даше не нравилось курить взатяг. несмотря на многолетний стаж, дым всё ещё драл горло, неприятно прилипая к гландам.
рассвет только-только показался из-за горизонта, и небо на западе было ещё насыщенно-синим. она сидела на высоком пороге дома, каменном, холодном и отполированном временем, сунув руки в карманы, зажимая фильтр сигареты губами.
в то короткое время, пока отец ещё жил с ними, она часто видела его именно так: сидящим на лестнице в подъезде, сгорбленным, в висящей на плечах растянутой футболке, вытянутыми ногами, руками в карманах и сигаретой во рту. он зажимал её зубами, пожёвывая фильтр. челюсть у него щёлкала — её по молодости выбили и как-то не так вправили обратно. даша к звуку привыкла быстро и не обращала на него внимание, в отличие от мамы, которая отказывалась даже находиться на кухне, пока отец ел.
он никогда не походил на отцов её друзей: он был высоким и худым, скорее тощим, как подросток в середине полового созревания, щетина у него росла неравномерно, образовывая проплешины, но он всё равно не брил её, пока на него не кричала мама. но главной особенностью отца была его крайней степени неразговорчивость. как бы даша не напрягалась, больше пяти фраз от него она вспомнить не могла. в основном это было «да», «нет», «нету», «а мне чтобы курить руки не нужны» и «а когда по-другому было?».
мама, в свою очередь, была сбитой, невысокой, с уставшим лицом и полотенцем, заткнутым за пояс, напоминая какую-нибудь кухарку века девятнадцатого из романов достоевского.
она часто прерывала их молчаливые игры-гляделки, показываясь из-за двери, морщась от запаха жжёного табака, и бормотала что-то вроде:
— так, капланы, уёбен зебитте с этой газовой камеры, опять баба тома ругаться будет, что накурено.
отец тогда не дёргался, спокойно заканчивая сигарету, а даша протискивалась в квартиру, прижимаясь плечом к обитой дерматином двери. мама продолжала отчитывать отца, упрекая его в том, какой он безвольный, неамбициозный и бездельник, пилила голову о зарплате, курении, алкоголизме и ещё чём-то.
интересно, что хуже для ребёнка постсоветского времени, рождённого в глубинке: вырасти похожим на мать, или вырасти похожим на отца?
даша не знала, потому что выросла похожей на них обоих.
— будешь курить не в затяг — заработаешь рак губы, — раздался сзади голос виолетты, низкий и хриплый. даша подвинулась, приняла протянутую кружку чая с плавающими на поверхности листьями мяты, размазала по земле тлеющий уголёк носком кеда и подкурила от кончика виолеттиной сигареты.
— у меня запасные есть.
виолетта тихо рассмеялась, отпила из своей кружки какую-то невероятно крепкую бадягу и открыла книгу, которую принесла с собой.
вот так и сидели: виолетта шуршала страницами, делая пометки чёрной ручкой на полях, даша трогала пробившуюся из-под плитки траву, вспоминая, как она ощущается на кончиках пальцев.
в доме было тихо. все спали, и только аря читала утренние молитвы, стоя на пороге покосившейся деревянной церквушки. она не пропускала их ни при каких условиях, говоря, что единственная уважительная причина не молиться — смерть. но если она умрёт, отмаливать грехи придётся всем андергрдаундом лет восемьдесят непрерывно. поэтому аря очень старалась не умереть раньше срока. справлялась так себе. врождённая жажда приключений подкреплялась напрочь отсутствующим инстинктом самосохранения.
чай закончился очень скоро, от сигарет уже начиналась мигрень, от привычки кусать ногти она старалась избавиться, поэтому теперь крутила пальцами мельницу, думая, чем будет заниматься целый день.
для начала было бы неплохо поспать. часика четыре минимум, хотя в её случае — максимум. кто-то же обязательно проснётся, когда она провалится в сон, начнёт перелезать через соседа по постели, потом наткнётся на пару-тройку тел на полу, потом вмажется в дверной косяк, поднимет шум, проснётся ещё кто-то, за ним ещё и ещё, пока все не придут в более-менее сознательное состояние. потом будет коллективный вой и возмущения слишком раннему подъёму, потом выстроится очередь в туалет, кто-то пойдёт ставить кофе, кто-то намазывать масло на батон, кто-то резать колбасу, кто-то курить.
