***
виолетта жила в городе великого и могучего петра уже почти год. и почти год ненавидела свою жизнь даже сильнее, чем раньше. она сбежала в надежде на лучшее — на то, которое ей обещал тот, к кому она сбежала. позади остался сургут. мрачный, неприветливый, ещё более серый, чем питер, с парой храмов и заводов, он хрустел под ногами вместе с тонкой коркой льда, которая покрывала лужи, в которые не получалось не наступать — они были везде. позади осталась и мама. не любящая, критикующая и всегда ругающаяся. последней каплей стал вторник, тот самый, в который она перестала общаться с самым важным человеком в жизни. виолетта возвращалась домой после пар, надеясь на спокойную обстановку дома, без лишних криков, ссор, бросания предметов и обвинения друг друга во всех смертных грехах. зря. как будто за почти восемнадцать лет не могла выучить, что надеяться можно только на себя и на знаки на банкнотах, которые, конечно, просто брызги, и на небо их не унести, но ей бы сначала с земной жизнью разобраться. а тут они главный инструмент решения любых проблем. возможно, даже семейных. бабушка сидела на кухне, закрыв лицо руками и плакала навзрыд, причитая, что никому не нужна, что её бросят, сдадут в дом престарелых, что она всё в семью, всё в дом, а к ней относятся, как к собаке последней, да и к тем отношение лучше. — мама, я тебя умоляю, у меня нет ни сил, ни желания слушать твои жалобы! — возмущалась мама виолетты, нашагивая круги по тесному, тёмному помещению. плохая проводка, оставшаяся ещё от деда, справлялась только с самыми тусклыми лампочками, из-за чего нормально разглядеть получалось только очертания. виолетта даже не поздоровалась, всё равно её бы никто не услышал. помыла руки, закинула вещи в комнату, переоделась, глубоко вдохнула и пошла на кухню. её ругали за всё. за отметки, за внешний вид, за отношение к жизни и к учёбе, за манеру общаться и манеру не общаться, за то, что она родилась, за то, что испортила всем жизнь, за то, что отец ушёл, что дед умер, и ещё за что-то, что она пропустила мимо ушей. ушла с едой в комнату, под усилившийся крик, надела наушники, впихнула в себя перегретое пюре, обжигая рот, взяла телефон и согласилась переехать в питер к своему пере-другу-недо-парню, с которым общалась в интернете. тогда она даже подумать не могла, во что это всё выльется. если честно, не верилось даже сейчас. последнее, что хотела увидеть виолетта, вернувшись домой после тяжёлой смены, — следы грязной обуви по всему коридору и пустые бутылки пива, выложенные в абстрактное искусство вдоль плинтуса. голосов не было слышно — его дружки уже ушли, оставив после себя пустой холодильник, засранный туалет, заляпанный пол и, она ещё не видела, но уже была уверена, диван. он сам храпел в гостиной. виолетта аккуратно поставила сумку с продуктами на пол, прошла в комнату, не разуваясь (а смысл? грязнее точно не станет), и встала напротив спящего парня. она понятия не имела, чем он тогда её зацепил, и почему продолжал быть рядом, хотя красное знамя абьюза развивалось за ним, как мантия за императорами на картинах, и игнорировать его, как ещё хотя бы полгода назад, не получалось. кира всегда начинала их разговор с вопроса, не ушла ли виолетта от него, но она упорно отшучивалась и продолжала думать, что всё наладится, даже, когда «парень», «любимый» и прочие ласковые прозвища заменило презрительно-простое «он», а имя из головы и выветрилось вовсе — настолько редко она по нему обращалась. стоя в гостиной с перевёрнутым журнальным столом, лужей пива, впитавшейся в ковёр, одеждой, вытянутой из шкафа и раскиданной по полу, она наконец-то смирилась, что пора расстаться. ничего хорошего из этого не вышло и вряд ли бы в будущем случилось чудо, он