Благословение отчаяния

На следующий день у Ирмы начала жар. – Ничего. Небольшая лихорадка – это нормально, – сказала Ирма, осматривая рану. Даже Морготт, не знаток человеческих эмоций, видел, что она скорее успокаивает себя. – Раньше молитвы действовали сильнее, да? – спросила она Морготта. Тот кивнул. – Хоть не кровит. Раз уж ты решил остаться, покорми кур, сделай милость. Если захочешь есть, запасы в погребе. Кур не трогай по возможности. А если уж ничего не останется, то хотя бы не трогай чёрную – она чуть ли не каждый день яйца несёт, мы с Альвой без неё бы голодали… Морготт не стал спрашивать про Альву. – Дверь запри изнутри, и всем говори, что я болею, а ты – Юлиан Вайс, слуга дома, – сказала Ирма, обессилено откидываясь на подушку. – Погоди. Мне нужно, чтобы ты кое-что достал из шкафчика… Пузырёк с тёмно-красной жидкостью, написано «От лихорадки». Ты умеешь читать? Морготт кивнул. Он слушался всех распоряжений беспрекословно и молча, и – удивительно – ощущал облегчение. Что ему говорят, что делать. Что у него есть какая-то цель в этом проклятом мире. Что у него нет причины поднимать голову и смотреть вверх, на почерневшее Древо и затянутое ржавым туманом небо. К вечеру Ирме стало хуже. Она бредила, бормоча имя Альвы, а Морготт менял ей мокрые полотенца на лбу. Так прошла ночь. А утром она разбудила его, погладив по голове – он сразу отскочил к самой двери. – Не дотрагивайся до меня, – сказал он сквозь зубы вместо «я рад, что ты пережила эту ночь». – Ладно, не буду, не буду, – сказала Ирма, примирительно поднимая руки. Готовить он не умел – поэтому из еды приносил парфюмеру только воду из колодца и хлеб из запасов. Она не жаловалась. К вечеру попросила его отыскать костыли, и, опершись на один, пошла кормить кур. На следующий день она, перебинтовывая рану, обрезала выросшие вокруг не то иглы, не то рожки, и начала принимать посетителей. Их было немного – и почти все (Морготт сидел на чердаке точно над приёмной парфюмера и слушал) просили снотворное. Одна женщина долго не уходила, умоляя дать снадобье, которое позволит её ребёнку родиться «чистым». – Прошу, леди, вы ведь такая добрая. Если вы не сможете помочь, то никто не сможет… Сейчас так трудно завести ребёнка. Я не знаю, что сделаю, если он будет проклятым… Не знаю… – Даже проклятые могут жить, – говорила Ирма успокаивающе. – Но они же… Безумные и жестокие, как звери… – Бред! Вот увидите, у вас будет прекрасный, здоровый ребёнок. Сейчас проклятых рождается столько, что его у вас никто не заберёт. Рога я срежу, много с вас не возьму, – говорила Ирма бодро. – Главное – не нервничайте сильно… Только на пятый день он спросил её: – Кто такая Альва? – Моя подруга, – лицо Ирмы сразу застыло. – Она оставалась единственным близким человеком после того как я поссорилась с семьёй. Эта священная печать принадлежала ей, – она показала на печать, которую Морготт повесил на шею. – Что случилось? – спросил знамение, вспомнив пустую комнату, где все вещи оставались на всех местах. – Выпила яд, – сказала Ирма с кривой улыбкой. – И не один. Опустошила мои запасы. Морготт окаменел. Он вспомнил собственную просьбу дать ему яд – и как Ирма на неё прореагировала. – Она не могла спать. Я чурбан во всём, что касается магии, а вот она видела духов, и Древо отвечало на её воззвания, – сказала Ирма. – И духи не давали ей спать. Постоянно кричали у неё в голове. Она чувствовала их страдания. Могла заснуть только со снотворным. Но ты же видишь, что происходит. Снотворное нужно всем, а лилии Святой Трины так редки. Нам приходилось почти всё продавать. Мы поссорились с ней, она без спроса взяла пузырёк из запасов, а ведь мне заплатили деньги заранее… И в итоге утром я нашла её тело, среди блевотины и разбросанных пузырьков, – Ирма резко отвернулась и спрятала руки в лицо. – Наверное, её дух остался в этой комнате. Когда-нибудь он придёт ко мне и придушит. – Прости, – сказал Морготт. Он не помнил, когда в последний раз перед кем-то извинялся. Но просил прощения он искренне. За то, что ткнул пальцем в не затянувшуюся рану там, у выхода из Подземелий Отчуждения. Что из-за его слабости мир превратился в гниющий труп. – Ты не знал, – всхлипнула