Благословение отчаяния

Лючия, нервная беременная женщина и одна из немногих жительниц Чумного Тупика, родила через пару месяцев после знакомства Морготта с Ирмой. Роды принимала Ирма. – Не знал, что ты ещё и повивальница, – сказал он. – Я бы хотела ей не быть, – буркнула Ирма. – Но лекарей в городе можно по пальцам пересчитать. Приходится уметь всё. Она пришла бледная и усталая, в забрызганном кровью фартуке. Но сказала, что роды прошли благополучно. Не считая того, что ребёнок родился с проклятием знамения, конечно. – Лючия винит меня, – сказала она Морготту, пряча глаза. – Что я каким-то образом передала ей это проклятье… – Ты ведь понимаешь, что это бред? – Понимаю. Но всё равно нехорошо на душе, – вздохнула Ирма. Она достала из тайника в погребе бутыль вина, предложив Морготту выпить с ней. Он отказался: гнилой воды он мог хлебнуть и в канализации, и никакого удовольствия употребление так называемого «алкоголя» ему не доставляло (конечно, он не стал говорить Ирме про гнилую воду). Но компанию он ей составил. – Думаю, Лючия смирится, – сказала ему Ирма. Её глаза после вина подёрнулись маслянистой плёнкой. – Они с Дареном так ждали этого ребёнка. Не считая проклятья, девочка родилась здоровая. Кажется, у неё есть крылышки, пока что просто бесформенные отростки… – Потом обрастут перьями, – сказал Морготт, с глухой болью вспоминая Мога и его ворчание по поводу бесполезных крыльев, которые всё равно не способны поднять его в воздух. Хвост брата ему нравился куда больше. – Да… Даже жалко, что придётся их отрезать. Их и рога, сейчас только шишечки под кожей, а к году вылезут… Как зубки лезть начнут. Тогда Лючии придётся уйти из города вместе с ребёнком или отдать его. Кстати, а ты не хочешь избавиться от рогов? – Нет, – отрезал Морготт. Он ненавидел своё проклятое тело и мерзкие отростки, но мысль о том, чтобы уподобится забитым рабам, которых держали на цепи, как псов, внушала ему ещё большее отвращение. Ирма не стала спорить. От выпитого вина у неё закрывались глаза, и она упала на кровать, даже не снимая ботинки. Это пришлось сделать Морготту. Он же накрыл её одеялом. Когда он посмотрел на лицо спящей Ирмы, он нахмурился: круги у неё под глазами стали ещё темнее, а морщины – глубже. Прошло несколько дней. В вечернем сумраке Морготт прижался спиной к деревянному косяку в заброшенной части дома и выцарапал ножом чёрточку точно у себя над макушкой. Отойдя на несколько шагов, он позволил себе сухую, короткую улыбку: новая чёрточка была на несколько пальцев выше предыдущей, оставленной месяц назад. Белый пушок на щеках и на теле тоже становился всё гуще. А то Морготт уже начал бояться, что этот проклятый обречен всю жизнь быть ростом с обычного человека. Конечно, когда он станет нормального (для знамения!) роста, ему будет сложнее прятаться – но главное, что он станет сильнее. Единственное, что Морготта разочаровывало, это хвост. Этот отросток не спешил обрастать рогами и становиться хоть чем-то, что могло использоваться как оружие. Конечно, он помогал балансировать при лазании – и это было единственной причиной, по которой он не попросил Ирму его отрезать… Краем уха он услышал во дворе голоса. – Лючия! – сказала Ирма радостно. – Что, больше не держишь на меня зла? – Нет, мои глаза увидели свет правды, – ответил голос Лючии. – Вижу, принесла показать свою девочку? Как ты её назвала? Морготт осторожно выглянул в окно. Лючия стояла у ворот, держа на руках ребёнка. Ирма шагала к ней. Ничего странного в этой сцене не было, но волосы на загривке Морготта всё равно встали дыбом. Слишком отстранённая улыбка Лючии? Слишком