Благословение отчаяния

Когда за дверью раздался хриплый голос Захарии, старого слуги Вайсов, Ирма сразу поняла, что что-то случилось. Её расставание с родителями было полно крика друг на друга и жестоких слов, о которых она потом пожалела. Но возвращаться не стала, потому что считала себя правой. Отправила им письмо с извинениями – но кто знает, прочитали ли его отец с матерью, или бросили в огонь, не раскрывая… А тут – знакомый с детства голос, дрожащий и срывающийся: – Г-госпожа! Госпожа Ирма! С тех пор, как она последний раз его видел, Захария ещё больше постарел и согнулся, а на черепе совсем не осталось волос. Поредела и козлиная бородка. Его глаза были красные и блёклые. – Что случилось? – спросила Ирма, вскакивая. Зря она это сделала. Когда Захария сказал, что случилось, ноги у неё подкосились. Она торопливо начеркала записку Маргиту – и побежала в дом Вайсов, обгоняя ковыляющего Захарию. Всё было так, как слуга описал. Тела родителей лежали в холле. Бежевые ковры, побитые молью, были залиты кровью. «Они п-пришли поздно вечером. Я не знаю, почему им открыли двери… Ночную стражу нёс Марк, а он стар почти так же как я… У нас и людей-то почти не осталось…» Ирма смотрела на них и не чувствовала ничего. Совсем ничего. Весь её ужас, вся её скорбь словно перегорели и обратились в пепел, пока она бежала сюда. Она пересчитала трупы. Не считая родителей, их было пятеро. Все слуги, все охранники, что у них оставались. «Где был ты, Захария? Как ты выжил?!» «Я б-был в библиотеке! Когда я бросился бежать… На помощь… Я упал и меня защемило спину… Они не тронули меня, сказав, что я должен быть свидетелем, что Сыны Милоса не смотрят на знатность крови, когда несут… Своё покаяние». Ирма знала Захарию. Он наверняка приврал, что пытался придти на помощь, ибо был тем ещё трусом – но оставшейся части истории можно было верить: он был искренне привязан к Вайсам, и мысль о том, что он как-то причастен к убийству родителей, была абсурдной. Нет. Просто Сыны Милоса собрали свою кровавую дань не только с Чумного Тупика, но с Дворцового Квартала. «Их было трое… Но как они сражались, о Благодать… Как дикие звери… Ваша мать схватила меч и щит, но, вы знаете, она не воин…» На негнущихся ногах Ирма подошла к матери. На лице той, что звалась Клариссой Вайс, застыла ярость. Она встретила смерть с мечом в руках, бок о бок с охранниками их дома… С теми, на кого смотрела сверху вниз, считая лишь чуть лучше простолюдинов, которые, в свою очередь, стояли лишь чуть выше бастардов и знамений. Ирма встала на колени рядом и закрыла ей глаза. – Прости, мама, – беззвучно сказала она. «Ты не моя дочь!» – «А ты не моя мать, ты, бессердечная нетопырица!» – последние слова, которые они сказали друг другу… Отца и нескольких слух Сыны Милоса схватили живыми. Наверное, когда им выпускали кишки, привязав к стульям, они позавидовали участи тех, кто погиб в бою. Ирма разрезала верёвки Крушителем Печатей и поочерёдно закрыла глаза всем слугам и отцу. «Любимая, ты же понимаешь, что разбиваешь сердце матери? Она уже потеряла одного ребёнка, а теперь ты отнимаешь у неё второго – себя…» – «Она не потеряла его! Она его выбросила! Вы достойны того, чтобы остаться без наследников!» – Прости, папа. У отца был мягкий характер. Каждый раз, когда Ирма дерзила ему, или проказничала, он только вздыхал, как же она похожа на мать… Интересно, на кого был бы похож Кир? На мать или на отца? Теперь уже не сказать. Кир мёртв. Родители тоже мертвы. И тут эмоции наконец-то прорвались сквозь плотину, которую Ирма воздвигла на их пути. Она села на окровавленные ковры и разрыдалась. Одна в пустом доме, полном трупов, она сидела и всхлипывала. Почему она ещё жива? Как она смеет жить, когда все её близкие умерли?! Когда Альва умерла, она плакала так же. И думала о том же самом. Но мысль о Кире заставила