Ирма. – Ты не мог знать. Я поняла… Поняла, что должна заплатить за всё… За всех малышей-знамений, который умирали у меня на руках… За Альву… Я просто не могла больше так жить… Моего брата бросили в подземелье только за то, что он родился проклятьем, а я что? Я только наорала на родителей и ушла из дома… Я не попыталась ничего исправить… Три года… – она рывком вытерла глаза. – Все так делают, не правда ли? Выбрасывают проклятых детей, а потом делают вид, что их не было. Но после смерти Альвы я поняла… Что это мы сами прокляли себя, и что я должна что-то сделать. Как-то искупить. Я знала, что скорее всего умру, но я ведь заслуживала этого. Я ведь тоже… Тоже виновата, выходит… Все мы виноваты, – она решительно вытерла глаза рукавом. – Мы сами прокляли себя. Побывав там, внизу, я это поняла окончательно. Древо Эрд надоела наша жестокость, и оно возненавидело нас. – Что за чушь ты несёшь, – сказал Морготт. – То, что знамения должны быть заключены под землёй – часть Золотого Порядка. Жестокий, но непреложный закон. Пока существовал Золотой Порядок… – И куда нас завёл этот Золотой Порядок! – зло выкрикнула Ирма. – О Древо, там, внизу, по щиколотку костей! И лежат они в дерьме, как будто даже нормально погребения не заслужили! И это всё у нас под ногами!! Мы смели жить под золотым светом, бросая детей умирать в темноте! И сейчас Древо стребовало с нас долг…. – Это не Древо. Это одна проклятая, погасшая душа. Одна стервятница. Она что-то сделала с Древом. С Кольцом Элден. Она прокляла нас всех, не Древо, – сказал Морготт сквозь зубы. – А, наша новая королева, – выплюнула Ирма. – Королева, Благословлённая Отчаянием. Так она зовёт себя. Она не выходит из дворца, и никто, кто видел её лицо, не возвращается назад. Она безумная тварь, которая глядит сверху, как мы страдаем, но разве не Древо Эрд даёт ей силы? Разве не Величайшая Воля руководит её рукой? Мы сами прокляли себя! Своими делами! Своими!! Руками! Вскочив, она сунула трясущиеся руки под нос Морготту. Взяв её за запястья, он усадил Ирму на кровать. – Успокойся. Ты ещё слаба, – сказал он. Ирма уткнулась носом в подушку, её плечи сотрясалась от рыданий. – Мы сами прокляли себя, и вместо того, чтобы пытаться найти искупление, зарываемся всё глубже. Наши души столь отвратительны, что Древо больше не принимает их… – всхлипывала она. – Мы обречены. Мы мучаемся, а духи детей, умерших в темноте, смотрят на нас и смеются!! Морготт ничего не мог сделать, кроме как сидеть рядом с её кроватью, нерешительно поглаживая по плечу. Он ненавидел прикосновения. А почти все люди – исключая отца, разве что – были в ужасе от перспективы, что их коснётся знамение. Но Ирма, когда он дотронулся до неё, сразу прекратила кричать, а всхлипывания становились всё тише и тише. Когда она заснула, Морготт накрыл её одеялом и поднялся на чердак. Он сел около дыры в крыше и уставился на силуэт Древа, чернеющий на фоне грязных, как нестиранное бельё, небес. – Почему ты это сделала, Погасшая Душа? – прошептал он. – Почему… Вы убили меня. Вы каким-то образом преодолели тернии. Восстановили Кольцо. Ты могла бы стать второй Марикой, купаться в золотом свете… Но вместо этого ты прокляла всё. Обрекла мир на медленное, мучительное умирание. Почему? Ржавое небо молчало. С него упал одинокий листок. Он не был золотым. Он был рыже-коричневым, с чёрными прожилками, и рассыпался в прах, как только Морготт его коснулся. – Тот воин, который с тобой был. Я ведь знаю эту тварь. Безумный убийца, который поедал кишки своих жертв и осквернял их души. Я ведь когда-то казнил его, а потом он вернулся. Стал погасшим. Тогда я заключил его в подземельях Лейнделла. Он говорил, что у него сердце знамения – вот я и отправил его к знамениям… Почему ты освободила его? Ты тоже была безумна? За что так возненавидела этот мир? Ты могла бы спуститься ниже… К Пламени Безумия. Мои печати исчезли, когда я умер, и ничто не мешало тебе поклясться в верности Трём Пальцам… Сжечь Древо. Сжечь мир. Но ты даже быстрой смерти нам не дала. Ты захотела, чтобы мы умерли мучительно. Почему? – из горла вырвался горестный смешок. – Ты была такой же доброй, как эта девочка? Потом увидела… Черепа, валяющиеся в дерьме, и