Рассвет, уходящий в ночь

      Наверное, ему повезло с рождения. У матери он был единственным сыном, и ему не приходилось завоёвывать её внимание – оно и так безраздельно принадлежало ему. Он обожал утыкаться в мягкий мамин бок и слушать её песенки – она всегда ему пела, когда возвращалась с охоты. О шумящих высоких деревьях, говорливых лесных ручьях, солнечных лучах, играющих в желтеющих листьях. О том, что её любимый Черныш непременно вырастет большим, сильным, могучим, будет ловить любую добычу, какую захочет, и владеть любой землёй, какую выберет.       И она не ошиблась. Через год её маленький Черныш превратился в чёрного лоснящегося красавца. На могучие плечи спускалась длинная грива, лапы были мягки и так широки, что он легко передвигался по глубокому снегу, длинный пушистый хвост не давал замёрзнуть в самые трескучие морозы. Размерами Чёрный уступал только старому льву, державшему землю на западе, но в силе никто не мог с ним сравниться. Через два года его владения раскинулись от еловых боров на севере до степи на юге. Однако Чёрный никогда не стремился изгнать из своих земель хищников, способных оспоривать его могущество. Во-первых, после нескольких драк со львами и махайродами ему было достаточно посмотреть на наглеца, чтобы тот, пристыжённо опустив хвост, сбежал. Во-вторых, Чёрный успешно противостоял охотникам и их ловушкам, и хищники были вовсе не так глупы, чтобы этого не замечать. В конце концов он выбил себе право охотиться и бродить, где душе угодно; мало того, он помогал тем, кто попадал в беду.       Каждое животное способно найти растения, которые его излечат; у Чёрного же чутьё на целебные травы было исключительное. Кроме того, мать его разбиралась в травах куда лучше, чем большинство рысей, и передала свои знания сыну. Он сообразил, что травы можно заготавливать на зиму, собирал их летом, высушивал на солнце и хранил в своём логове. Как раз в ту пору он примирился со своей человеческой сущностью. Прежде она его раздражала: будучи зверем, он прекрасно владел своим телом и мог сам о себе позаботиться, однако в человеческой форме превращался в розового безволосого червяка, который и ходить-то не мог толком. Зато у этого червяка имелись руки, которыми было очень удобно рвать ягоды, собирать травы и что-то носить, поэтому ходить Чёрный всё же научился, хоть и не без труда.       Как-то весной, в ту пору, когда зацветает медуница, ему повстречался в березняке гость. Сначала он хотел сломать ему хребет, но, присмотревшись, передумал и решил понаблюдать. Гость сильно отличался от эльфов. У него были острые уши, вытянутое треугольное лицо, а главное – кожистые отростки за спиной. Он срезал медуницу длинным блестящим когтем. Особенно внимательно Чёрный рассматривал именно коготь; кажется, очень-очень давно, когда он ещё не мог ходить, он видел этот предмет, и его называли «нож».       Нарезав охапку медуницы, гость перевязал её верёвочкой и вышел на полянку. Чёрный присел от удивления, когда кожистые отростки развернулись в огромные заострённые крылья; казалось, тонкое изящное существо мгновенно превратилось в крылатого монстра. Гость слегка присел, и несколько взмахов крыльев оторвали его от земли; он поднялся выше деревьев и исчез в небе.       Чёрный несколько мгновений ошеломлённо смотрел ввысь, а затем прыгнул на поляну и внимательно её обнюхал, запоминая запах необычного существа. Чужак заинтересовал его, и теперь он хотел его найти.       Вообще, незнакомец очень напоминал всадников, которых Чёрный изредка встречал. Они были не столь худощавы и без крыльев, но с такими же, хоть и меньшего размера, острыми ушами и похожими чертами лица.       Ему удалось разыскать гостя с помощью одного разговорчивого старого ворона, который прекрасно знал крылатое существо. Ворон сказал, что это травник из народа, живущего далеко на западе, и рассказал, где его найти. Чёрный пришёл в указанное место через две недели.       На лесной полянке стояла древняя избушка, её крыша поросла травой. Травник во дворе рубил дрова, уносил их в сараюшку и складывал в поленницу. Чёрный наблюдал за ним до вечера, а когда травник пошёл в избушку, последовал за ним.       Поэтому в избушке, повернувшись к двери, травник неожиданно увидел маленького мальчика, худенького, с кудрями до плеч и серьёзными серыми глазами на пол-лица. Ребёнок был совершенно обнажён.       Сказать, что травник удивился – значит ничего не сказать. В такой глуши встречались только дозорные, изредка – Небесные Стражники. Иногда забредали эльфы. Он сначала подумал, что это маленький тёмный эльф, который заблудился в лесу. Но мальчик был чересчур спокоен для потерявшегося, к тому же, тёмных эльфов здесь не было никогда. Мальчик вообще был до странного спокоен – он не торопясь рассматривал травника и скромную обстановку избы.       