Алкагест и хлорид аммония

[Соединённые Штаты Америки, Балтимор, Маунт Вернон]

      Ричарда купили за обещания, когда ему было двадцать один. За похвалу и отличие. За возможность перестать быть Джоном Портером и погибнуть, не погибнув. За возможность забыть, что он вырос в Западном Илинге — и что у него была мать, которая все четыре года обучения отговаривала его становиться разведчиком.       Уильяма купили за пятьсот тысяч долларов.       Уильям купил Ричарда ласковыми, вкрадчивыми росказнями, заискивающими поцелуями, до оскомины сладкими гляделками с Арманом:       — У него очень глупые глаза и он так легко поддаётся. Я на нём научусь доминировать и покажу тебе, чему научусь. Позволишь? Всего четыре дня ведь.       Уильям взял Ричарда в кредит. Потом будет ежемесячный платёж головомойкой. Ни одно доброе дело не останется безнаказанным. Своевольное, себялюбивое дело — тоже.       Ты живой — значит, уже преступник. Осталось только умереть.       Уильям Густавссон умрёт шестнадцатого апреля в машине, съехавшей с моста, вместе со своим опекуном. Джон Портер — неожиданно светловолосый, голубоглазый и костлявый, но того же роста — оживёт и никогда больше не появится в Соединённых Штатах Америки.       Что-то умрёт и в Ричарде, потому что ожило. Его рвало, он дрожал и улыбался, по телу проходила спонтанная дрожь — и в номере, который Ричард должен был делить с … , а разделил на четыре дня с Уильямом, он танцевал. Потому что Уильям попросил.       Хотел ли он сам танцевать, Ричард понимал не до конца. Уильям сцеплял их ладони, отклонялся, кружился и улыбался — и пел:       — Ты кружишься по спирали, спица колеса в груди; катишься по склону снегом, шаром тонешь в небосвод. Карусель с печальной песней — так кружит твоя судьба; стрелка часовая гладит обречённый циферблат. Мир жестокий кружит молча в бездне космоса, точь-в-точь как лопасти чудесных мельниц в безднах головы твоей…       Нельзя было ничего рассказывать — но так хотелось.       Они лежали на гостиничной кровати макушка к макушке, как лежат на пикнике друзья детства.       Ричард говорил, сложив руки на животе. Жесты были частью ролей — а сейчас он как будто бы не играл. Ему хотелось думать, что он всего лишь отражает потребности Уильяма. Что отвечает на искренность просчитанной искренностью. Уильям рассказывает ему страшные рабочие истории — и он делает то же самое.       — Я был натурщиком. Я им сразу не понравился. Думал, мы сверстники, получится втереться и в их доверие — нет. Они поймали меня, когда я обыскивал её кабинет. Воткнули мне отвёртку в колено, побили и оставили в гараже.       — А потом тебя подобрали?.. Вот откуда у тебя шрам.       — Да.       — …Ричард.       Рука Уильяма легла поверх его ладони.       Прикосновение снова оживляло — нечто что, как Ричард был уверен, потом придётся убить. Это было всё равно, что лечить лошадь со сломанной ногой. Лошадь хороша для одной-единственной цели — галоп. Всё остальное так, придаток. Сломанную кость нечему поддержать — мало мышц, мало тканей; ноги ведь должны быть лёгкими, чтобы бежать, как гоночная машина. Заставлять лошадь со сломанной ногой жить — издевательство…       Убивать придётся потом. Когда Уильям умрёт, а Джон Портер воскреснет и сменит лик, можно будет вернуться в кукольный дом и пустую картонную коробку.       Пока можно даже целоваться. Уильям целовался неуверенно и осторожно. Ричард вторил ему.       Уильям вспомнил, что любит чёрствый хлеб. Ричард вспомнил — узнал — что любит шоколадное мороженое. Уильям со смехом вытер уголок его губ:       — Ты аккуратнее. И не забудь вылизать блюдце.       Вылизывать блюдце действительно оказалось приятно.