опомнился, остепенился и стал таким же ласковым, заботливым, понимающим и любящим, как в первое время. скорее её жизнь бы продолжила скатываться в бытовой кошмар — работа по пятнадцать часов, потом уборка, стирка, глажка, варение детей, роды борщей и всё в таком ключе. нетривиальное будущее нависло, как гильотина, многочисленные разговоры о расставании подстёгивали, усталость, вперемешку с отвращением к сегодняшнему дню норовила вылиться или в слёзы, или в убийство. но тратить из-за него ещё и пятнадцать лет в тюрьме виолетта не собиралась. хватит. натратилась уже. она глубоко вдохнула, подошла, замахнулась и влепила ему звонкую пощёчину. он подскочил, замотал головой, пытаясь понять, что произошло, но сонный пропитый мозг работал плохо. в груди расползлось чувство собственного превосходства над этим мужиком в заляпанной жиром майке-алкоголичке и клетчатых бриджах, как будто ему сорок, а не двадцать три, дышать стало проще и нарочно вбитая в голову беспомощность отступала тем дальше, чем больше она на него смотрела. и вот это убило её самооценку? ей точно стоит больше слушать киру, она херни не скажет. он пришёл в себя, попытался что-то спросить, но виолетта перебила, тыча в сторону двери: — вали отсюда, я тебя в своей квартире терпеть больше не собираюсь. — виолетта… — начал он, пытаясь подняться. не собранные в хвост волосы сбились после сна, неаккуратно сбритая щетина росла пятнами, напоминая плешь. она ударила его по другой щеке, повторила требование, но, когда он ничего не сделал, схватила за воротник и кинула на пол. — пошёл нахер отсюда. — я понял, — усмехнулся он, поднимаясь, и не крепко стоя на ногах. — эта твоя кира снова что-то про меня наговорила. ты же знаешь, что я для тебя как лучше стараюсь сделать. — ты меня этими завтраками все отношения кормишь. и что? моя жизнь пока с каждым днём только хуже и хуже. — это твоя вина. ты плохо стараешься. — нашёлся эксперт. давай, одевайся и упёрдывай отсюда. думаешь, если член в меня получилось засунуть, я тебе рожу не набью? он поднял руки, прошлёпал в коридор, оделся, натянул ботинки, измазанные чем-то белым, прямо на босые ноги, взял ключи и бросив «до завтра», ушёл. тепло, разлившееся в груди быстро стало обжигающим, облегчение переростало в гнев. он заполнил вены, выталкивая кровь, казалось, что она вот-вот вытечет через поры, а от виолетты останется только груда костей, обтянутых кожей, и ненависть. к нему, к себе, к работе этой поганой, к квартире засраной и прокуреной, к вечно недовольной матери, к ушедшему отцу, к запаху безнадёги, впитавшемуся в потолок, стены, пол, ковёр, диван, кровать, одежду, и всё её естество. пальцы двигались сами, пытаясь или, скорее, требуя что-то схватить и куда-то кинуть. она выцепила пачку дешёвых сигарет, сжала её, сломав раковые палочки, и бросила, не глядя. потом стянула обувь, свалила на пол всё барахло со стола, прошлась по нему на кухню за чёрными мусорными пакетами и начала убираться. она не смотрела, что выбрасывала. пихала всё, что попаладось под руку: бумажки, чеки, упаковки от чипсов и бутылки от пива, грязные тарелки, кружки с недопитым чаем, огрызки яблок, подгнившую кожуру апельсина, его футболки, пропахшие потом и спермой. в спальне стянула все его рубашки с вешалок, вытянула штаны, носки, нижнее бельё из полок, скомкала, сунула в тридцатилитровый строительный пакет, во второй — какие-то фотографии, документы, книги, статуэтки, медали и прочее барахло. вытянула всё за порог, оставив на лестничной клетке, залезла на первый сайт по замене замков и оставила заявку. потом взялась за тряпку. вытерла пыль, полила цветы, разобрала продукты, разложила сухие вещи, вернула журнальный столик на место, скрутила ковёр и положила его в