Смех, грех и зубочистки

Взрослые на то и взрослые, что, когда это необходимо, ведут себя максимально лояльно к чьим-то слабостям. Опять же, если это зрелые люди. И опять же, в особенности если это ребенок, пусть даже и не до конца понятно насколько, но судя по всему, подтверждение этому уже здесь. Мужчины не станут лезть, если поймут, что их забота будет нетактичной, а главное — неуважительной по отношению к этому маленькому, но все же правительственному, агенту. А потому они терпеливо выжидали, чуть ли не затаив дыхание, когда малыш к ним выйдет сам, вытерев свои глазки и прекратив тихонечко хлюпать носиком. Хотя по выражению лица Санджи у него явно свербит в одном месте, но одноглазый нахал придавил его ноги своим телом, прекрасно осознавая всю сердобольность первого. Однако, стоит отдать ему должное, насколько он хорошо знает этого напомаженного, это скорее подстраховка, нежели он реально сейчас бросится к ребёнку. И вот, пару мгновений, и всхлипы поутихли, шебуршание за стенкой возобновилось, а в перекладину дверного проема осторожно постучали. — Вас звали на завтрак, — показался сначала здоровенный меч, потом макушка владельца, а затем и его плюшевый рыцарь, — и попросили поторопиться... — Да, конечно, мой милый друг, — в руки Санджи вложили ту баночку крема, лежавшую позади него, предварительно по-джентельменски открыв. Зоро — засранец-обольститель, — Мы сейчас спустимся. Мужчина продолжил умиротворяюще щебетать, параллельно спешно собираясь и указав неопрятному газону в сторону ванны, ибо колосья не созревшей пшеницы на лице отросли под слоганом «Будь здоров». Хотя, справедливости ради, то ли Санджи выдрессировал, то ли сам Зоро повзрослел, а может он и перенял пару привычек от первого, но за этими зелеными насаждениями следили, даже опрыскивая всякими святыми водами люксовых брендов, на радость златовласого смотрителя сада. Но тут, видимо, включилась логика — мол, надо соответствовать статусу престижного наемника, да еще и с таким коллегой под боком. Не считая, конечно, Луффи, которому все эти роскошества были не интересны. Да и уход за собой, в принципе. Хотя и тут не обошлось без греха. Как-то раз его и застукали за тем, что он обливался всеми этими дорогущими парфюмами втихаря, разворошив полку и устроив в ванной комнате настоящий обонятельный армагеддон. Санджи тогда чуть было не упал в обморок от такого расточительства, принимая еще и тот факт, что Луффи пролил парочку подарков от его постоянных клиенток. Пришлось объясняться пред ними с напускным румянцем на щеках. Правда Хоуку пока все тонкости их быта были неизвестны, поэтому он внимательно следил за ними, все так же стоя в дверном проеме. Для него всё это было в новинку, ибо таковых житейских сует он не видел отродясь. Опять же, до сегодняшнего утра. Его звездчатые глазки подмечали для себя чуть ли не каждый жест или движение тела. Он тихонечко посмеивался в игрушку от того, как грузно и тяжело вышагивает Зоро, ища свои серебряные наручные часы, в то время как второй порхал по комнате, будто не касался земли вовсе, расставляя свои банки-склянки по полочкам. Временами они переглядывались или подавали что-то друг другу, даже в чем-то помогали с перешептываниями и последующими заразительными улыбками. Во всем этом была какая-то магия. Человек, не выросший в неволе, назвал бы это домашним уютом, но мальчишке это выражение пока не знакомо. Между тем незнание не мешает ему впитывать все как губка, так как завтра этого может и не стать. — Хоук, ты сам-то готов? — вырвал из размышлений один из мужчин, поправляя свои чёрные, как смоль, туфли. Санджи сегодня был более сдержанным в выборе своей одежды, чем вчера, а все из-за того, что они идут в храм Божий к молодому пастору на исповедь. Но это официальная версия для вечно интересующейся публики. Для многих они идеалы — могут навалять, да ещё и верующие. — Я? Да! — отчеканил мальчишка, рассматривая уже готовых спутников, за которыми стелился шлейф каких-то дорогих духов. Слово «парфюм» он выучит позже. — Ну вот и славно! — потрепал по седой головушке Санджи, вальяжно выходя из спальни в нарядный коридор, который слегка напоминал барочный интерьер театра. Высокие потолки со светло-оливковыми стенами походили на бесконечные арки за счёт белых узорчатых лепнин, сходивших с потолка по колоннам, а сверху венчались различными группами цветов и орнаментами. Небольшие канделябры гроздьями свисали с них, а между висели картины, написанные маслом. На