Отшельнику вспомнились рассказы дозорных, которые иногда заезжали к нему пополнить запасы лекарственных трав и лечебных мазей. Они говорили, что не раз находили трупы эльфийских охотников в Чернолесье со сломанными шеями и глубокими ранами от зубов и когтей. Очевидно, их убивал крупный хищник. Кроме того, им попадались испорченные капканы и ловушки. Дозорные предположили, что в Чернолесье появился Хранитель, и травник склонен был с ними согласиться.       Похоже, что Хранитель теперь пришёл к нему. И Аскай менее всего ожидал, что он окажется маленьким беззащитным ребёнком.       Травник медленно опустился на лавку. Мальчик сразу посмотрел на него, оторвавшись от созерцания подоконника, на котором стоял глиняный чайник.       – Откуда ты, малыш?       Мальчик по-прежнему смотрел на него и молчал.       – Моё имя Аскай. Я собираю лечебные травы. Как твоё имя?       Чёрный внимательно вслушивался в звучание речи. Нельзя сказать, что он сталкивался с ней впервые; он слышал эльфийскую речь, речь тех всадников, которые были похожи на Аская, в самом раннем детстве – человеческую речь. Аскай говорил так же, как всадники. Почти так же. Ответить ему Чёрный не мог. Аскай не говорил не безмолви, Чёрный не знал его языка, а побеседовать с ним хотелось – в его доме было столько интересного! Сушёные травы, порошки, ступки, мази… Как он делает мази? И от чего они помогают?       К счастью, Аскай оказался неплохим учителем, а Чёрный – чрезвычайно понятливым учеником с цепкой памятью. Месяца не прошло, как они смогли понимать друг друга.       Именно Аскай назвал Чёрного Вороном за цвет волос. Правда, обычно он использовал ласковое «Воронёнок».       Аскай учил его всему, что знал. Ворон выучился читать, писать, считать. Аскай охотно рассказывал о травах, составлении лекарственных сборов, приготовлении мазей, давал начала анатомии и физиологии. Однажды Ворон увидел у него длинный чёрный меч. Сталь бархатисто отсвечивала в пламени свечи, конец клинка почти растворялся в полумраке, идеально острого, лёгкого, но в этой лёгкости чувствовалась неизбежность смерти. Ворон был очарован.       Теперь Аскаю пришлось учить его и военному делу.       Это было хорошее время. Ворон полюбил долгие зимние вечера в тёплой избушке, рассказы Аская, долгие прогулки по лесу, беседы обо всём на свете. Обычный зимний тягучий вечер выглядел так. За стенами избушки шумят кроны деревьев, содрогаясь от бьющей по ним метели, за закрытыми ставнями беспрерывно несётся снег, но в горнице тепло и уютно. Ворон сидит у окна. На столе перед ним лежит огромный фолиант, он внимательно рассматривает схему сердечно-сосудистой системы. Ему не нужно прилагать усилия, чтобы запомнить хитросплетения линий и заумные названия, достаточно один раз взглянуть на буквы – и они сами укладываются в его голове. Одним глазом он поглядывает на Аская – тот готовит мазь для отряда, который должен забрать лекарства на днях, и сейчас сосредоточенно укладывает в чугунок стебли тысячелистника. Рецепт её учитель ещё не рассказывал, и мальчик не может решить, что же занимает его больше – сложная вязь сосудов, вен и артерий или священнодействие Аская. Годовалый самец рыси, которого Ворон вытащил из капкана, лежит на лавке у печки, напоминая лохматую буханку, и мурчит на всю избу от удовольствия; забинтованная передняя лапа, на которую Чёрный сам, под руководством учителя, наложил шины, вытянута вперёд…       Всё лето, начиная с весны и заканчивая поздней осенью, было занято настолько, что Ворон едва успевал охотиться. На самом деле, большой нужды в этом не было, Аскай всегда его кормил, когда Ворон оставался у него, но зависеть от него очень не хотелось. Вдвоём с учителем они бродили по лесу, и Аскай рассказывал, какие травы когда и как нужно собирать. Они запасали травы, ягоды, грибы помногу, чтобы хватило до следующей весны.       Ворону очень нравилась такая жизнь. Родной лес, любимые подопечные, множество интересных растений – больше ему ничего не было нужно. Однако через три года Аскай предложил ему учиться дальше.       Всё время их знакомства он непрерывно восхищался своим учеником: его внимательностью, наблюдательностью, чрезвычайно цепкой памятью – Ворону достаточно было один раз взглянуть на текст, чтобы безошибочно прочитать его наизусть. И в то тихое осеннее утро, когда лес стоял в богатом ярком уборе, прозрачный и тихий, покинутый птицами, и Ворон рассчитывал немножко вздремнуть у тёплой печки, усталый после ночной охоты, Аскай сказал, что научил его всему, что знал, но мальчику нельзя на этом останавливаться. Его талант целителя сильнее, чем у наставника, и не следует хоронить его в чащобе. Если Ворон не вполне понимал, зачем ему лечить кого-то, кроме лесных жителей, то аргумент про фехтование понял куда лучше. В училище его научат фехтовать, как настоящего воина, так, как не научит Аскай, который не силён в военном деле, и, более того, когда он закончит обучение, у него будет такой же волшебный чёрный меч, как у его наставника!       