даша прекрасно могла игнорировать собственные эмоции, потребности и желания в угоду кому-то другому. в конце концов, она уже пять лет вертелась в сфере айти по велению матери, которая хотела для неё всего самого хорошего и не хотела всего самого плохого, хотя сама-то толком и не знала, нравится ли ей это вообще. даша в целом не много знала о жизни, зато могла написать простенькую рпг-мобилку за вечер. наверное, это важный навык.
что она игнорировать не могла, так это виолетту и компанию её взбалмошных дружков. иногда всё было просто отвратительно: они кричали, пели на всю квартиру, пили, дрались, ругались, что-то ломали, стучали по батареям, играли на гитарах и барабанах, смолили табак и травку, занимались сексом и гнали самогонку, после которой ссышь кровью, зато похмелья никакого. словом, старались соответствовать званию «столичного андерграунда», которым себя называли.
— правильно не «андреграунд», а «андергрдаунд», — утверждал пьяный андрюша, почёсывая котёнка ра за ушком. тот, распластавшись рыжей кляксой на коленях, довольно мяукал, объевшись креветок из суши. — на таких, как мы, общество ставит крест, называя идиотами, зарывая в могилы обыденности и заставляя думать о будущем. вот мы и соответствуем!
даша лишь снисходительно улыбнулась, скорее заняв позицию «общества», которому себя противопоставляли собравшиеся, и поспешила удалиться в спальню. её ещё ждали утомительные часы тщетных попыток научить искусственный интеллект использовать стикеры в переписке.
вся эта философия carpe diem и memento mori была ничем иным, как татуировкой на шее одного парня из дайвинчика, с которым у неё ничего не сложилось. то ли от того, что его звали никита, то ли от того, что он был июльским раком, но после часа сидения в фаст-фуде и мандежа о его совершенно не интересной жизни, она поняла, что всё-таки вряд ли. после того, как он попытался её поцеловать в метро (они возвращались даже не на такси), она поняла, что точно нет.
философия её жизни была проста, ведь то, чего нет, не может быть сложным.
иногда они были тихими. смотрели фильмы, болтали, писали дипломы и учились, в конце концов. как оказалось, все были одной крови — из мгу. некоторые, как например андрей и лана, даже одной с ней специальности, некоторые — полные противоположности, как шеля с журфака и аря с религиоведения, которую не взяли в монастырь из-за того, что она облила святого отца вином.
— я тебе вот что скажу, — как-то поделилась с ней аря, раскуривая табачную трубку одной рукой и перебирая чётки другой. — вином я никого не обливала. он сам споткнулся и задел меня своим животом. да и в православный монастырь я не сильно хотела. ну их нахуй, эти золотые купола. кагорчика подлить?
даша коротко кивнула, почти не двигая головой.
иногда они были приемлемыми — слушали оперу на виниле, смотрели спектакли по старому выпуклому телевизору, к которому было неаккуратно припаяно и примотано на изоленту гнездо для телеантенны. за безопасность не переживали: синей же примотано.
к какой категории отнести сегодняшнюю встречу, даша не знала. компания шумела, гоготала и перекрикивала друг друга, внося свои предложения посредством додемократического «кто громче, того и слушаем». с другой стороны, предметом жаркой дискуссии стала пьеса, которую серафиму нужно было сдать до следующего понедельника. он учился на драматурга, но от драмы в нём был только театрально-преувеличенный похуй.
— я серьёзно, — настаивала алина, размахивая смятыми пожелтевшими листками. в тон ей гавкали шпицы. — просто слижи сюжет с «варшавской мелодии» и дело с концом. все любят хорошую любовную трагедию!
— не путай термины, там драма, это во-первых, — попросил её фим. — во-вторых, какая «варшавская мелодия», если у меня работу принимает дядька, который её и написал?
— ну так херачь одиссею, — вставил серёга, по-доброму улыбаясь. — гомер у тебя точно работу принимать не будет.
— ну да, грек в мгу преподавать бы не пошёл, даже если бы был жив.
— не скажи, — откуда-то из-за колышущихся штор крикнула саша. — позов тоже грек, но это не мешает ему вести матанализ!
— позов — не показатель, — из-под стола донёсся приглушённый голос лёхи, который уже полчаса ногтём соскабливал позолоту с ножек, чтобы потом сдать её в ломбард и хоть как-то дожить до зарплаты. — ему по жизни вообще ничего не мешает.