лёха обязательно будет ныть, что он слишком старый для таких пьянок и ему отбили все органы, кости и мышцы, пока бросали через забор, аря скажет, что это всё потому, что в нём бога недостаточно, аня будет бормотать что-то невнятное, что разберёт только алина, арина будет гладить давида по голове, потому что вчерашний самогон выйдет из организма с кровью.
потом аря придумает им какую-нибудь работу, заставив убираться в доме, косить траву и копаться в зачатках огорода, которым занимается её отец. может быть, они даже сделают что-то с этими досками, которые всю поездку мешали адекватно сидеть.
потом, уже ближе к вечеру, они снова выпьют, разведут костёр и будут жарить всё то мясо и овощи, которые привезли с собой. в магазине, когда они покупали все эти окороки, ножки, крылышки, тушки, бочки́, вырезки, грудинки, лопатки, огузки, бёдрышки, и то, название чему знал только давид, потому что с детства лучше всего разбирался в трёх вещах — арбузах, мясе и рэйве, продавщица спросила, зачем им конструкторы свиньи и коровы.
а ещё кто-то обязательно уронит полную решётку шампиньонов в угли, из-за чего они будут с привкусом сажи. но виолетта намешает им какой-нибудь соус, который будет выглядеть совершенно отвратительно, но по вкусу вполне неплох.
даша никогда не была ни на этой даче, ни на какой-либо другой, если не считать её собственную, она никогда не жарила шашлыки в большой разношёрстной компании и никогда не жарила их с андерграундом. но почему-то свято была уверена, что всё так и будет.
виолетта оторвалась от книги и попросила подкурить ей сигарету.
— что читаешь?
— кафку.
— и как оно?
— а как может быть кафка?
— не знаю, не читала.
смотрели друг на друга молча, даша — готовая защищать своё незнание, виолетта — с некоторым сомнением и даже неверием. «как это — не читать кафку?» бегущей строкой горело в её глазах, утопая в болотной зелени радужки.
— тревожно. и очень грустно. мне кажется ещё пара страниц и я заплачу.
— тогда зачем читаешь?
— полезно знать, что ещё можешь кому-то сострадать. ну и приятно, когда у кого-то жизнь хуже, чем у тебя.
— тогда тебе, наверное, было очень приятно слушать о моей жизни? — спросила даша с непреднамеренной желчью, от которой у самой на языке осталась горечь. как бы хорошо они не общались, она всё никак не могла примириться с прошлым. хотя и старалась.
— нет. мама о тебе не говорила. предпочитала критиковать то, что я делаю.
в те редкие моменты, когда виолетта говорила о семье, она предпочитала смотреть куда-то в сторону, в этот раз за невысокий деревянный забор, который отделял участок от дороги, туда, где чернело пепелище давно сгоревшего соседского дома. природа прогрызалась сквозь руины, забирая своё: высокая трава извивалась, обрастая остатки брёвен и оконных рам, молоденькие деревца крепли в глубине участка.
— даже не знаю, что лучше: когда тобой недовольны, или когда тебя с кем-то сравнивают? — попыталась заполнить молчание даша. виолетта повернула голову на неё и от отрешённости во взгляде не осталось и следа. она сменилась на что-то хитрое и игривое.
— ты задаёшь слишком много вопросов. моя очередь. о чём ты мечтаешь?
— мечтаю вернуться в прошлое с нынешними знаниями.
— и что будешь там делать?
— жить без сожалений.
виолетта хмыкнула, явно намереваясь сказать что-то вроде «ничто не мешает тебе жить без сожалений сейчас», но передумала. очередь спрашивать перешла обратно к даше.
сначала говорили о чём-то очень отвлечённом: любимом цвете, ценах в магазине у дома, трафике, водителях, которые не пропустят тебя даже на зелёном сигнале светофора. внезапно открыли виолеттину страсть к чтению, разговорившись про маленький книжный, который стоял на углу их улицы ещё с дореволюционного времени и совершенно не волновался о прибыли. поговаривали, что им заправляла династия французских аристократов, сбежавших от гильотины в далёком 1799 году, неприлично разбогатевших на гувернёрстве и наполеоновских воинах, а после за бесценок скупивших землю на кавказе, где уже при советской власти нашли нефть.