них были изображены важные господа неизвестного происхождения, по крайней мере Хоуку. Но было сразу видно, что они были донельзя богатыми и родовитыми. Всю композицию завершали длиннющие красные ковры с замысловатыми узорами и бесконечные цветы в горшках чуть ли не до потолка. Удивительно, но света было достаточно, ибо с двух сторон коридора были огромные стеклянные двери, через которые проходили солнечные лучи. Всё это напоминало не просто какой-то Лувр, а именно невообразимую сказку. В мире самого Льюиса Кэрролла. Ещё мгновение, и персонажи на картинах оживут, в то время как из ближайшего куста выпрыгнет белый кролик и поманит тебя в длинное приключение. А ты такая Алиса метр с кепкой и, пускай, с крестообразной зубочисткой, которая больше тебя в разы, в сопровождении Чеширского кота и Сони бредёшь по этой кроличьей норе, полной чудес. Санджи уже успел с утра поведать ему о некоторых из них, пока эта водоросль дрыхла и никак не хотела вставать. Историй и сюжетов было масса, всех и не упомнить. Как сам искусствовед все запоминал — не понятно. Но Хоуку всё-таки запомнилась парочка. Вот Вакх на колеснице с двумя гепардами спускается к брошенной Тесеем Ариадне со своими сопровождающими, дабы забрать на небеса и сделать ее одним из созвездий, которые и виднеются там, вдали. А это Антонис ван Дейк, который стоит с большим подсолнухом, как символом преданности королю, и оборачивается назад, аккурат подмигивая. И этот же подсолнух со страдающей Клитией, смотрящей в небеса, по которым разъезжает любовь всей её жизни — Гелиос, Бог Солнца. Но судьба её была печальна, судя по рассказам знающих. Она умрет от голода и обратится в этот самый цветок. И тут же, рядышком, разворачивается стол, полный яств и дичи, от которых дерево под ними ломилось. Однако несмотря на это, мужчина в красном, стоящий рядом, держал в руке еще какую-то корзину с овощами, вознамериваясь отправить её туда же. Как оказалось после, это целый рынок, а это, в свою очередь, мясная лавка, на прилавке которой все и лежит. Старик же – самый настоящий торговец, завлекающий к себе зевак и покупателей. Правда одного он не заметил подле себя – воришку, который так и норовит стащить что-то с утра пораньше из чужого кармана. Продолжал этот пир примерно такой же прилавок, но уже с морскими гадами и зверьми, которых Хоук видел впервые в жизни, а потому даже завис минут на десять, рассматривая их. Теперь он знает, что вот этот зубастый чёрный глазастик со странными лапами — морской котик, а это дискообразное нечто с длинными и угловатыми отростками — самый настоящий краб. Всё, как по рассказам Джимбея, который и разъяснял, что изображено на этой картине. Пацан с таким же упоением слушал о римлянах и их любви к розам — о том, как они возвели этот благородный цветок в целый культ. Они наделяли его символами храбрости и мужества, и потому воинам надевали венки из них, а в самом Колизее, про который он узнал сегодня, осыпали победителей среди гладиаторов лепестками этого растения в знак победы. Мальчишке нравились подобные истории, как, собственно, и любому ребёнку в его возрасте. В дополнение к этому теперь у него появилась и любимая фраза — «Sub Rosa», что означает «под розой», переводя на человеческий — по секрету. Она настолько ему понравилась, что он какое-то время даже прогуливался по этому сказочному коридору, шепча её себе под нос, будто пробуя на вкус. Они с Санджи даже решили сделать ее кодовой, правда непонятно пока, зачем. Но главное, чтоб ребенку было весело. Лишь бы не плакал. Причиной же рассказа всех этих баек про Древний Рим и его странностей стало одно из внушительных полотен этой кроличьей норы, на котором римский император Гелиогабал на пиру рассыпал на своих врагов такое количество лепестков роз, что те аж задохнулись от запаха этих самых цветов. С исторической точки зрения — «История августов», откуда взят этот сюжет, сомнительна, как ни крути, но, видимо, живописцу Лоуренсу Альма-Тадемы он поистине запал в душу. Что уж тут говорить — даже для взрослого этот способ убийства изощренный, а как это поразило дитятко и упоминать не приходится. С противоположной стороны, будто в противовес этой прекрасной розовой смерти, была изображена пугающая и тёмная погибель. Погибель целого города, если быть точнее. Последний день Помпеи, которая попала под катастрофическое извержение вулкана Везувия. Хоук изучал это полотно, как и предыдущее, куда дольше остальных, рассматривая персонажей и