коридоре, чтобы потом сдать в химчистку. подмела и помыла пол, помылась сама, долго стоя под горячими струями, смотря, как стекающая вода мешает образоваться водовороту в сливе, почистила зубы, переоделась в чистое и вырубилась, как только голова коснулась подушки. в час её разбудил звонок в дверь — пришёл мастер. она сонно куталась в плед, пропуская мимо ушей бодрую болтовню низкого мужичка за шестьдесят, который управился с замком за двадцать минут, отдал ей ключи и пожелал хорошего дня. вернувшись в кровать она долго смотрела в потолок, понимая, что в этот раз с ним покончено действительно навсегда. оцепенение накрыло незаметно, виолетта просто поняла, что не может двигаться. не работали ни ноги, ни руки, даже веки отказывались моргать. глаза зачесались, наполнились слезами, но она продолжила неподвижно лежать. мысли метались из одного угла сознания в другой, бились о стенки черепа, пытаясь его проломить и сбежать. ужас облепил шею и кисти, как тюремные кандалы, рёбра упали к позвоночнику, сжав сердце в капкан. она боялась. он пришёл под вечер, долго стучал в дверь, не понимая, почему ключи не подходят, потом кричал что-то неразборчивое про вещи и неё саму. потом умолял впустить, пытался договориться, вломиться в квартиру, пообещал превратить жизнь в ад и ушёл, громко топая. виолетта старалась глушить этот спектакль одного актёра музыкой, но всё равно держала её на минимальном уровне, вслушиваясь в шуршание за дверью. их разделяло только дерево, обшитое поролоном и тканью в лучших советских традициях. когда он ушёл, виолетта выдохнула и надралась, как во время той самой первой поездки в питер.***
русская зима была лживой сукой — выглянувшее на пару дней солнце сопровождалось пятнадцатиградусным морозом и ледяной корочкой на асфальте, из-за которой виолетта, плохо стравлявшаяся с равновесием, отбила себе весь копчик и дважды (!) разбила только-только купленное пиво. исходя из этих неприятных событий, никто не доверил ей нести выпивку в квартиру. конечно, в питер они изначально приехали совсем не за впиской. у них было четырёхдневное экспресс-знакомство, тур сургут — санкт-петербург — кронштадт — петергоф — сургут в честь скорого окончания школы, организованный их историчкой. парадная часть города, по которой водили всех новоприбывших, устала от них быстрее, чем они от неё: гудящий невский проспект, стрелка васильевского острова, исаакиевский и казанский соборы, крейсер аврора, собор спаса-на-крови, петропавловская крепость… и так далее, и тому подобное, и ниже по тексту статьи главные достопримечательности на сайте туристер точка ру. из всего этого многообразия в головах одиннадцатого «бэ» осталась разве что реклама в метро, пара театральных афиш и гречка за двадцать рублей из первой столовой. и, несомненно, приближавшуюся попойку. вечером их ждала или экскурсия по ночному питеру, просмотр развода мостов и бодрый голос гида, затекавший в уши с рассказами о северной венеции, или гениальная в своей простоте квартира для вписки. третий этаж, три полупустые комнаты, балкон и тридцать человек, которым только и надо от жизни, что покушать и хорошенько выпить. квартира принадлежала лизе, которой мишель уже полторы недели клялась в любви, строча сообщения каждую свободную минуту. она, возможно, и не хотела пускать к себе столько незнакомых подростков, только-только избавившихся от прыщей и статуса детей, которые с вероятностью в процентов сто пятьдесят разнесут ей диван и заблюют весь санузел, но большие карие глаза, густые осветлённые волосы и ангельское личико сделали своё дело. — она из культурной семьи, — шепнула мишка, вдавливая палец в звонок. замки заскрипели и защёлкали. — постарайтесь быть аккуратнее. лиза, высокая крашенная брюнетка