— ты не могла не видеть нашу домашнюю библиотеку! — воскликнула виолетта, когда они поднялись, чтобы переместиться в подвал. он, в отличие от дома, был обставлен в лучших традициях праздного времяпровождения: диваны у стен, два бильярдных стола в центре, барная стойка и стол-островок для закусок. что ещё надо для разговора по душам?
спускаясь вниз, даша вспомнила.
это был второй или третий день, как она переехала. всё ещё не привыкшая к бесконечным коридорам-закоулкам, даша бродила туда-сюда (шаталась, как говно в проруби, как выразился бы лёха), пытаясь собрать в голове полную картину квартиры. толкнув очередню тяжёлую дверь, оказалась в библиотеке — непозволительно большой даже для столь непозволительно большой квартиры.
она неловко стояла в окружении книг, совсем неподходящая не только этому месту, но и всей квартире в целом: в растянутой футболке с логотипом какой-то неизвестной рок-группы, которая досталась в наследство от отца вместе с двд-плеером, перьевой ручкой и невыносимой матерью, в трениках от школьного спортивного костюма, из которого она так и не выросла — скорее это он вырос из неё, растрёпанная, помятая и неловкая. это, наверное, самое обжитое место во всей квартире, сразу после гостиной и её комнаты. создавалось впечатление, что тут жила сама виолетта. даша бы не удивилась, потому что за всё то время, что бродила тут, не находила больше признаков людей — только их отголоски.
и вот стояла она между высоких книжных полок, забитых под завязку и кое-как, забитых не пойми, чем, и не пойми, зачем, в квартире, которая стоила десятки миллионов, но служила скорее рассадником всякого сброда, стояла на старом ковре, на котором, вместо привычной советской абстракции, был мастерами века девятнадцатого вручную выткан натуральный героиновый приход, стояла напротив криво прикрученных к обшитым бархатом стенам полок с растущим в горшках базиликом, стояла, стараясь не задеть башенки из сигаретных пачек, опасно качавшихся от любого, даже самого маленького движения. стояла и разглядывала корешки книг.
джойс, мамлеев, шмелёв. андреев, рушди, достоевский. андерсен, киз, скотт, дюма. гваттари, пинчон, лем, бажов. снова достоевский. целый раздел жуковского. тонюсенький томик пушкина, на котором маркером написано «хуета».
стопка:
зигмунд фрейд
уильям фолкнер
ролан барт
фридрих ницше
иммануил кант
конфуций
аккуратно прислонённые к стенке стеллажа произведения лимонова:
старик путешествует
это я, эдичка
палач
смрт
обращённый обложкой к смотрящему солженицын с его бесконечным вопросом «как нам обустроить россию».
спрятанные между растениями «книга джунглей» и «норвежский лес». стоящая за решёткой, склеенной из спичек, «как выжить в современной тюрьме».
под умершей туей в пёстром горшке лежал ремарк. на самой туе, привязанные ленточками, висели смятые банки от пива.
— … дарья эдуардовна, ожидаете чудес? — внезапно спросила появившаяся из ниоткуда виолетта, ставя на полку рядом кружку. — смотрите, чтобы всё не свелось к буханке хлеба.
свет в подвале был тусклым, лампы висели в основном по углам, но этого вполне хватало, чтобы видеть стол, лузы и шары. для игры в бильярд, в общем-то, ничего больше и не надо. разве что побольше сигарет.
виолетта расставляла шары с математической точностью высчитывая начальную позицию для шаров, даша мелила кии. мелила и думала, что до этого утра совсем-совсем не знала виолетту. не то, чтобы сильно стремилась узнать, но всё-таки, они жили вместе довольно долго, пошёл второй месяц сожительства. у некоторых отношения столько не длятся, а тут целый совместный быт.
может, в этом не было необходимости, а может, даша не хотела этого сама. впрочем, даша никогда не могла удержаться от того, чтобы придирчиво рассматривать виолетту. неважно когда и чем они занимались — глаза непроизвольно прилипали к татуированному лицу.