тихий ребёнок у неё на руках? Нет, не это насторожило Морготта, а запах. Знакомая приторная вонь гари. – Ирма, назад! – зарычал он во всю мощь, на которую был способен голос этого маленького знамения, и выпрыгнул в окно. Счастье, что в этой оконной раме не было ни стекла, ни ставен – сейчас он вряд ли смог бы их выбить с одного удара. Ирма резко обернулась, а Лючия расплылась в ещё более широкой улыбке. Морготт в три прыжка успел преодолеть расстояние до парфюмера. Едва успел. Глаза Лючии вспыхнули изжелта-рыжим пламенем. Морготт схватил Ирму и за плечи и дёрнул назад – они упали, оба, покатившись по земле. Огненные слёзы потоком лились из глаз блаженно улыбающейся женщины, сжигая чахлую траву, которая пробивалась через каменную кладку двора. Она плакала. Она смеялась. Или же это были духи в голове Морготта? Они закричали все разом, и перед глазами побелело. Морготт едва успел откатиться от Ирмы, когда его проклятая кровь вспыхнула, окружая его грязно-жёлтым пламенем. Он поднялся на ноги, глядя в глаза женщине, которая некогда звалась Лючией. Сейчас её имя, её душа сгорели без остатка в Пламени Безумия. «ГОРИ», – подумал он. Нет, не он, и всё же это была его мысль. Он снова умирал. Умирал, кашляя кровью, а Древо Эрд покачивало сияющими ветвями у него над головой, недостижимое и равнодушное, как всегда. Он любил его больше жизни, но никогда не был любим в ответ. Для него не было надежды. Для кого-то, но не для него. Больно, как же больно. ПУСТЬ ВСЁ СГОРИТ. ВСЯ БОЛЬ. ВСЁ ГОРЕ. ВСЁ ОБРАТИТСЯ В УГОЛЬ. Он бросился вперёд. И ТЫ ОБРЕТЁШЬ ПОКОЙ ВО ТЬМЕ СО ВКУСОМ ПЕПЛА. Он схватил женщину за горло. – Никогда, – хрипло сказал он, глядя в её горящие безумным пламенем глаза. Священная печать, зажатая в руке, потеплела – и клинок из золотого света пронзил горло безумицы. «Я не заслужил покой», – подумал он, глядя, как тело женщины падает на землю. Только через несколько мгновений он почувствовал боль и понял, что бежал босыми ногами по тлеющей траве и углям, и его плащ… Горит? Морготт едва не свалился с ног, когда Ирма сорвала с него плащ. Потом она огрела его плащом ещё пару раз, и он понял, что сам тоже горел. Ирма выругалась. Грязно, богохульственно, как самая последняя простолюдинка. Пахло гарью, перепугано квохтали куры. – Что это было?! – наконец-то выдавила из себя Ирма. – Пламя Безумия. Тварь, что охотится за теми, кто впал в отчаяние, – сказал Морготт. Во рту было сухо. Глазные яблоки были горячими, словно во время лихорадки. В ожогах по всему телу распространялась зудящая боль. – Но… Лючия… – Ирма выпустила из рук остатки обгорелого плаща Морготта. – О, благодать, ребёнок!! Она упала на колени рядом с Лючией, и, дрожа, высвободила у неё из рук маленькое тело. – Мёртв, – сказал Морготт. Он опустился на землю. Схватка с пешкой Пламени Безумия вымотала его. – …Да, – прошептала Имра. – Во имя благодати… Несколько дней назад она была жива и абсолютно здорова!... Неужто Лючия…? Н-но я не вижу никаких ран… Хотя, она могла задушить её подушкой… Как она могла… Собственного ребёнка… Ааа! Вскрикнув, Ирма отскочила от женщины: голова Лючии вдруг повернулась, и из глазницы выкатилось глазное яблоко. Оно напоминало перезревшую, багровую виноградину. На зрачке красовался огненный отпечаток пальца. Морготт вдохнул, собирая остатки сил, что были у этого знамения – и ударил по глазному яблоку кулаком. В былые времена он бы вызвал сияющий молот, сотканный из света, а теперь пришлось обойтись простенькой молитвой, которая просто окутала его руку ржавым, неверным светом. Но этого хватило. С мерзким звуком Виноградина Шабрири