с татуировками и неправильным прикусом, окинула их скептическим взглядом, задержавшись на виолеттином лице. виолетта тогда ходила с короткой стрижкой, забивалась партаками у знакомых в подвалах и была главной заводилой. её лучшая подруга поехать не смогла, печальные мысли хотелось вымыть из головы алкоголем. — классные татухи. — спасибо. тебе набить? — обойдусь. проходите. гул пролетел по толпящимся в коридоре макушкам, усиливаясь тем больше, чем дальше пробирался. они ввалились гурьбой, скинули обувь в неоднородную и пёструю кучу и разбрелись, кто куда. геля с кирой оккупировали кухню — разбирали пакеты, расставляли бутылки и думали, из чего бы смастерить подобие барной стойки. мишель утянула лизу знакомиться с компанией, амина с лерой раскуривали кальяны. настя с крис, крис и олей настраивали стереосистему, споря, чей плейлист лучше, но в итоге получили по затылкам от рони, которая уже хотела танцевать, и остановились на миксе для диско от спотифая. шум сконцентрировался в гостиной, одну из комнат оставили для парочек, которые точно перевозбудятся от битов и литров алкоголя, вторая отошла любителям дурака на раздевание и покера, в ванную отнесли уже укуренную идею, чтобы вода нашептала ей ответы на контрольные работы и дату смерти душной училки по химии. дверь на балкон не закрывали не для проветривания — каждые две минуты кто-то ходил курить. виолетта в этой сумбурной толпе чувствовала себя своей, перетекая от одной компании к другой, шутя, обмениваясь колкостями и спиртным. лиза же казалась потерянной, отказывалась от выпивки и высматривала макушку мишель, которая куда-то исчезла. — чё не веселишься, индиго? — спросила виолетта, подсаживаясь к ней на подлокотник кресла. — грустным не платят. — весёлым, вообще-то, тоже, — лиза окинула её скептическим взглядом. — и то верно, — отпила пива, посмотрела через горлышко, сколько ещё осталось, и влила в себя всё до последней капли. — пойдём покурим. — не курю. — ну, компанию мне составишь. не ломайся, всё равно мишка твоя до трёх не появится. делать было нечего, и лиза отправилась за виолеттой, которая уже отпивала из только-только выхваченного одноразового стакана. с балкона вышла кира, такая же без эмоциональная, но с расцветающими на шее засосами, а там, высунувшись наполовину, чтобы не провонять занавески, курила геля в порванных колготках. они встали рядом, виолетта нащупала смятую пачку примы, прижала кончик губами, пытаясь не наглотаться табака, вываливающегося из-за отсутствия фильтра. закурила. на языке горчило, но дым был мягкий и не драл горло. запила чем-то намешанным из стакана, чтобы избавиться от вязкости во рту. казалось, влага вышла изо рта с дымом, оставив только покрасневший язык и прилипший табак. виолетта попыталась его сдуть, но только больше проглотила. геля молча протянула своё персиковое собрание и махнула, мол, забирай всё. три оставшиеся раковые палочки с импотенцией отправились в карман толстовки. завязался лёгкий диалог об учёбе, жизни и проблемах: геля жаловалась на техническую поддержку твиттера, виолетта — на то, что ещё не нашла себе масика. лиза, стоявшая чуть сзади, выглядела недовольной, отмахиваясь от долетавших до неё серых облачков, слушала нахмурившись и иногда вставляла своё мнение: — как по мне, это аморально: публиковать нюдсы пока сама состоишь в отношениях. ещё и будучи несовершеннолетней. я бы так не смогла. — ты — не я, это, во-первых. во-вторых, можешь мочь или не мочь, что, когда, где и сколько хочешь, это вообще целиком и полностью твоё дело. а вот мне на твоё дело абсолютно вдоль пизды, и тебе на мои дела должно быть точно так же, — сказала геля, вбила окурок в стекло банки, которая служила пепельницей, и вернулась в удушающе-весёлый