решила, что Золотой Порядок должен заплатить? – он вскочил. – Да как ты смела. Как ты смела судить, – он хотел кричать, но не хотел будить Ирму, – Если кто и может их судить, то я. Или Мог. Или другие знамения. Ты не имел никаких прав выносить приговор!! Ни Мог, ни я не хотели такой участи миру! Как ты смела… Как ты смела!! Он сел, сжавшись в комок. Эта ночь обещала принести с собой кошмары. Воющие у ушах голоса, которые он научился подавлять и игнорировать. Но сейчас его собственный разум бессильно выл. Морготт понимал, почему жрица по имени Альва предпочла смерть такой жизни. Жаль только, что смерть больше не избавляла от мучений. *** После бессонной ночи утро было тяжёлым. Ирма всё-таки спала, а потому чувствовала себя неплохо, хоть вчерашняя истерика вымотала её, оставив бледной и изнурённой. Она приготовила нечто, что назвала «яичницей» – пожарила содержимое яиц, накидав туда каких-то травок. Морготт никогда не ел такое – только выпил сырыми пару яиц, пока Ирма валялась в кровати – и не жаждал пробовать. Но отказывать Ирме, которая позвала его завтракать, не хотелось. Вкус оказался весьма… Интересным? Он редко ел ради вкуса, обычно только чтобы наполнить живот. И тем более он не ел в чьём-то обществе. Но ради Ирмы... Опять ради Ирмы. Древо сохрани, прошло всего-то несколько дней, а девочка уже вьёт из него верёвки. Он не мог понять, как так вышло. Неужто он мог так размякнуть от проявленной по отношению к нему бесхитростной доброты?! Тем более что он знал, что вся эта доброта происходила от того, что у парфюмера просто разум повредился после потери близкого человека – и она вцепилась в первого, кто под руку подвернулся. Что ж, он не стал отказываться от предложения поесть за одним столом. Пусть любуется на его клыки, как он рвёт ими еду, как зверь какой-нибудь. Он всё ждал, когда на лице у неё появится отвращение, но не дождался. Хотя глаза она и отводила. А потом, прокашлявшись, сказала: – Прошу прощения за вчерашнюю истерику. Я… Сорвалась. – Ты потеряла близкого человека, дева. Любой бы сорвался, – сказал Морготт. – Мне нужно держаться. Ради Альвы, ради всех, – сказала Ирма. – Я взрослый человек, а не ребёнок. Она точно не хотела, чтобы я плакала… Я думаю, не хотела. Хотела избавить меня от своего общества… Считала себя проблемой… Бросила меня одну… – она вздохнула. – Нет, не буду об этом говорить. Опять расклеюсь. Лучше скажу кое-что другое. Кажется, я поняла, как тебя звали при жизни, – она лукаво улыбнулась. Морготт издал неопределённое ворчание. – Ты разговариваешь, как обычный человек. Интеллект у тебя тоже не ниже человеческого. Древо отвечает на твои молитвы. И ты говорил о Погасшей, словно лично сражался с ней, защищая Древо, – сказала Ирма, запуская в рот кусок яичницы. – Я знаю только одно знамение, которое служило королю Морготту и было приближено к трону. Уникальный случай, о котором благородные предпочитает не говорить, но простые солдаты и горожане шепчутся. – Хмм, – буркнул Морготт. Девочка определённо не была дурой; о первом слое правды догадалась. – Маргит Ужасное Знамение. Гончая короля Морготта Благословляющего, – сказала Ирма, победно подняв в воздух вилку. – Ты права, – просто ответил он. – Только подумать. Я командовала тобой… Вами… Как мальчишкой, не подозревая о вашем истинном статусе, – сказала Ирма. – Надеюсь, вы простите меня. – Прощаю, – сказал Морготт, складывая руки на груди. Он почувствовал странное удовлетворение. – И как мне теперь называть вас? «Сэр»? – Называй как и прежде. На «ты». Нет смысла в церемониях, – подумав, сказал Морготт. – Хорошо, – Ирма лукаво улыбнулась. – Значит, просто Маргит. О Древо, поверить не могу. Это вы… Ты. Никогда не думала, что мы встретимся второй раз. – Что? – Мне было лет пять. Мать запретила мне выходить из дома. Наверное, на улицах было небезопасно, но я посчитала, что меня за что-то незаслуженно наказали, и вылезла через окно на крышу, – задумчиво сказала парфюмер. – Древо, каким ужасным ребёнком я была! Потом полезла на соседнюю, потом – на другую… Внизу солдаты ходят, а смотрю на них сверху вниз и веселюсь. А потом слышу – тук, тук, тук. Кто-то огромный идёт и так ритмично постукивает палкой. Я нырнула