её подняться на ноги. Мысли об искуплении, которое нужно было заслужить. И сейчас она тоже подумала о нём. О Кире – о Маргите. И снова это заставило её подняться с колен. Глупо, конечно. Маргит несколько раз повторил, что он – не её брат. Но всё же она была привязана к нему. Не потому, что он занимал тело её Кира, хотя это имело значение. А потому он был тем, кто ждал её в пустом доме, с кем можно было поговорить, и даже поплакаться на жизнь, как ни стыдно было использовать знамение в качестве носового платка. Сейчас она думала о нём: нашёл ли он записку или до сих пор спит в своём логове, волнуется ли… Она очень надеялась, что Маргит не побежит сюда. Это было самоубийство: дворцовый квартал был единственным, который патрулировала стража, и сейчас они были настороже. Лучше бы они были настороже в ту ночь, когда в дом Вайсов наведались Сыны Милоса! На пороге появился Захария. Он мямлил какие-то слова сочувствия, но при виде разбросанных тел так побледнел, что Ирма поняла – слуга ей не помощник. Нужно было приводить дом в порядок самостоятельно. Она не сможет отмыть всю кровь, но хотя бы положить трупы, так чтобы они не лежали на дороге, закрыть им глаза… Накрыть чем-нибудь… Она шаталась усталости, от железистого запаха крови, от пустоты в душе, где перекатывалась из угла в угол одна-единственная мысль: она закончит с этим, она вернётся домой. Там будет Маргит. Не брат и даже не друг, просто дикий кот, которого она приютила у себя на чердаке. Она будет рассказывать. Он будет слушать. Молча. Может, даже похлопает по плечу. И ей станет легче. От того, что кто-то выслушал, от того, что она больше не одна. Лица, искажённые мукой, страхом или яростью, одно за другим скрывались за белыми простынями. Мать и отца он почтила, накрыв их тяжёлыми гобеленами с изображением героических деяний предков. Золотая вышивка на них медленно темнела от крови. Ковры? Только выбросить. Пол. Наверное, нужно отмыть пол… За окном уже темно. Неужто ей придётся тут ночевать? Утром нужно начать готовить тела к погребению… Тут она одна не справится. Нужно позвать людей… Например, обратиться к Райзам. Некстати вспомнилось, её хотели выдать замуж за младшего Райза. Их семьи всегда были близки, и узы брака сделали бы сильнее оба дома… Но помолвка была расторгнута, когда Ирма объявила, что надевает кожаный фартук. Парфюмеры пользовались уважением, но всё же они были ремесленниками, и иметь жену, которая касались рогов и крови знамений – позорно. Если бы тогда она оставила свою мечту, то где была сейчас? Тоже укрывала бы гобеленами тела убитых родителей? Или лежала бы рядом с ними со вспоротым животом? А может, все были бы живы; ведь именно из-за неё, Ирмы, у Вайсов осталась так мало слуг и охранников, ибо репутация их сильно пострадала… Они бы сидели в обеденной зале, под золочёной лепниной. Паж играл бы нежную мелодию на флейте, а она бы обсуждала с родителями слухи о том что у какой-нибудь Леноры Прудент родилось знамение… И сама сжимала бы в руках под столом деревянную куклу, изображавшую рогатого младенца. Точную, как только это возможно, копию собственного ребёнка, которого ей пришлось запереть в канализации. Которую она вынуждена была сделать, чтобы душа проклятого дитя не вернулась и не принесла несчастье их семье, а осталась заточённой в кукле. Именно такую куклу она обнаружила у матери три года назад – и начала задавать вопросы, на которые Клариссе Вайс пришлось ответить. – Мама. Если твоя душа здесь, если ты меня слышишь… Я хочу просто попросить прощения. Я назвала тебя бессердечной. Но сейчас я понимаю, что ты просто хотела сохранить дом, сохранить наш род… И не видела иного способа, чем жить по старым правилам. Может, если б я поговорила с тобой потом, уже спокойно, мы могли бы помириться, – Ирма снова смахнула со щеки слезу. – А так я могу лишь