рейв. — я её чем-то задела? — да. блять, — зажигалка выскользнула из непослушных пальцев, шлёпнулась в стакан с алкоголем, расплескав жидкость по подоконнику. виолетта аккуратно вытянула её, в один глоток допила оставшееся спиртное под причитание лизы о том, как это мерзко, пожала плечами и прикурила от кем-то забытых спичек. — каждый зарабатывает, как может. не осуждай, пока сама в говне не окажешься. это первое. второе — они с кирой не встречаются. — а мне казалось… — когда кажется — креститься надо. лиза хотела сказать что-то ещё, наверняка какую-то колкость, или просто съязвить, но её прервала тишина. для успевших привыкнуть к басам ушей резкое отсутствие звуков было абсолютным шоком. потом позвонили в дверь. никто не решался открывать, поэтому виолетта, выругавшись, широким шагом направилась прямо к ней, проходя по коридору вжавшихся в стену одноклассников. перекрестилась, выдохнула короткое «с богом», и открыла дверь. вопреки ожиданиям увидеть разъярённую мамочку или соседа-алкоголика, грозящегося милицией, если ему не нальют, там стояла бабуля. впрочем, не то, чтобы бабуля, просто великий и могучий не обладает такими речевыми оборотами, чтобы описать ту, которая стояла на пороге. пожилая аристократка — самое близкое, что тогда смогла найти в пропитой голове виолетта. отголоски утренней экскурсии шептали что-то о моде девятнадцатого века, что-то о сюртуках, жакетах, капотах, туалетах, бриллиантах и атласе. платье действительно выглядело, как из прошлого, будто вырванное со страниц какой-нибудь «войны и мира»: чёрное, бархатное, длинное, закрывавшее горло изящным воротничком, и с рукавами жиго, объёмными в плечах и плотно облегавшими тонкие руки от локтя до запястья. седые волосы, собранные в а-ля греческий «узел психеи», руки в кружевных перчатках, сложенные на животе. и глаза. большие, чёрные, совершенно лишённые старческой боли, присущей всем, кому перевалило за шестьдесят. виолетта об этом знала отлично — в голове были ещё свежи воспоминания о парализованном дедушке и воющей от боли по ночам бабушке. — bonsoir, désolé de vous déranger, — мягко сказала она с, как виолетта узнала позже, южным выговором. — искренне прошу прощения за свой непозволительный visite tardive, однако ситуация не терпит отлагательств. могу я попросить помочь мне с petite affaire, если, конечно, это вас не затруднит? виолетта смотрела на то, как двигались её губы, мягко, осторожно, с какой-то княжеской выправкой, от которой русский народ избавила революция, и не могла оторвать взгляда. вся она — вместе с этим самым платьем, французскими словами в середине предложения, манерой изъясняться и держать себя — точно вылезла из многотомника толстого. онемевшая толпа начала приходить в движение, когда поняла, что опасности нет. вернулась музыка, руша ощущение нереальности происходящего, загудели басы, зажужжали синтезаторы, кто-то крикнул «хуй», окончательно разбивая сказку терпким словом. виолетта проморгалась и аккуратно выскользнула на лестничную клетку, прикрыв дверь. стало тише, до ушей долетали лишь остатки звуков. — простите, — неловко сказала она. вдруг стало как-то стыдно и за свой внешний вид, и за запах перегара, и за татуировку на лице, хотя, только сделав её, виолетта почувствовала себя собой. — pas de problème, — изящно отмахнулась гостья. — это я должна извиняться, что отрываю вас от fête. вас не затруднит помочь мне спустить багаж? с возрастом совершенно теряешь возможность делать это самостоятельно. виолетта запнулась, когда соглашалась исполнить просьбу. — merci beaucoup, — первое, что виолетта действительно поняла. — соломея павловна, когда-то в прошлом княжна сперанская. — виолетта малышенко. когда-то в прошлом, наверное, помещица. княжна