Ворон думал недолго. Обучение позволило бы ему лучше лечить своих подопечных, а фехтование он безумно полюбил, поэтому через несколько дней Аскай усадил его на своего окарана, сам сел сзади, и они тронулись в Лучистую Звезду.       Поначалу всё шло неплохо. Ворон с любопытством разглядывал немногочисленные деревеньки, попадающиеся им по пути. Избы мало отличались от домика Аская, разве что были куда просторнее и наряднее. Жители, всегда приветливые, угощали путников молоком, хлебом и сыром. Женщины особенно ласковы были с мальчиком, давали ему лучшие куски, гладили по чёрным кудрям и жалостливо вздыхали – надо же, такой маленький и уже сирота! Ворон, за годы самостоятельной жизни в лесу отвыкший от материнской заботы, был сильно удивлён таким отношением и не шарахался и не шипел только потому, что понимал, что зла ему никто не желает. Так же женщины обращались и со своими детьми.       Чем ближе они подбирались к столице, тем больше становилось деревень, полей и небольших городков. Если к деревням Ворон привык, то количество людей в городах его стало напрягать, а столица и вовсе поразила многолюдием и суетой. Много лет спустя Див понял, что по сравнению с Москвой Сиардэ Рьяна была глухой и тихой деревней, но тогда, когда он, маленький мальчик с широко раскрытыми удивлёнными глазами, миновал тяжёлые дубовые узорчатые ворота, с головой окунулся в океан звуков, запахов, образов, бесконечного муравьиного движения, только непостижимое для ребёнка хладнокровие не позволило ему сорваться с седла и опрометью броситься прочь.       До училища, как ему показалось, они добирались вечность, и к концу путешествия Ворон устал так, как никогда ещё не уставал, а ведь в этот же день ему предстояло пройти экзамен!       Разумеется, Аскай предварительно беседовал с начальником училища и рассказал ему о том, что дитя сильно отличается от обычного мальчика-Дракона, но тот не собирался проявлять снисходительность к новичку. Впрочем, Ворон этого не заметил: на все вопросы он ответил правильно, все задачи решил и даже на прощание сказал, что, если начальник не займётся серьёзно своей хромотой, то вскоре не сможет встать, потому что воспаление старого перелома большой берцовой кости быстро прогрессирует. Начальник был впечатлён, но не так, как хотелось бы, и вопреки просьбе Аская отправил наглого мальчишку во второй корпус.       Скоро Ворон с охапкой одежды стоял в дверях своей комнаты, а два мальчика, которые теперь были его соседями, разглядывали его настороженно и неприязненно.       Ворону пришлось тяжело. Всю свою короткую жизнь он провёл один, не считая раннего детства; даже у Аская он не жил, а лишь наведывался в гости время от времени. Теперь же он ежедневно находился среди толпы детей, в которой был чужаком. Мало того, что он сильно отличался от них внешне, будь он обычным ребёнком, ему, вероятно, было бы легче. А сейчас он совершенно не понимал их игр и проказ: пустая трата сил, которые можно использовать куда лучше. На первом же уроке военного мастерства Ворон обнаружил, что ему нельзя ни с кем становиться в пару. Все его предыдущие поединки оканчивались серьёзными травмами либо смертью противника. Поражение противника было целью, не убьёшь ты – убьют тебя. Да, Ворон понимал, что сейчас целью поединка была учёба, но не мог поручиться, что случайно соперника не покалечит. Тем более, что учебные мечи атроксов отличались от боевых только размерами и тем, что до бритвенной остроты их не затачивали. Как мог, он объяснил это учителю; тот был явно не в восторге, что ему придётся заниматься с оборотнем, и только обрадовался, что новенькому придётся ограничиться снарядами и тренажёрами.       Аскай настоял на том, чтобы с Вороном занимались врачеватели. Главный целитель был куда снисходительнее начальника училища и быстро разглядел в мальчике талант. В училище давали основы первой помощи и не более; в процессе учёбы врачеватели присматривались к детям и выбирали тех, кто мог всерьёз заняться медициной. Таких детей было немного, и они всегда находились в привилегированном положении. Ворон попал в число избранных, и это окончательно отделило его от других ребят.       С ним не разговаривали, у него не просили помощи, его обходили с опаской, как свирепого зверя. Ворона это не ранило, такое отношение было ему знакомо: нечто похожее было, когда он только вошёл в силу и сражался за землю и добычу. Самое смешное, что даже среди учеников целителей он оказался сам по себе: ему уже случалось накладывать шины и сшивать сосуды, мышцы и внутренности, он не боялся крови и трупов, у него было врождённое диагностическое чутьё и золотые руки, и вскоре целители стали с ним обращаться скорее как с равным, нежели как с учеником. Пока его сверстники сидели за книгами, пытаясь выучить и запомнить все кости скелета, Ворон уже помогал на операциях.       Ворон не нуждался в общении и всеобщем расположении, но по родному лесу и тихим беседам с Аскаем отчаянно тосковал.