лопнула, раскидав брызги кровавой слизи. – Она впала в отчаяние. А потом Пламя начало шептать ей на ухо, – сказал он, превознемогая тошноту; вонь от раздавленного глазного яблока была совершенно омерзительна. – Обещая сжечь все её печали. Говоря о счастье и покое. Слабая женщина поверила этим обещаниям, и была сожжена изнутри безумием. – Б-благодать сохрани, – прошептала Ирма. Она прижимала к груди мёртвого младенца-знамения, а по щекам катились слёзы. *** Запах гари преследовал их, когда Ирма в своей комнате обрабатывала ожоги Морготта. Её пальцы почти не дрожали. – Ничего опасного, – сказала она. – Хорошо, что я успела сорвать с тебя плащ… Благодать, ты первый мужчина, который проводит столько времени со мной голым! – она нервно усмехнулась; Морготт поднял бровь, находя шутку дурацкой и неуместной. – Спасибо, – улыбка Ирмы пропала, а голос дрогнул. – Ты спас меня… Спас. Уже в третий раз. – В этот раз не ты искала смерти, а смерть – тебя, – сказал Морготт. – Ты настоящее чудо благодати в этом проклятом мире, – сказала Ирма. Морготт отдёрнул руку, которую она перевязывала. – Не богохульствуй, – жёстко сказал он. Ирма хотела ещё что-то сказать, наверное, снова пошутить, но наткнувшись на ледяной взгляд Морготта, замолчала. Она села рядом с ним; сгорбленная и бледная. – Что это за Пламя Безумия? – спросила она. Морготт рассказал ей. Не всё, что он знал, но то, что нужно было знать ей. – …Один из погасших, Вайк, принял объятия Трёх Пальцев и получил их огненную метку. К счастью, мне удалось остановить его до того, как он успел уничтожить Древо. После этого я понял, что погасшие не принесут нашему миру ничего, кроме бед и разрушения, ведь огонь амбиций, который их ведёт, пожрал их совесть и здравомыслие. Я запечатал путь к Пламени Безумия. Я запечатал путь в земли великанов. Но запечатать – не значит уничтожить… Кому под силу уничтожить божество? После моей смерти, печати разрушились, и ничего не мешает Пламени находить новых последователей. Отчаяния в этом проклятом мире хватает. Оно ищет чемпиона. Того, кто сожжёт Древо, Кольцо Элден, а потом и весь мир. – Может, это не худшее, что может произойти, – сказала Ирма мрачно, глядя на свои колени. Морготт посмотрел на неё, не желая верить своим ушам. – Даже мыслей не допускай таких. Хочешь пойти по той же дороге, что и Лючия? – Я не хочу! Просто… Я стараюсь надеяться на лучшее, очень стараюсь, но уже не могу. Я смотрела на то, как растёт живот Лючии, и думала – вот оно, маленькое семечко будущего, ради которого стоит жить нам всем. А теперь… – она тяжело вздохнула. – Мы как будто гниём. А я знаю одно: если конечность гниёт, то нужно её отсечь и прижечь огнём культю… – Пламя Безумия не прижигает. Оно сжигает, – сквозь зубы сказал Морготт. – Ты будешь лечить рану, сжигая больного заживо? Ирма покачала головой. – Хватит об этом, – сказала она. – Нужно… Что-то сделать с телом Лючии. И девочки… Так и умерла безымянной… Нужно пойти к её мужу. Благодать, я и думать боюсь, что стало с её мужем… – Пойдём вместе, – сказал Морготт. – Тебе нельзя… – Дева, ты не можешь знать, что найдёшь у неё дома, – твердо сказал знамение. – В худшем случае её муж тоже поражён этой скверной. Этот квартал полупустой. Просто объясни, где её дом – я доберусь скрытно и встречу тебя у дверей… Или на крыше. – Ладно, – Ирма испустила душераздирающий вздох. – Если ты сейчас в состоянии лазать по крышам, кто я такая, чтобы пытаться удержать самого Ужасное Знамение. Одна просьба… Оденься. *** Морготту пришлось надеть свой старый плащ – тот самый, который он соорудил себе в Подземельях Отчуждения, уже