позволила себе лёгкий смешок, прикрытый ладонью. — вас правда не обременяет моя просьба? — вовсе нет, — виолетта не заметила, в какой момент её речь стала настолько изысканной, или, по крайней мере, пыталась таковой казаться. — мне на пользу подышать воздухом. ещё три лестничных пролёта прошли в тишине. правая дверь пятого этажа была настежь открыта, внутри кто-то бесконечно копошился и о чём-то громко спорил. они вошли, не снимая обуви, протиснулись в зал через заставленный ящиками коридор, и соломея павловна указала в угол, где одиноко ютились потёртый саквояж, и деревянный, обитый кожей, с блестящими заклёпками на углах чемодан. — прошу, моё скромное имущество. из другой двери, услышав голоса в комнате, выглянул молодой человек в костюме без пиджака, взволнованный и растрёпанный. — мама! мы вас потеряли, — он говорил вкрадчиво и нервно. — кончайте эту дурость, завтра поедем к нотариусу и всё поправим. — ничего не знаю, mon fils, всё решено и останется так, как я того пожелала. — это просто смешно! вы не можете просто взять и уехать, оставив меня с, пардон, голым задом! — ton français ne fait qu'empirer avec les années, — даже с неким презрением сказала она. — и я настоятельно прошу перечитать учебник этикета! выражаться подобным образом при юной девушке, да ещё и гостье! просто немыслимо! пойдём, ma belle, меня утомило это общество. виолетта подхватила багаж в обе руки, пролезла к выходу и, подождав княжну, пошла вниз. по лестнице стройным гуськом шагал наряд омона во главе с участковым. на улице уже ждал мерседес бизнес-класса. куривший водитель спохватился, уронив сигарету, спеша положить сумки в багажник, открыл дверь и подал руку. — вы мне нравитесь, виолетта… — приняв помощь, соломея павловна помедлила. — игоревна. — виолетта игоревна. я обошла два этажа в поисках кого-то, кто поможет спустить несчастной старухе пару саквояжей, но откликнулись только вы. сложно жить с чутким сердцем в наше время. берегите его. — спасибо. постараюсь. она села в машину. водитель уже хотел захлопнуть дверь, когда княжна протянула виолетте визитку. — наберите, когда вам некуда будет пойти. такси нетерпеливо рвануло в ночь. виолетта посмотрела на дом. музыка стихла, с третьего этажа спрыгнула алина, которая не могла себе позволить провести несколько суток в участке, приземлилась на пожухлую траву и рыхлый снег, отряхнулась и села в подъехавший фольксваген поло. сверху на удаляющуюся машину и фигуру виолетты смотрела грустная толпа, которую ждало долгое и утомительное разбирательство. виолетта выдохнула, аккуратно засунула картонку с номером телефона под чехол и набрала историчке. какое-то натуральное чпх.***
лето в питере такое же серое, как и любое другое время года. будто с него при сдаче объекта забыли стянуть серую защитную ткань, а пётр первый и не заметил. а теперь как-то и поздно снимать. всё тут какое-то блеклое, нечёткое, смешанное и смазанное, рябит перед глазами. вода в каналах чёрная и мутная, блестит на солнце, когда небо чистое, но даже так кое-где плевками разбросаны тучи. день всё ещё увеличивается, закаты всё позже и всё красивее, если повезёт их разглядеть. иногда даже можно увидеть жёлтый, хотя и в основном всё сиреневое и розовое, быстрое и незаметное: ныряешь в метро — ещё солнце, выныриваешь — уже темнота. со всеми изменениями погоды, состояние виолетты оставалось неизменно стабильно паршивым. ощущение, что в глотку залили цемента и утромбовали его где-то в сердце, не покидало уже неделю. слабость прибивала к кровати гвоздями, давила сверху апатией: даже ворочаться не хотелось. иногда виолетта думала, что было бы хорошо вот так лечь и умереть уже окончательно, чтобы ничего не болело и не тревожило. ещё у неё больше не