она всегда сидела в центре, но держалась в стороне. окружённая шумящими друзьями, разговаривающими, жалующимися, смеющимися, шутящими, живущими, она будто была накрыта куполом безразличия ко всему. как марла сингер в сцене так любимого лёхой «бойцовского клуба», курящая в окружении полных несчастья людей, отрешённо ждущая конца сессии, чтобы исчезнуть в ночи. от героини кино её отличали разве что не скрытый солнцезащитными очками равнодушно-тревожный взгляд и скрещенные на груди руки. скорее даже судорожно сжатые, напряжённые до побелевших костяшек. словно ей холодно или болит живот. словно она хваталась за саму себя, чтобы не упасть, хотя и всё время сидела на кресле.
она могла быть разной.
например, эксцентричной, наигранно-раздражённой и совершенно искренне злой.
— нет, я не могу, это какой-то кошмар, граничащий с безобразием! — виолетта вошла, распахнув дверь, за ней змеёй-мантией развивался чёрный тренч, и неизменно бежала аляска, цокая коготками по паркету. она села на кресло, скрестив ноги, как выразились бы преподаватели этикета: «в позе у барной стойки», сцепила руки в замок на колене, но тут же разорвала его, чтобы продолжить жестикулировать. — зиночка, видимо, перепила валерьянки с пустырником, раз стала такой говорливой и смелой! меняет рабочие смены, как хочет, не сообщает мне, а потом звонит и жалуется, что её обосрало начальство! и ещё спрашивает, что ей делать?! прогуляться в вагину! я ебу, что ей делать? на сифилис провериться может!
широкие жесты, живая мимика, дразнящиеся интонации… даша не понимала, почему все верили ей, если сквозь весь этот фарс светодиодами просвечивалось абсолютное безразличие к ситуации и окружающим.
иногда она могла быть спокойно-рассудительной, сидя на работе в библиотеке мгу вместо той самой зиночки, которая снова не согласовала график, попивая странную бадягу, которую почему-то называли кофе (для его приготовления она смешивала два двойных эспрессо и флэт уайт в стакане на триста миллилитров. от одного этого рецепта у даши уже начиналась аритмия). она покачивала ногой в такт тройному концерту для скрипки, виолончели и фортепиано с-dur, оp. 56, людвига ван бетховена, еле слышно игравшему из старого радиоприёмника, настроенного на радиоволну «культура», читая эмили бронте, иногда комментируя текст в своей саркастично-надменной манере.
даша не отрывала взгляд от конспекта лекций по теории групп, кивала и снова пробегалась глазами по тому, что выписала из учебника.
группа — это множество элементов, на котором задано умножение, не выводящее из группы: tg1, g2…gnu. понятнее не становилось. но она предпочла вглядываться в формулы, чем в напряжённое лицо виолетты, которая говорила как-то слишком официально и странно, наверное, опять цитировав что-то из библии.
так или иначе, теперь она была «виолеттой». не «дочерью тёти лены», не «соперницей» и не кем бы то ни было ещё. вуаль идеальности и недосягаемости пала жертвой бытовухи ещё в первую неделю, оставив после себя тонну масок и собственных настроек над характером. на сто процентов можно было быть уверенной только в одном — жизнь у виолетты была не очень. даже с квартирой в москве и дюжиной верных друзей.
— у тебя очень несчастное лицо, — сказала даша, когда они начали вторую партию. у потолка плавали облака сигаретного дыма: на двоих они докуривали уже третью пачку. шорохи и разговоры начинавших просыпаться друзей доносились сверху, задевая уши не больше, чем игравший на фоне тнт-мьюзик с его бесконечными топ-чартами с одними и теми же композициями, перетекающими из одной недели в другую. виолетта, согнутая над столом, выцеливала полосатую девятку, намереваясь наконец-то загнать её в лузу.
удар получился твёрдый, уверенный и звучный — как и все её остальные. она размяла плечи, помелила наконечник, обошла стол, намереваясь завершить игру за один удар, потом вспомнила, что даша ей что-то сказала.
— да. и что?
чёрный отскочил от угла лузы и откатился в другой угол стола. виолетта цыкнула и закурила.
— да просто. не понимаю, почему?