будучи в чужом теле, в основном из обрывков одежд Убийцы Знамений. Он предпочитал не прикасаться к нему, потому что Ирма при первой же возможности постирала это плащ с мылом. «Душистым», сказала она. Но для чувствительного носа знамения этот аромат был редкостной вонью. К счастью, сейчас вонь почти выветрилась. «Если ты сейчас в состоянии лазать по крышам…». Морготт был в состоянии, но и только. Пусть ожоги и не были опасными – особенно учитывая живучесть знамений – он был вымотан. Смотреть в глаза обезумевшей женщине было глупо и самонадеянно, как парировать меч голыми руками. У него больше не было силы великой руны – и всю тяжесть удара принял на себя его разум. Он до сих пор ощущал горячее касание на своих глазных яблоках. Морготт помотал головой, приказывая изнеможению убраться подальше, и двинулся в путь. Они с Ирмой добрались до дома Лючии одновременно. Переулок был пуст, и Морготт, не скрываясь, спрыгнул с крыши. – Пахнет кровью, – хмуро предупредил он Ирму. – Это даже я чувствую, – сказала она, и толкнула приоткрытую дверь. Морготт сердито цыкнул: входить первым должен был он, мало какая опасность ждёт внутри! Девочка продолжала упорно искать встречи со смертью. Внутри дома стоял тяжёлый, пахнущий гниющей кровью и начавшим разлагаться телом, полумрак. Мужа Лючии они увидели сразу: он неподвижно сидел на стуле, запрокинув голову назад. Его руки были связаны за спиной – а живот вскрыт и выпотрошен. По телу ползали мухи. – Во имя благодати, – пробормотала Ирма, медленно приближаясь к телу. – Он мёртв как минимум день… Неужто Лючия это сделала? Морготт встал за спиной Ирмы, прислушиваясь; но никаких звуков кроме жужжания мух, тут не было. Парфюмер же склонилась над телом. Морготт воздал должное её смелости: большинство людей убежало бы без оглядки или упало бы в обморок. – Кишки. Их нигде нет… Значит, это не Лючия, – сказала Ирма через некоторое время. – Это Сыны Милоса. – Кто? – о них Морготт слышал в первый раз. – Убийцы, поклоняются какому-то поедателю… пожирателю… – Пожирателю Отбросов, – закончил Морготт. – Да… Считают, что если будут убивать также, как убивал он, то новое Древо одарит их бессмертием, – сказала Ирма. – Полагаю, они появились уже после твоей смерти… – Да, я застал только самого Пожирателя Отбросов, – Морготт оскалился. – Он был один из тех, кто убил меня. – О Благодать, – Ирма тяжело вздохнула, и быстро об этом пожалела – судя по тому, как она зажала руками рот, пытаясь сдержать тошноту. – Понятно, почему Лючия сошла с ума. Или же Дарена убили уже после? Хотя какая разница… Нужно их похоронить, – хрипло сказала она, справившись с приступом. Они обшарили опустевший дом. Морготт видел, как у Ирмы дрогнули губы, когда она увидела пустую люльку. В конце концов они нашли лопату, и похоронили всю семью во дворе их дома. – Покойтесь с миром, да примет Древо ваши души, – прошептала Ирма. Она положила на каждую могилу несколько увядших цветов Древа Эрд. – Вы были… Вы могли стать хорошей семьёй. Она стояла на коленях у могилы Лючии, глядя на пирамидку камней – единственное надгробие, которое они смогли соорудить – невидящими глазами. Морготт стоял рядом – скорби он не ощущал, потому что слишком плохо знал Лючию и её семью, лишь горечь и опустошение при мысли о том, во что превратился Лейнделл и весь мир. Погружённый в тишину, окутанный ржавым туманом, он казался одной большой могилой… Рычание, похожее на смех, раздался со стороны крепостной стены. На высохшем древе сидело несколько существ отдалённо напоминающих человеческих детей с большими деформированными головами и морщинистыми лицами. Их