бэкграунд этой картины. Суматоха несчастных с искаженными от страха лицами на фоне природного катаклизма произвела большое впечатление. К сожалению, им не спрятаться и не укрыться — их накроет огонь и пепел, а от города мало что останется. И эта неизбежность не давала покоя даже такой крохе. Хотя вопросов об этом событии у него возникло много. По уверениям Санджи, это — одна из самых жутких вариаций реального исторического события, как раз-таки из-за того, что фокус был сделан на людях и их эмоциях, а не на самом вулкане. Искусствовед в конце своей лекции тихонечко отметил любознательность мальчугана. Хоук ему напомнил самого достопочтенного Карла Брюллова — автора этого шедевра, который как-то раз съездил на раскопки Помпеи, а затем с такой же дотошностью изучал все доступные ему материалы, дабы написать эту картину. Что ни говори, а Хоук действительно впитывал всё как губка. Но среди всех этих пестрых и буквально оживших полотен висел один весьма гнетущий портрет, под которым была совсем небольшая табличка, на кой было выведено аккуратными стежками буквы: «Падший ангел» — Александр Кабанель, 1847. Сама же работа висела чуть ли не в центре этого парада сюжетов и была огорожена колонами со вьющимися растениями по обе свои стороны. Они чуть ли не создавали рамку для нее, цветя к тому же какими-то маленькими белыми цветочками, как у яблони, а среди трехглавых листьев виднелись небольшие электрические канделябры, напоминая глаза диких животных. Однако это было скорее дополнение к самому полотну, ведь главный герой привлекал куда больше. Крылатое существо, которое вроде напоминало мужчину, лежало на каком-то уступе на фоне таких же крылатых людей, парящих в небе в легких струящихся тканях. Они явно были настроены недружелюбно, а может, наоборот, были опечалены чем-то. Малыш Хоук пока не мог определить. По словам Санджи, это были ангелы. Слуги Бога и его гонцы. Они носят на своих спинах красивые сизые крылья с золотым переливом, который немного отдавал зеленой, да так, что хотелось их потрогать. Хоуку не раз уже показывали птиц и самого сравнивали с этим видом, но подобного он ни разу не видел. — Этот мужчина в центре полотна, на самом деле, имеет трагичную историю, — начал свой рассказ Санджи, не спеша выдыхая клубы дыма, — Он является самим Сатаной. — Сатаной!? — малыш аж отпрыгнул от него, вытаращив свои прелестные глазки на мужчину с сигаретой. Он не ожидал такого развития сюжета в этот раз. В его представлении Сатана должен быть монстром. Рогатым таким. С копытами обязательно. — Ха-а, — печально улыбнулся Санджи, продолжая свой рассказ: — На самом деле, он был ангелом. Первым сыном самого Бога. Его тогда звали Люцифером. Солнечный ангел. В книге Иезекииля 28:12-15 он описывался как прекраснейший. Чистейшее и невинное божье творение, — мужчина немного помедлил, переводя взор на огни в листве, однако вскоре продолжил: — Но он был изгнан из Рая своим отцом, Богом. А это его падение с небес. От того-то он и падший. Хоук обратил свой взгляд к Санджи и старательно пытался понять его смешанную реакцию. Мужчина был одновременно грустен, но и непонятно от чего улыбался, будто прокручивал в голове какие-то воспоминания, которые, казалось, не давали ему покоя. Тем не менее, для мальчугана это всё равно был разрыв шаблона. Ведь Сатана должен быть монстром, как морально, так и внешне, судя по словам его набожных учёных в лабораториях. А на картине падший ангел был, наоборот, красив. Пышная рыжая грива, прекрасно сложенное, но все-таки напряжённое тело. И, конечно же, большие и сильные крылья. А еще его лицо. Он не выглядел так, будто хочет напугать или разорвать на части. Наоборот, ангел смотрел с невообразимой обидой, каким-то упреком или даже с тоскливой ненавистью. Казалось, крылатый был загнан в угол, как какой-то зверь, в окружении врагов. Можно было бы сказать, что его взгляд устремлен вперед — в пустоту, однако маленькому Хоуку казалось, что он смотрит прямо на наго. Ему в глаза. Ему в душу, прожигая насквозь своим горем и струящимися из глаз слезами. Будто он обвинял его в чем-то. Или видел в нём кого-то, кого он хотел бы презирать. Может, он видел в нем Бога. Или одного из своих бывших товарищей ангелов, которые смотрели на него осуждающе. Мальчугану так хотелось его расспросить, почему так произошло, но тот явно ему не ответил бы. Потому что ангел ему не поверит. Не поверит в его желание помочь ему или облегчить ношу. Не поверит в его искренность. Не