— а тебе так жизненно необходимо меня понимать? — насмешливо и как-то даже грубо спросила виолетта. вопросом на вопрос, прямо как у евреев, сказала бы аря.
— да, — даша выпрямилась, так и не ударив по шару, опёрлась о кий и посмотрела в ответ с вызовом. — я всю жизнь ненавидела тебя, потому что не понимала. больше не хочу. вот и делаю всё возможное.
— это будет долго.
— ничего. у нас ещё минимум сутки.
сказала, наклонилась, ударила не целясь. загнала шар в лузу.
— везучая.
— навык. рассказывай. я пока расставлю.
отвертеться не удалось. виолетта вздохнула, сходила попить воды.
— мы начали общаться в девятом классе, — начала она. — учились вместе и до этого, просто на фотосессии на выпускной альбом у неё случилась паническая атака из-за объективов и вспышек, а всем было плевать. кроме меня.
***
на улице стоял поздний октябрь. листья уже пожелтели, но опали не полностью. в сургуте фотостудий было тогда всего две, и те — полное дерьмо. в коридоре около нашей пахло плесенью, затхлостью и старой плиткой, которую положили туда ещё в беззаботное советское прошлое, когда и ленин был жив, и коммунизм не казался сказкой. у меня были брекеты и отвратительные длинные волосы, почти до лопаток. у неё — каре, зелёно-белая полосатая рубашка, выпрошенная у мамы, прыщи на лице и слёзы на глазах. я тогда уже отстрелялась, даже почти в буквальном смысле, — стоя там на сером фоне, чувствуешь себя, как еврей в освенциме. сзади холодный и беспощадный бетон стены, спереди — неприятной наружности немец с автоматом, одетый в китель и бриджи цвета фельдграу, тычет дулом-объективом в лицо и командует.
«nach links! nach rechts! höher! unter!»
а тебе только и остаётся, что застыть в одной позе и подчиняться.
потом он подзывал к себе, протягивал экранчик со снимками и спрашивал «нормально? нравится?». при этом, естественно, фотоаппарат оставался на нём, заставляя становиться впритык, нюхать его десятидневной свежести дыхание, чувствовать запах пота и буквально слышать похотливые мысли о том, где бы и как он тебя разложил. если быть совсем откровенной, я на те фотографии не смотрела. просто улыбалась, стоя рядом, кивала, потом ткнула в рандомную и ушла. до сих пор не знаю, что за она в альбоме. не смотрела.
что может быть хуже такого? не знаю, но у неё было.
мы вышли на лестничную площадку, сели прямо на холодный лестничный бетон и о чём-то говорили. о чём — даже под дулом пистолета не вспомню. зато её взгляд каждую ночь перед глазами стоит. она вся сжалась в комочек, как собака побитая, смотрела грустно-грустно и всё говорила о том, как ненавидит свою внешность. я тогда подумала, что должна её защищать.
на следующий день была физра — ей попали в голову мячом, она снова расплакалась. я подошла, положила руку ей на плечо, пытаясь успокоить, а она как рявкнет мне, чтобы я отъебалась. тогда я и поняла — вот оно.
знаешь, иногда просто встречаешь человека и понимаешь, что хочешь дружить с ним всю жизнь. да-да, не смотри так на меня, дружить, а не встречаться. такое только один раз в жизни бывает: чтобы всё в человеке тебе подходило. она вот подходила мне идеально. и вообще сама по себе была идеальной.
пела, как соловей, да ещё и на слух подбирала аккорды. сочетала несочетаемые вещи так, что это выглядело стильно. всё время что-то учила, что-то делала. играла на гитаре, укулеле и синтезаторе. пела, занималась в театралке, вела все мероприятия школьные, училась на пятёрки, каталась со мной на конференции научные.
думаешь, я сама по себе в школе такая умная была? нет, мне тогда хотелось поспать, покушать и быть самой крутой в компании. а вот она — да. энциклопедия на ножках. два современных языка — английский и французский, ещё два просто так — латынь и древнегреческий. принципиальная веганка. не пользовалась вообще никаким транспортом, кроме троллейбусов и велосипеда, на котором ездила под саундтрек из «такси».