тела были покрыты шерстью и перьями, а за спиной торчали недоразвитые крылышки. Они скалили зубы, глядя на Ирму с Морготтом. Бастарды. Такие же проклятые, как знамения – к счастью, их проклятье не поражало детей в утробе человеческих матерей, и они оставались отдельным племенем, которому было дозволено жить пока они служат людям. Но старый порядок начал трескаться ещё во время Раскола, а сейчас так вообще гнил. Немудрено что бастарды смеют показываться в городе. – Только их здесь не хватало, – пробормотала Ирма. – Я думала, ты любишь всех проклятых, – сказал Морготт. – Без особо взаимности, – ответила Ирма. – Они захватили целый квартал на севере Лейнделла и, кажется, чувствуют себя прекрасно. У стражи пока хватает сил отбивать их нападения, но только пока. Говорят, за городскими стенами они уже уничтожили немало человеческих поселений… Мстят за столетия рабства, не щадя никого. Так что скоро, может, я присоединюсь к Лючии, только хоронить меня будет некому – они обглодают меня до костей, – Ирма криво улыбнулась. – А вот тебя они не тронут. Обещаешь хотя бы нормально похоронить меня? – Я их щадить не буду, – сказал Морготт. Он подошёл к дереву, на котором сидели бастарды, и зарычал на них – раньше этого было достаточно, чтобы мелкие твари и дикие звери разбежались. Сейчас его голос был гораздо тише, а хвост годился только для того, чтобы недовольно вилять, но бастарды всё равно поспешили убраться. Это немного улучшило его настроенье. Несколько гнилых листьев Древа, кружась, опустились на свежие могилы. – Пора возвращаться домой, – сказал он Ирме. *** В эту ночь он был не в силах охотиться – к счастью, у него была припрятанная про запас в погребе одного из заброшенных домов половинка крысы. А потому Морготт дал своему тело то, что оно отчаянно требовало – отдых. Он проспал всю ночь и часть дня. Когда он проснулся, то понял, что Ирмы нет. Беспокойство кольнуло сердце. Дева была не в лучшем состоянии вчера. А он… Он вообще попытался её подбодрить или успокоить? Кажется, нет. Он никогда не был хорош в этом. Он понятия не имел, какими словами вселить надежду в кого-то, особенно в мире, где места для надежды не оставалось. Но в комнате, на заваленном рисунками знамений и заметками рабочем столе, он нашёл торопливо написанную записку. «Плохое случилось с моими родителями. Я должна пойти домой. Вернусь. Будь осторожен», – гласила она. Морготт нахмурился: он не знал, успокоился он или начал беспокоиться ещё больше. «Плохое случилось с моими родителями…» – конечно, они могли просто заболеть. А если до них добралось Пламя Безумия? Девочка может постоять за себя в бою, и не обделана отвагой, но в схватке с противником страшнее бродячей собаки ей долго не продержаться… Морготт скомкал записку. В мыслях он мог честить Ирму сколько угодно – но ему, знамению, путь в кварталы, где живут немногие оставшиеся аристократы, был закрыт. Она никак не могла взять его с собой. А он не может отправиться за ней: стража убьёт его, как только увидит, к тому же он не знает, где находится дом Вайсов. Так что Морготт забрался в чердак и стал ждать. Ожидание было мучительно; сколько он ни пытался медитировать, разум не успокаивался. У него не было часов, а рыжий полумрак не позволял определить время по солнцу – и он не мог сказать, сколько времени прошло: пара часов или целая вечность. Потом он услышал шаги у ворот и встрепенулся. Он вылез через дыру на крыше, прислушиваясь и принюхиваясь – и сразу понял, что это была не Ирма. У ворот стоял старик, который, кажется, тоже жил в Чумном Тупике. Ирма сказала, что он немного не в себе… Не в