разговаривать в воздухом, надеясь, что твой призрак где-то здесь, просто я его не вижу. Ты даже не знаешь, что я… Нашла Кира. Только это не совсем Кир. Но у него твой нос. Которого мне не досталось. А подбородок так же, как у отца… Ирма долго могла бы говорить с воздухом. С призраком Альвы, она, бывало, говорила часами, пока не пересыхало горло. Но вдруг с улицы раздался крик Захарии: – Аааа! Чудовище! Чудовище!! Ирма кинулась к выходу, обнажив нож. В свободной руке она сжала пузырёк с искристым ароматом. Вылетев на порог, она увидела Захарию – он, схватившись за сердце, вжался в стену дома – и… Маргит. Чёртов самоубийца! Он был у самых ворот – видимо, только что спрыгнул с крыши соседнего дома. Ирма облегчённо выдохнула, почувствовав, как губы непроизвольно расплываются в улыбке. Она была рада его видеть. А потом он упал. С застывшей улыбкой на лице Ирма смотрела, как он падает на колени, опирается рукой о землю, видимо, не понимая что случилось… Не понимая, откуда вся эта кровь… В спине у него, пробив грудь насквозь, торчала стрела из драконьего лука, какими тут были вооружены стражники. На крик Захарии прибежала не только она. *** Ирма завизжала. Без голоса, потому что он куда-то подевался. Она бросилась к Маргиту; Захария ей что-то кричал, кажется, даже этот ублюдский стражник что-то кричал, но она не слышала. И не слушала. Она подхватила его – отстранённо надеясь, что стражник не выстрелит второй раз, боясь попасть в неё – и потащила в дом. Он смог подняться на ноги, и даже, опираясь на её плечо – Ирма не чувствовала тяжести – смог дойти до кухни, но там снова упал на колени. Выдохнув с рычащим хрипом, он схватился за торчащее из груди острие, и вытолкнул пробившую его насквозь стрелу. – Стой!! Нельзя… – только и успела сказать Ирма, схватившая полотенце, чтобы как-то остановить кровь. Дрожащими руками она зажгла лампу. – Нельзя было… Упираясь рукой в пол, другой Маргит сжал священную печать. – Госпожа, – в кухню ворвался Захария, – Что вы делаете… Это же… – Пшёл вон! – рявкнула Ирма. – Стой у дверей! Никого не пускай! Слышишь?! Она ждала чуда. Ждала, что стоит священной печати в руках знамения вспыхнуть мягким светом, страшная рана в груди затянется. Но печать выскользнула из пальцев Маргита, и он упал на пол. Он хрипло закашлялся, сплёвывая кровь, и Ирма опустилась рядом с ним на колени, прижав к ране бесполезное полотенце. Она знала – рана смертельна. – Зачем? Зачем, глупец? Зачем ты пришёл… – прошептала она. Маргит уставился на неё мутными медными глазами. – Пешка пламени… – прохрипел он. – Старик из Чумного тупика… Ищет тебя… Берегись. – О, благодать. Ты не должен был… – Ирма всхлипнула, отчаянно перебивая в голове способы спасти знамения. Но какой может быть способ, когда повреждено лёгкое и задето сердце, а ты не знаешь магии?! Только чудо. Маргит медленным, слабым движением взял Ирму за руку. Она вздрогнула. Он же всегда ненавидел прикосновения! – Ирма, – сказал он, слова выходили у него изо рта вместе с кровью, – Мне было приятно познакомиться с тобой. Медные глаза закрылись. Он ещё дышал, точнее, хрипел, но пальцы разжались, и рука упала на пол. – Нет. Нет-нет-нет. Ты так не умрёшь, – лихорадочно пробормотала Ирма. Нужно чудо. Ей срочно нужно чудо! И она вспомнила, где может его взять. Она выдернула пробку из пузырька с бодрящим ароматом. Залечить раны он был неспособен, но обезболить и дать силы для борьбы – да. Золотисто-белое облако окутало лежащее на полу в луже крови знамение. – Держись! – выкрикнула она и вылетела из комнаты. Дрожащий Захария стоял у дверей, как она приказала. – Леди, что вы делаете! Вы привели в дом знамение, – сказал он плачущим голосом. – Ваша матушка… Ирма молча дала ему пощёчину, вложив в этот удар всю свою скорбь и злость. Он всегда был преданным слугой их дома – но он посмел выжить, когда