у неё в запасе всегда были анекдоты, причём каждый день разные, штуки по три, а собственных смешных историй ещё больше. как она успевала учиться, тусоваться, везде участвовать, отдыхать, заниматься спортом и всеми своими бесчисленными хобби — для меня до сих пор загадка. так мало этого, она ещё и работала: по ночам охраняла какой-то склад с норковыми шубами, ночь через ночь.
ах да, открывать пиво зажигалкой именно она меня научила. она поддержала бы любой диалог, мы могли проболтать до утра, сидя на качелях у её подъезда, а потом зайти за учебниками и попилить на другой конец города, потому что только в одном ларьке нам продавали энергетики.
***
— и что потом? — спросила даша, забыв, что они играют. виолетта, видимо, тоже. она стояла, опёршись поясницей о стол для бильярда, подбрасывая кубик мела и смотрела вперёд, почти как когда вспоминала семью, только с ещё большей тоской во взгляде. даша сидела на углу, болтала ногами и смотрела на забрызганный пивом ковролин.
— в плане «потом»? — голос был скрипучим от выкуренных сигарет и подступавших слёз, которые виолетта глотала, проталкивая глубже в глотку вместе с засевшим в ней комом.
— в прямом. после школы. сейчас. где она? как её зовут?
— не знаю, — честно, — не помню, — враньё.
— она умерла?
— хуже. мы просто перестали общаться.
помолчали.
— я люблю андергрдаунд. правда люблю их всех. но они — не она. глупо искать кого-то определённого в других, но я не могу по-другому. мне физически плохо от того, что мы больше не общаемся. ты когда-нибудь расставалась?
даша кивнула, вспомнив юлика. внутри кольнуло, но она не подала виду.
— так вот это в тысячу раз хуже.
— сколько лет прошло?
— пять.
— и до сих пор не отпустило?
— такое не отпускает. иногда чувствую себя просто отвратительно. знаешь, как оно бывает? всё налаживается, в груди не так щемит и даже кажется, что со всем покончено. а потом как накроет — хоть в петлю лезь. но в основном ощущается как хромота. перманентный дискомфорт. ты просто учишься с этим жить. и строишь себя заново.
— из говна и палок? — даша попыталась пошутить. виолетта грустно усмехнулась.
— палки нынче дорогие, строим только из говна.
тихо усмехнулись, поднялись выпить воды, выкурили по сигарете и сыграли ещё три партии в уютном молчании, слушая старые треки монеточки, которые всё ещё иногда крутили в эфире.
— а чья была очередь вопрос задавать? по-моему, твоя. — сказала даша, выиграв вторую партию подряд. — спрашивай.
и всё началось заново. только говорить было легче, с плеч свалились горы. с виолеттиных — горы тоски и сожалений, о которых не с кем поделиться. с дашиных — горы завышенных ожиданий и бессмысленных иллюзий, всё ещё витавших в голове.
истории из детства, смешные и не очень, вроде того, как даша чуть не утонула в реке, а в виолетту сосед стрелял солью из ружья, отношения с родителями, которые у обеих не то, чтобы очень. путешествия по золотому кольцу и в ближнее зарубежье, сопряжённые с этим приключения и сопутствующее умозаключение о том, что у каждого в жизни была та самая попойка, после которой ты просыпаешься чёрт знает, где, и чёрт знает, как добираешься до дома. первое впечатление друг о друге, второе впечатление и описание чужого характера в двух словах. цели и планы на жизнь. у даши — ничего ещё не придумано, у виолетты — открыть свою тату-студию. страсть к музыке, звёздам, фильмам, книгам (в этот раз с их обсуждением). секреты и тайны, любимые анекдоты и серии «мухтара».
когда закончили, время перевалило за пять, во дворе во всю кипела работа: готовились к очередной попойке. виолетта отставала на ступеньку, и перед самым выходом схватила дашу за запястье, заставляя повернуться.
— знаешь, я бы с радостью брала у тебя бесконечное интервью. российская журналистика, конечно, крутится на хую юрия дудя, но у тебя были бы все шансы её спасти.
потом протиснулась между ней и дверным проёмом, выругнулась из-за слишком яркого солнца и присоединилась к общему хаосу.
интересно, вкладыши в жвачку love is придумывали после таких признаний? потому что иначе то, что почувствовала даша, объяснить вряд ли бы получилось.