себе. Морготт оскалился, почуяв знакомый запах гари. Он впрыгнул на конёк крыши и поднялся во весь рост. Старик стоял у ворот и смотрел на него. Знамение видел жёлто-рыжие отблески пламени у него в глазах. – Она ушла, да? – спросил старик, улыбаясь. В руке Морготта возник сотканный из света кинжал. Но он медлил метнуть его в цель, обожжённый простой и ужасной мыслью: а реально ли то, что он видит? Вчера Пламя Безумия коснулось его разума, его глаз – и вдруг он начал сходить с ума, сам того не ведая? Что если старик перед ним – просто старик? Он не помнил, чтобы пешки Пламени Безумия были настолько разговорчивыми. Они могли только стонать или безумно хохотать… Этот же осмысленно говорил, как и Лючия… – Она не вернётся такой, какой ты её помнишь, – старик улыбнулся. – Она увидит свет истины. Она уже его видит, просто закрывает глаза. С яростным рычанием Морготт метнул кинжал света в старика, но тот увернулся, неожиданно легко и быстро. – Я пойду за ней, – сказал безумец, беззаботно улыбаясь. Морготт до боли в пальцах сжал священную печать, пытаясь создать второй кинжал – и взревел от бессилия: он чувствовал только холод и головокружение. У него не хватало сил! Безумец удалялся, а он, некогда Ужасное Знамение, распластался на крыше, цепляясь когтями за черепицу и пытаясь удержаться от падения. Когда кинжал всё-таки возник у него в руке, старик уже пропал. Уже ни от кого не скрываясь, Морготт спрыгнул на пустую улицу. «Я пойду за ней». Пламя Безуимия охотится на отчаявшихся, на потерявших надежду, на находящихся на грани безумия – не мудрено, что Ирма стала целью. Уверенная улыбка и шутки были лишь маской, Морготт прекрасно это видел… И ничего не сделал. Что он мог сделать?! Что, пламя побери, он мог сделать?! В мире с гниющим Древом Эрд больше было не найти утешения. И утешать он не умел. Только убивать. Проклятое, нечистое, бесполезное создание… Морготт обхватил голову и взревел, как раненый зверь. Он ненавидел себя, как никогда раньше. Он ненавидел Погасшего, который проклял и осквернил всё, что было дорого Морготту. Он ненавидел судьбу, которая вытащила его с того света, сделав позорным вором чужих тел, ненавидел парфюмера, которая вытащила его из вонючего подземелья, заставила посмотреть в лицо своим ошибкам… И снова ненавидел себя – за слабость, за неспособность защитить тех, кого хотел защитить. Пламя, бесконечный и бескрайний океан пламени окружал его. Он ревел, он шептал, он выл. И он дарил надежду; на то, что мучения закончатся, боль будет недолгой… Что там, за пламенем, лежит долгожданный покой…. – Нет, – прорычал Морготт. – Нет, безликая тварь. Может, я не смог убить тебя тогда, но мою печать ты не смогла разрушить тоже. И сейчас тебе меня не победить! Он сел, скрестив ноги и закрыв глаза. Вдох, выдох. Сосредоточиться. Успокоить разум. Превратить его в спокойное озеро, по которому можно плыть. И нырнуть на глубину. Вспомнить маленькую девочку, которая прячется на золочёной крыше. Где это было? Из-за какой статуи высовывалось детское лицо со вздёрнутым носом? Морготт открыл глаза. Он вспомнил! Не точное положение дома, конечно, но хотя бы место, где следовало искать. Порывшись в своём логове, он достал осколок оков Кира и посмотрел на выгравированный на них герб: птица с ветвью Древа в клюве. Ещё один ключик к местонахождению дома Вайсов. Больше Морготт времени терять не стал. На Лейнделл опускалась ночь, и в густеющем мраке знамение в лохмотьях побежало по заполненным рыжим туманам улицам Лейнделла. Туда, где тускло блестели золотые крыши дворцового квартала. Он найдёт девочку раньше пешки Пламени Безумия.