коллективный вздох согласия-отчаяния прокатился кривой волной, аря предложила отчислиться, глеб добавил, что потом можно и спиться, арина предложила не спиваться, а отправиться в путешествие, чтобы поесть заправских хот-догов, сникерсов и справить это всё кипящим кофе со вкусом могильной земли.
— о, дашка, — заметил её давид, когда она уже выходила из гостиной. — сюда. сюда. помогать будешь.
она протяжно выдохнула, повторяя «пу-пу-пу», развернулась на пятках и нехотя поплелась к свободному креслу. отпираться смысла не было — они бы всё равно втянули в это обсуждение, просто это заняло бы чуть больше времени. к месячному юбилею своего пребывания в этой квартире даша запомнила два правила. первое: стиралку нужно держать жопой, иначе она свалит в норильск. второе: зовут — соглашайся. проще пять-десять-двадцать минут посидеть, пока про тебя не забудут, чем противостоять этой первобытной толпе.
этому её научила пасхальная неделя. понедельник начался в шесть утра с ворвавшейся в комнату ани, которая распахнула шторы, вытряхнула дашу из постели, забрала всё, что хоть отдалённо напоминало ткань и умчалась стирать, пробормотав что-то про чистый понедельник, пасхальную генеральную уборку и то, что на даше вынести все подушки на крышу сушиться. что, зачем, почему, сколько подушек в доме и как выйти на крышу рассказать не успела. проснуться даша не успела тоже, хотя уже лежала на прохладном полу враскорячку и думала о том, что пора съезжать.
квартира ещё никогда на её памяти не была такой живой: арина и алина бегали вокруг с пипидастрами, смахивая годовую пыль с картин, серёга с лёхой натирали столовое серебро просроченным на десять лет зубным порошком, шеля с её мужиками пылесосила все доступные и недоступные места, давид драил чугунную ванную, андрей чистил оставшийся с бородатых времён камин, две саши выбивали пыль из дореволюционных диванов, которых по всей квартире было штук двадцать, лана перебирала баночки, бутылочки, коробочки, коробки, флаконы, газетные вырезки, одежду, обувь, памятные и не очень фотографии, старинные деньги, медали, награды, обширную коллекцию часов, которая занимала отдельную комнату, оригинальный набор нард из слоновой кости, сумки, портмоне, ремни, музыкальные инструменты, бижутерию и украшения, фарфоровые статуи и статуэтки и ещё чёрт пойми какое барахло, оставшееся от прошлой владелицы. виолетта на альпинистском снаряжении мыла окна и фасад этажа снаружи. аря курила трубку и расхаживала из одного угла квартиры в другой, читая проповеди на весь дом. это всё продолжалось до четверга. к нему даша свыклась со своей участью и перестала даже возникать.
не подумайте, что она не пыталась.
— что? — переспросил давид, стоявший на коленях по локоть в пене, с жёсткой щёткой в руках, когда даша сказала, что не будет убираться.
— я не буду выносить подушки, — повторила она.
— что? — снова спросил он. даша не могла понять, он над ней издевается или действительно и искренне не понимает причины. смотря на приподнятые брови, наклонённую голову и широко распахнутые глаза, она склонилась ко второму варианту, отмахнувшись от навязчивой тревоги, говорившей, что он просто хорошо играет.
— я не буду выносить подушки, — в этот раз получилось как-то совсем неуверенно.
— почему?
— потому что у меня выходной, и я хочу заняться своими делами.
— ладно, — давид пожал плечами и вернулся к своему занятию. — учти, что никто, кроме тебя, этим заниматься не будет. это твоя часть работы. но если хочешь проторчать целый день за компьютером — мне без разницы.
— я просто не понимаю, зачем так сильно париться над квартирой, в которой вы даже не живёте, — попыталась оправдаться даша, почувствовав себя виноватой в своём нежелании подчиняться общему порыву уборки. давид остановился, сполоснул руки от пены, сел, потянулся так, что захрустели позвоночник, плечи и шея, и посмотрел на дашу снизу-вверх.
— потому что скоро пасха.
— и что?
— и то, что это неплохой повод, чтобы заняться уборкой, не думаешь?
даша не думала. она вообще старалась прибегать к такой функции головного мозга, как «подумать», как можно реже. но возражать не стала, лишь спросила напоследок, как выйти на крышу.
— за кухней есть лестница, подушки лучше тащить по ней.
— спасибо.
— тебе спасибо. в прошлом году ими занимался я, а я терпеть не могу пыль и пятна пота. уж лучше неделю стоять коленями на кафеле, чем тягать эти кутузы.
даша снова промолчала, рассматривая пачку «пемолюкса», рассыпавшуюся у массивных чугунных ножек.