за статую и притворилась сторожевым бесом. И тут по переулку проходит великан даже выше тягловых троллей, с жёлтыми глазами и таким здоровым хвостом. Ох я и перепугалась. Потом меня с крыши рыцари нашего дома снимали, дома, конечно, досталось под первое число, а когда я рассказала про великана – досталось ещё больше. Мне запретили об этом говорить вообще. Потом я расспросила рыцарей, и они рассказали мне о Маргите Ужасном Знамении, который служит королю, появляется из неоткуда и уходит в никуда. Что оно действительно ужасно, что люди умирают от отвращения, просто посмотрев на него, но почему-то оно сражается за Лейнделл. И что один раз оно дралось с генералом Раданом и его войском под нашими стенами, – она хмыкнула. – С тех пор я часто расспрашивала простолюдинов о Маргите Ужасном Знамении. Чего они мне только не рассказали! Историй хватило бы на вот такую толстую книгу, которую можно было бы назвать «Как столкнулся с Ужасным Знамением и выжил». Морготт нахмурился, пытаясь припомнить встречу с маленькой Ирмой. Какое-то смутное воспоминание было: ребёнок на крыше, высовывающийся из-за статуи, глаза испуганные – но любопытные… Только почему он тогда бродил по переулкам Лейнделла, не замаскировавшись? Нашёл жертву Пожирателя Отбросов и шёл по запаху?... Он встал, отодвинув стул. – Вижу, ты поправилась, – сказал он. – Да, нога заживает, – улыбка сползла с лица Ирмы. – Сейчас ты скажешь, что уходишь, потому что мне помощь больше не нужна. Так? – Ты хочешь этого? – спросил Морготт. – Нет. Нет, я не хочу. Я… – Почему? Ни один нормальный человек не захочет жить в одном доме со знамением. Тем более сидеть с ним за одним столом. Почему, дева-парфюмер? Потому что ты видишь во мне своего потерянного брата? Потому что потеря близкого человека оставила такую пустоту в твоей душе, что ты готова заполнить её кем угодно? Даже проклятым знамением? Ирма молчала. Затем сказала: – Как жестоко. – Не проси меня о милосердии, никогда им не славился, – сказал он. – Я не твой брат. Не твоя семья. И если ты искала искупление… Считай, ты его нашла. Если тебе это важно – я не держу зла. Ни на тебя, ни на тех, кто надел на меня оковы. Так почему же ты хочешь, чтобы я остался жить с тобой? Ирма зажала нос в ладонях, пытаясь собираться с мыслями. – Я не буду спорить, – сказала она в конце концов. – Я хочу заполнить пустоту в душе. О Благодать, как же хочу. Но я прекрасно понимаю, что ты не мой брат, ты не мальчик, и, наверное, годишься мне в отцы. А то и в деды. Я… Не хочу, разбив одни оковы, налагать на тебя другие. Поэтому… Если хочешь уйти – уходи. Я переживу. Даю тебе слово, – она перевела дыхание. – А насчёт того, что ты знамение… Меня это не волнует. И я не вижу, почему это должно меня волновать. Мне было десять лет, когда Древо Эрд изменилось. Я выросла в мире, где все рождаются проклятыми, и считаю глупым цепляться за умерший вместе с королём порядок. Морготт сжал спинку стула. Слова парфюмера разили не хуже оружия. – Плачу жестокостью за жестокость, – Ирма улыбнулась горько и дерзко. – Ты любишь прямоту, верно? Вот и говорю прямо. Я не питаю отвращения к знамениям. Если бы питала, я бы не стала парфюмером. И если ты действительно тот самый Маргит Ужасное Знамение – я почту за честь жить по соседству с тобой. – Честь?! – В приличном обществе, – слово «приличный» Ирма произнесла с отвращением, – твоё имя под запретом. Они делают вид, чтоб тебя никогда не существовало. Но я-то слушала людей попроще. Кем бы ты ни был – ты защищал город, и, посмею сказать, сделал для него даже больше, чем сам король, – Морготт не смог сдержать кривую усмешку, – Поэтому, отмечая твои несомненные заслуги перед Лейнделлом, я провозглашаю: Маргит Ужасное Знамение, двери этого дома всегда открыты перед тобой, покуда стоит дом. Это звучало издевательски, но во взгляде девочки не было ни капли лукавства. Безумная! Морготт растерянно вильнул хвостом, не зная, что ответить, и сел обратно на стул. В конце концов он спросил: – Этот дом принадлежит твой семье? – Нет, он принадлежал Альве. Но вся её семья умерла… – Ирма криво ухмыльнулась и забросила в рот последний кусок яичницы. – Не думаю, что у неё есть наследник ближе, чем я.