родители умерли, и из-за его трусливых криков Кир, то есть Маргит, теперь на грани смерти. – О, Благодать! Это ведь кровь знамения… Что вы сделали, леди, что вы сделали! – всхлипнул Захари, коснувшись своей щеки. – Ключ от сокровищницы. Быстро! – велела Ирма. – Теперь проклятье поразит меня… – прохныкал Захария. Зарычав, как зверь, Ирма схватила его за горло и вытащила у него из-за пазухи ключ на цепочке. Без особых церемоний она сорвала ключ с его шеи и кинулась в библиотеку. Из полумрака, пахнущего книгами и пылью, на Ирму смотрели глаза Годвина Золотого. Мать утверждала, что Вайсы происходят от какого-то незаконнорожденного ребёнка Годвина – глупая, хвастливая семейная легенда. Ирма схватилась за портрет обеими руками и сорвала его со стены, швырнула на пол. Маленькая замочная скважина темнела в белой стене. Ирма засунула в неё ключ и повернула его так, как её учила мать – по часовой стрелке два раза, до щелчка, затем против часовой, один оборот, затем опять по часовой – пол-оборота. По шее тёк пот. В первые пару мгновений ничего не произошло, и сердце Ирмы похолодело: вдруг она что-то напутала? Вдруг механизм сломался?! Но нет. С тихим шорохом книжный шкаф отъехал в сторону, открывая тайную комнату; факелы на стенах вспыхнули, освещая сундуки и золотую утварь. Тускло блеснули доспехи и рубин на эфесе двуручного меча. Но Ирму не волновало ни золото, ни оружие; с грохотом и дребезгом она закопалась в гору золотых кубков, чтобы вытащить небольшую шкатулку. Вот оно! «Что это, мама? Какая-то… фляга? С вином, что ли?» – спрашивает десятилетняя Ирма. Она трясёт латунную бутыль, прислушиваясь к бульканью, потом пытается вытащить пробку. И получает от матери по руке. «Несносное дитя! Положи на место, – приказывает Кларисса Вайс, глаза метают молнии, как драконья пасть, – Это самое большое сокровище нашего дома. В этой фляге, – она берёт её своими длинными, холёными пальцами ласково, как ребёнка, – глоток чистой благодати Древа Эрд. Глоток истинного чуда». Сейчас, сжимая флягу в руках и не заботясь о том, чтобы закрыть сокровищницу, Ирма бросилась назад в кухню. Захарии было нигде не видно. Побежал отмываться от крови знамения? Неважно. Ирма упала на колени рядом с Маргитом. Слава Благодати, он ещё дышал; одной рукой подхватив его голову, второй она поднесла к его губам флягу. – Ну же… Один глоток, всего лишь один глоток… Его глаза оставались закрытыми, но, кажется, он всё-таки глотнул. Ирма осторожно опустила его голову на пол, вглядываясь в покрытое наростами лицо с надеждой на чудо и страхом, что чуда не будет. Единственным звуком в кухне было хриплое, захлёбывающееся дыхание знамения. Но потом оно оборвалось. Латунная фляга выпала из рук Ирмы и покатилась по полу. – Нет, – сказала она беззвучно. – Нет. Чуда не случилось. Потому что Маргит был знамением? Или их мир просто был слишком проклят для чудес? Ирма не плакала. Она слишком много слёз пролила сегодня, и их просто не осталось ни у неё в душе, ни в глазах. Она просто взяла безвольно лежащую, запачканную в проклятой крови руку и прижалась к ней губами. Кир мёртв. Её брат мёртв. Маргит… Маргит мёртв. Родители мертвы. Альва мертва. Она, Ирма, осталась совсем одна. Звенящая пустота наполняла дом – и её душу. Чьи-то шаги прошуршали в холле. Захария? Отпустив руку Маргита, Ирма, пошатываясь, вышла из кухни, в тёмный холл. Сощурив воспалённые от слёз глаза, она уставилась на старика в бедных одеждах, стоящего во мраке. С тупым удивлением она узнала старого Раву. – Рава? – хрипло сказала она. – Что ты тут делаешь? – Я узнал о твоём горе, девочка моя. Я пришёл, потому что сочувствую тебе, – Рава подошёл к ней и ласково положил руки на плечи. – Нет слов, как мне жаль тебя. Тебе ведь пришлось пережить столько страданий… Их взгляды встретились. В его глазах была искренняя жалость. И пламя.