сейчас её взгляд пытался зацепиться хоть за что-то, как в том ректорском кабинете, но всего было слишком много: людей, вещей, мебели, голосов и театра. они вновь и вновь перебирали темы — шекспировская трагедия, чеховская комедия, ибсеновская новая драма, уайльдовский абсурд, грибоедовская насмешка над современностью и так далее, и прочее, и прочее, и ниже по оглавлению учебника истории драматургии. ничего дельного всё равно не выходило.
— а вам не надоело? — спросила даша неожиданно громко даже для самой себя, привлекая внимание. страх расползся пятнами по лицу, но усталость взяла верх, заталкивая его обратно. она прокашлялась и продолжила говорить. — вы всё спорите-спорите и ни к чему конкретному не приходите. зачем вам весь этот фарс и напыщенность? как по мне, так лучше сделать что-то простое, но цельное, может, даже немного смысловое, чем растекаться лужей по бумаге и марать её бесполезной болтовнёй о никому не всравшемся высоком.
она поднялась и скрылась во мраке коридора, намереваясь напиться успокоительного и наконец поспать. вслед ей прилетело громкое и разношёрстное «спасибо», серафим наконец выпал из ступора, размял пальцы, попросил заткнуться и начал что-то быстро печатать. даша покачала головой. надо быть или умалишённым, или застрять в прошлом, чтобы печатать сценарии на машинке royal quiet deluxe, а не ноутбуке.
***
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
20хх-й год. Комната в общежитии. Над кроватью постер группы «ЩЕНКИ», на кровати лежит Виктор. Играет «Мэднесс», он пытается напевать, но путается в тексте. За столом Лера и Осип. Сосредоточенно переписывает конспект из учебника по истории искусств. Над дверью на стене трафаретная надпись «Панки-хой».
Виктор
(поёт). У нас есть любовь и белое сухое вино, твои волосы развеваются на мосту…
(Прерывает себя). Чтоб чёрт язык мой побрал… никак не могу запомнить.
Виктор явно ждёт продолжения разговора. Пауза. Разочаровавшись в ожиданиях, продолжает.
Виктор. Хоть пожалели бы…
Осип
(отрывается от письма). Нечего дураков жалеть, ещё хуже станут. И ерунду такую запоминать нечего. Правда, Лерочка?
Лера кивает, скучающе перелистывая учебник экономики.
Виктор. Это тебе проще искусство по книжкам учить! А настоящее творчество, оно же вот, прямо перед носом. Нынешние панк-музыканты становятся всё более и более беззубыми, если не по содержанию, то по форме уж точно. Такими темпами все заветы Sex Pistols канут в Лету. Понимаешь?
(Пауза). Эх… Ни фига ты не понимаеишь. Ни фи-га.
Осип. Понимаю. Первый
(тычет в сторону постера) режет на сэмплы музыку культовых исполнителей вроде Bauhaus, Joy Divison и даже Aphex Twin, а второй отвечает за простенькие текстики про плотскую любовь и вещества.
Лера
(возмущённо). Не просто «простенькие», а сексистские, мизогинные и открыто пропагандирующие насилие над женщинами с первой буквы до последней.
Виктор. Кидать меня за пазуху, да раз сто восемь уже объяснял. А ты всё ни бэ, ни мэ, ни вэ. Не сексизм это: просто аллюзия на современное думерское общество. Нету сексизма... Понимаешь, не-ту.
Лера. Есть.
Виктор
(передразнивает). Мизогиния, насилие... Баба есть баба…
Лера. А говоришь, нету…
***
в остальном жить было сносно: ближе к лету её совсем перестало смущать слишком большое количество людей в квартире, а безликая толпа из местоимения «они» начала обретать всё более и более индивидуальные черты.
разговор на щепетильную тему произошёл в самом подходящем для разговоров на щепетиные темы месте — в прачечной. у даши из рук выпадала охапка одежды, не пролезавшая в узкий дверной проём, алина держала стиралку, которая в режиме сушки тряслась так, будто собиралась улететь на марс вместе с этой самой алиной.
— привет.
— привет…
диалог не склеился, поэтому молчали. алина протирала очки уголком растянутой полосатой футболки. даша кинула вещи в медный тазик, а сама села на пол, оперевшись головой о вручную расписанную плитку, привезённую из дворца каких-то беларусских дворян. её историческую ценность было понять сложно — толстая тёмно-зелёная кайма и пара ромбов внутри не вызывали трепета или хотя бы намёка на восхищение, но виолетта как-то обмолвилась, что за одну такую штучку прошлые хозяева отдали слитков пять чистого золота. наверное, даше просто было не дано понимать искусство. поэтому она и не пыталась.