было работы. и киры. оказалось, можно стать совершенно не интересной, если тебя не надо ни от кого спасать. зато с недавнего времени у неё была аляска. белая собачка появилась в квартире случайно: виолетте нужен был спрей от комаров, вот она и пошла в тц. вернулась без спрея, но с питомцем. хозяин квартиры, конечно, рад этому не был, но дал ей дожить до конца оплаченного срока. в добавок к остальным проблемам нарисовалась необходимость искать новое жильё. она целыми днями лежала на диване, пока ещё были деньги. в это воскресенье тоже: поглаживая сжавшуюся в комочек на груди аляску, и бессмысленно листая туда-сюда сборник японской поэзии, найденный в шкафу. осталась книжка от него или принадлежала ей самой — понять было сложно. в очередной раз перелистывая страницу, виолетта наткнулась на визитку. ту самую. она лежала между басё и тэндзи-тэнно, такая же, как восемь лет назад — белая, с каллиграфическими буквами, выведенным «соломея павловна, княжна сперанская» в аккуратной золотой рамке, и французскими лилиями в уголках. и номером. виолетта усмехнулась. столько лет прошло. она и забыла, что такое с ней случалось. вот так живёшь-живёшь свою маленькую жизнь, а потом как подумаешь, сколько всего пережила, и даже кажется, что придумала всё. делать было нечего, и она подумала, почему бы и нет? гудки шли долго, она успела насчитать пять, когда услышала голос: — большая садовая, десять. по какому вопросу? — а соломея павловна тут живёт?.. — виолетта вдруг потеряла весь свой запал. в трубке тоже молчали. — княжна сперанская? — да. да, она. — позволите узнать, с кем имею честь? — виолетта. виолетта малышенко. я ей как-то помогала саквояжи спустить. снова молчание. шорохи. чьи-то голоса. и потом: — в каких числах вам удобно приехать в москву? мы оплатим билеты. — завтра, — выпалила виолетта. мужчина повторил её ответ в сторону. ему что-то сказали. — конечно. дневной рейс подойдёт? — да. шорох ручки. он уточнил ещё какие-то детали, она односложно отвечала. — хорошо. возьмите с собой гардероб на неделю минимум. будем рады видеть. хорошего дня, — и повесил трубку раньше, чем виолетта попрощалась.***
решётка балкона, выходившего на большую садовую, приятно холодила спину: в последнее время погода стояла жаркая и душная. тридцать первое августа было длинным и спокойным, хотя даша и привыкла проводить его, пытаясь успеть доделать какие-то дела. в этот раз она просидела целый день на балконе с виолеттой: они говорили, слушали цоя и буерак, изредка уходя на кухню заварить чай, виолетта лениво перебирала струны на гитаре, больше увлечённая своим рассказом. — то есть ты реально была знакома с княжной? — спросила даша, опираясь о прутья решётки затылком. она сидела на трёхногой табуретке, сумев уместиться на ней целиком, и протирала линзы солнцезащитных очков. — да, — пожала плечами виолетта, отпивая газировку из жестяной банки. — прожила с ней год, ухаживала, брала уроки французского, этикета и истории. а потом её не стало. — мне жаль. — не стоит. она умерла в тепле, уюте, окружённая близкими людьми, быстро и без боли. лучшей смерти не придумаешь. оставила мне всё своё имущество в наследство. ну и судебную тяжбу с ебанутым сынишкой. он до сих пор смириться не может, что ему только коробку детских фотографий оставили. — а что за мужчина, с которым ты по телефону говорила тогда? — сакердон платонович? при княжне был дворецким. сейчас консьерж в соседнем доме. виолетта потянулась, разминая затёкшие плечи, пожаловалась на приближавшуюся осень, встала, поудобнее перехватив гитару одной рукой и протянула даше другую. — пойдём. сделаю нам поесть. даша улыбнулась и сжала протянутую ладонь. не так уж и плохо, что её перевели учиться в москву. не так уж и плохо.