, что не ждёт до поздней ночи шорохов у входной двери. покупать истории с хорошим концом, уходя пораньше с пар, чтобы проконсультироваться с уставшей девушкой в книжном.       москва большая, суровая и с фальшивой улыбкой. в ней непропорционально мало любви, и слишком много тех, кто в ней нуждается. для виолетты, особенно такой, — разбитой и потерянной, тепло и заботу хотелось искать в каждом переулке, спрятанном от депутатско-олигарских «бэ-мэ-вэ» неприглядными фасадами и вывесками. даша старалась, но не могла отделаться от чувства, что делает только хуже. в воскресенье она не смогла уснуть, потому что виолетта не вернулась домой.       тревога прилипла к телу и даша долго смывала её, простояв в душе добрые минут сорок. пока сушила волосы, нашла плейлист для чудесного утра, вдохнула, выдохнула, и решила, что сделала, может и недостаточно, но точно всё, что было в её силах. бодрый мотив музыки заставлял тело двигаться, она поела стоя, желая куда-то деть внезапно появившуюся энергию, выпила кофе со сливками, красиво оделась, собрала сумку и вышла на лестничную клетку.       виолетта сидела на ступеньках, уставшая, заплаканная, со всклоченными волосами, дурно пахнущая, опираясь на перила. встретились взгляды: обеспокоенный и тревожно-виноватый. виолетта поднялась и хотела что-то сказать, но даша опередила, махнув рукой:       — бывает.       у виолетты затряслась губа, она выдавила скромное «спасибо», и взяла, да и обняла дашу. прямо вот так,       на лестнице       с банкой       консервированных персиков,       сжатой в руке.