машинка гудела, мешая дремать. сон накатывал волнами, но стоило только сознанию начать уплывать, как он тут же исчезал от грохота, треска, скрипа и прочих звуков ада, издаваемых стиралкой. алину, напротив, это совсем не смущало. она качала ногой, отбивая ритм своей новой песни, что-то мычала под нос и чёркала в большом толстом скетчбуке в кожаной обложке. обрывки фраз, состоящих из мата и англицизмов, никак не складывались в общую картину, но даша и не слишком пыталась что-то во что-то собрать.
до конца стирки оставалось пару минут, когда отключили свет. недовольный гул пролетел по квартире, его подхватила алина, передавая дальше к кухне, откуда отозвался андрей и послышалось жалобное мяуканье котёнка ра, который не любил темноту. даша медленно поднялась, решив, что стирка может подождать до завтра. сейчас ей нужно или выпить кофе, или поспать пару часов.
— даш, — окликнула алина. она подсвечивала фонариком, в свете которого её лицо выглядело каким-то уставшим и совсем неживым. — как меня зовут?
— алина?..
— спасибо, — она, кажется, улыбнулась.
даша растерялась и уронила тазик. металлический лязг отскочил от стен, поднялся выше и полетел по всей квартире через вентиляцию, пугая соседей и бесконечных временно-постоянных жильцов. на пол вывалились две толстовки, затёртые джинсы, рубашки, жилетка и три пары одинаковых носков с утками, расплывшиеся жёлтым пятном по треснутой плитке.
— я не хотела тебя пугать.
— я не испугалась. скорее… не знаю, как сказать…
— была обескуражена?
— типа того… неожиданный вопрос. но я в целом привыкла. вы всегда такие задаёте.
только-только воспрявшая духом алина, сидевшая с прямой спиной и вздёрнутым подбородком, выдохнула весь свой воодушевлённый настрой.
— почему ты не видишь в нас людей? — спросила она, глядя даше в глаза, которые та пыталась спрятать, рассматривая трещину в полу.
— я вижу в вас людей… гуманизм, антропоцентризм и прочие идеи возрождения, или что там ещё эта квартира пропагандирует…
— но мы для тебя всё ещё придаточное к виолетте?
даша не любила говорить с алиной один на один. она была какой-то слишком прямолинейной, выражалась хоть и грубо, но всегда очень в точку. это пугало. и настораживало. даша слишком привыкла к недомолвкам и полутонам маминых монологов, чтобы теперь не видеть угрозы в том, что говорили окружающие, и не следить за тем, что говорила она сама. алину это не волновало совершенно — ей была интересна не форма, а содержание, которое она угадывала с поразительной точностью.
— не отвечай, — махнула она рукой, спрыгивая со стиралки и резким движением открывая дверцу. — я такая же была, когда только познакомилась с андергрдаундами. названия тогда, кстати, ещё не было. вообще ничего не было — только вилка, аря и лёха, которые вечерами собирались в театре русской драмы и пили кагор. так себе занятие, скажи?
даша промолчала.
— вот и я так думаю. потом мы как-то всё разрастались и разрастались, общались и общались, но я всё равно чувствовала себя отдельно. как будто вот были «они», а была «я», и всё, что нас связывало — виолетта. но если ты присмотришься, поймёшь, что она не очень-то и часто в центре внимания. моё нахождение здесь не зависело от того, в насколько хороших я отношениях с ви. она классная девчонка, но, например, с аней у меня гораздо больше общего. я тут, потому что сама захотела стать частью всего этого. ты тоже можешь. просто перестань нас бояться, ладно?
— угу…
она ловко вытащила бельё, от которого веяло свежестью, сыростью и специфическим запахом сушки, закинула себе на плечи кипу футболок, скомкала оставшееся и пошла развешивать, оставляя дашу одну.
— кстати… — алина, стоявшая уже в коридоре, обернулась. — серафим просил передать спасибо. он не очень хорош в общении с девушками. в благодарностях тем более. ты очень ему помогла. у него пять за драматургию.
— но я ничего не сделала…
— если бы не ты, он бы так и не начал. это уже гораздо больше, чем ничего.
она развернулась и бодро зашагала прочь, прижимая к груди всё ещё мокрые шорты. дали свет. даша загрузила стирку. в груди расползлось тревожно-трепетное ощущение принадлежности к чему-то большому, общему и лично ей важному, которого у неё никогда не было.
