Алкагест и хлорид аммония

[Соединённые Штаты Америки, Балтимор, Маунт Вернон]

      Итогом миссии должна была быть эксгумация тёмных дел Армана де Даммартена, а также его скоропостижная смерть — и смерть всех свидетелей. Причастность Уильяма Густавссона была однозначной. Он везде шатался за своим опекуном, подсказывал его пароли, напоминал о встречах. Чтобы это понять, можно было даже обойтись без слежки.       Ещё вчера, в холле «Плюща», до ночи, ставшей марафоном кошмаров, Уильям одновременно отдавал чемоданы дворецкому и, наклоняясь в сторону, шёпотом подсказывал Арману номер брони. Он повесил и разгладил пальто, которое Арман ему протянул, и только потом повесил своё.       Тогда, у входа, Ричард поймал его взгляд. Редкий момент, когда Ричард — шесть футов с кепкой — смотрел кому-то в глаза, не наклоняя голову. Уильям ненадолго замер, а затем выбрался из растерянности улыбкой.       — Будет весело, — пообещал он тогда с безликой доброжелательностью и слабым, неохотным оттенком вкрадчивости.       Сейчас он тоже улыбался. Искренне. Во всё лицо. Глаза ласково сощурены, сквозь отбеленные зубы течёт смешливо и тихо:       — …я держу лицо, улыбаюсь изо всех сил, а потом меня спасли. Знаешь, кто?       Ричард наклонился ближе, изображая заинтересованность.       — Кот. Кот взял и опрокинул вазу. Очень по-книжному. Он отвлёкся, забыл — разозлился не на меня, и я был спокоен весь оставшийся вечер.       Уильям размашисто вскинул руку — так, словно этот вечер был целым годом свободы.       Они сидели в ресторане «Плюща» под открытым небом. Одни — девушка за дальним столиком, уткнувшись в ноутбук и наушники, на них даже не смотрела.       Свободный вечер. Свободные несколько часов. Понятие свободы в целом.       Это мог быть перелёт, поездка в поезде, на такси — или внезапно возникшие ближе к ночи сорок минут, когда задачи сделаны. Ричард пользовался этими моментами, чтобы отключать мыслемешалку и забываться. Ему незачем в такие моменты было существовать — а существование состояло из сплошной работы.       Он спохватился: последние несколько минут его лицо ничего не выражало. Он просто думал, бездумно вытаращившись на чашку чая, на которой, вернувшись из размаха жеста, лежали пальцы Уильяма.       Уильям смотрел не на него. Ричард проследил за его взглядом, пытаясь найти улики, поднять и наконец взять вожжи разговора в свои руки. Сколько можно было бездельничать? Прошло уже два часа, уже девять утра — а он до сих пор не понимает следующую задачу. Алгоритм сбился.       Маска, в которую он обратил свою кожу и каждый телесный волос, упала. Он был голым, а не нагим. Уильям Густавссон его раздел — и даже не рассматривал. Он смотрел за кирпичные стены «Плюща», на ряды окон многоэтажки.       В этой многоэтажке жили обычные люди. Семьи с щекастыми, весёлыми детьми, морщинистые улыбки бабушек и перебрасывания приветствиями и улыбками в лифте — без подтекста, лжи и мишуры. Там на балконах развешивали сушиться вещи. Такой странный штрих уютной деревенскости в городском пейзаже.       Уильяму туда был путь закрыт — как и ему, Ричарду.       Ричард допил чаинки, чтобы спрятаться и не думать о неуместном, глупом — и теперь таком ненасытном желании оказаться простым человеком, который просто вешает влажные после стирки вещи. У которого есть вещи.       Ему не нужны вещи — он живёт налегке. Если, когда понадобится, он умрёт налегке, не оставив улик. Его отец, тоже разведчик, не оставил даже могилы. Отец всегда был для Ричарда примером.       — Ты давно так живёшь? — спросил Ричард тихо и сочувственно.       — А? Ты имеешь в виду, с Арманом? — Уильям неожиданно захихикал. Его рука дёрнулась к рукаву Ричарда, чтобы потеребить, но он сдержал пальцы и сложил их в кулак. — Ты видел… Ты видел эту картинку в Интернете? Мем. Два висельника стоят рядом, один кривится, другой на него смотрит и спрашивает: в первый раз?       — Видел.       Ричард рассмеялся в тон Уильяму — а Уильям тут же помрачнел. Его взгляд из весёлого и заговорщического превратился в наблюдательный и печальный. Ричард уже замер, пытаясь понять, придумать, как исправить ситуацию — а Уильям отвёл взгляд и поднял к лицу чашку чая:       — Давай так. Я тебе расскажу то, что тебе нужно, а ты… — он пожал плечами. — Я не знаю. Сделаешь то, что сделаешь. Что тебе нужно знать?       Он допустил промах, непозволительный, когда сказал, что он шпион — и потом принялся отнекиваться. Это надо было сделать новым витком лжи, выстроить доверие — может, Густавссон так вокруг него вился из-за влюблённости? Выглядывал из-под ига нарцисса, заинтересовавшись новым социальным вкусом — неизведанной, высокой, мускулистой, остроносой игрушкой? Если так, Ричард сейчас всё портил.       Уильям не стал дожидаться ответа — он поставил чашку на блюдце и заговорил вполголоса. Прямо и просто, но не сухо и не холодно.       Разве что устало.       — Я родился в Бразилии. Мои родители были европейцами. То ли из Великобритании, то ли из Скандинавии. Я не знаю, потому что, когда мне было восемь лет, они меня продали в сексуальное рабство. Когда мне было одиннадцать лет, Арман де Даммартен приехал в Бразилию на курорт, и пришёл за экзотическими впечатлениями. Мы с ним заключили негласный контракт. Он купил меня в личное пользование — пожизненно. Я буду ему идеальным партнёром, когда выросту — как видишь, Ричард, я уже вырос, поэтому вчера ты наблюдал полноценное исполнение моих обязанностей — и кататься как сыр в масле, пока он не умрёт. Когда он умрёт, я получу определённую сумму в наследство. Доказательств того, что он был замешан в торговле людьми, больше нет. Адрес моего борделя я не помню. Из криминала — Арман оплачивает штрафы сестре, когда она превышает скорость на дорогах, он давал взятки для моего продвижения в шоу-бизнесе. У него какие-то инвестиционные мутки с приятелями, но этого он мне не рассказывал. Можешь посмотреть у него в ноутбуке. Пароль: две тысячи один. Год рождения его сестры.       Он на секунду поник — а потом вскинул на Ричарда острый взгляд и повёл рукой:       — Всё? Ещё что-то могу дать?       — Прости.       Уильям посмотрел на него с тем же растроганным удивлением, с которым смотрел часами ранее — в ответ на «спасибо».       Простые слова, простые жесты. Убрать волосы со лба человека, которого рвёт. Принять отказ. Поблагодарить. Извиниться.       — Я не могу тебе ничего объяснить.       Уильям весело хмыкнул, заговорщически склонился к Ричарду и сказал:       — Ричард, я умру?       В ответ на непонимающий взгляд Ричарда Уильям качнул ладонью. Он поморщился так, будто объяснял детали планов на курорт:       — В итоге того, чего ты добиваешься и того, что не можешь объяснить. Я умру?       Эмпатия хорошо развита у людей, выросших в домах, где нужно было следить за чужими предпочтениями и раздражителями, чтобы жить.       У оловянных солдат, у хирургов на страже порядка — они вырезают вредоносные политические опухоли; они ампутируют; они накладывают финансовые, дипломатические швы на раны скандалов — эмпатии быть не должно. И сердца тоже. Им нужны разве что лёгкие, посылающие приказ за приказом: иди дальше, иди дальше, иди дальше.       Ричарда едва заметно трясло. Самоконтроль не запить алкоголем, но его разрушает зелёный чай, если его заказывают с аргументом «попробуй, он успокаивает» и печально-чутким взглядом.       — Я сделаю всё, чтобы этого не допустить, — пообещал он.       Уильям растроганно изумился в третий раз за утро.