поверит в чужую жалость к нему, которая и не была нужна, на самом деле. Но хоть один вопрос хотелось задать. — Почему... Почему он изгнал своего сына? — тихо спросил малыш, всё так же пытаясь невербально достучаться до этого писанного ангела. — Хм, дело в гордости. Ангел Божий захотел стать самим Богом. Не служить ему, а стать ему ровней. Он восстал против Бога и был им же изгнан. — наблюдая за яркими реакциями Хоука, Санджи решил процитировать Священное писание: — «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божиих, вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Книга пророка Исаии, Глава 14, стихи 12-19. И ещё... — Но тогда почему он его не убил? А просто прогнал? — прервал его поток цитирования молодой мечник, всё так же отрешенно таращась на падшего. — Потому что осудить Сатану должны были его действия. Все должны были увидеть результаты его возмущения и восстания. Как и сам возмутитель. И он, в итоге, не справился, — вкрадчиво ответил новоиспеченный богослов, кладя свою руку на маленькое, застывшее в немом ужасе, плечико. Малыш и не почувствовал тяжесть на своем теле, он был сфокусирован на этом, пока что, прекрасном из прекраснейших. Ему казалось, что он слышал, как бешено стучит сердце ангела, вторящее его такому же быстрому сердечку. Он только представил, как со временем обезображивается его тело, превращаясь в то самое чудовище. Как опадают все его прекрасные перышки, уступая дорогу перепончатым крыльям, а из красивых ног выходят коровьи копыта, в то время как из головы вырастают бараньи рога. Жуткое зрелище. Наверное, ему было больно всё это ощущать. — Хоук, не зависай, — послышался хрипловатый бас старшего мечника за спиной. Зоро аккуратно хватает Хоука за шкирку, разворачивая одним ловким движением корпус пацана к себе, дабы тот оторвал ошарашенный взгляд от этой злосчастной писанины. Сама же водоросль одарила Санджи очень говорящим выражением лица, мол: «Зачем ребенка так грузить этим!». Мужчина, конечно, не оспаривал любовь этой всезнайки к искусству, науке и всему такому прочему, он, как никак, средневековой инквизицией не был, чтобы за учёными бегать. Да и этому подобные увлечения в радость. Но, тем не менее, не во все же темы дитё посвящать. Этот тип явно увлекся, — Не смотри на меня так, — прошипел Зоро на обиженную моську Златовласки, — Я, конечно, понимаю, что в своё время вместо подушки ты использовал всякие заумные талмуты, но не надо так. — А ты знаешь, что такое талмуд? И вообще, там буква "Д" должна быть на конце, — нравоучительно заметил Санджи, выдыхая дым прямо в лицо зеленого неуча. Хоть про себя подмечая, что и вправду чрезвычайно поспешил, забыв, кто пред ним. Сложно это было признавать, но Зоро прав. — Это что-то на еврейском, кажется, Кот-Ученый, — нарочито протянул Зоро, скалясь как подросток, выдавая очень выразительную гримасу. — Так называют свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма, Маримо, — уже расслабленно рассмеялся этот самый котяра, расплываясь в своей фирменной улыбке, понимая, что его напарник уже просто с ним играет, — Удивительно, что ты про талмуд не знаешь, а вот про Александра Пушкина ты каким-то чудом не забыл. — Ну вот видишь, не спиздел ведь, — с издевкой выгнул бровь Зоро, отбрасывая рукой назад воображаемые волосы, как это обычно делает со своими его принцесса Рапунцель, — Ты меня Пушкиным в детстве бил по голове. Такое забыть невозможно. — Иудаизм? Талмуд? Что это такое? — отпрянул Хоук, подняв голову наверх, и с большим энтузиазмом таращась на озадаченного такой прытью Зоро, а потом с таким же огоньком в глазах перевел свое внимание на не менее удивленного Санджи, который так и уставился на этот поистине живой ум. Действительно, ребёнку всё интересно, и переключается он достаточно быстро. Скорее всего, у него информационный голод. Хотя это и не удивительно, ведь он всю свою жизнь прожил в лаборатории и познал в этом мире мало. — А вот это детям знать пока рано, — выдал Зоро даже скорее не самому Хоуку, а этому дымящему во все стороны библиотекарю, который стоит рядом с очень брезгливым выражением лица. — Ну тут не все дети, — скептически заметил Санджи, закатывая глаза, чтоб своим прекрасным мозгом полюбоваться. — Все мы остаемся внутри детьми, — уже более серьезно ответил ему мечник, как бы переводя стрелки на самого златовласого, затыкая его еще не родившиеся на свет Божий возгласы своим тоном, — И вообще. Пойдёмте уже завтракать. Зоро неожиданно для всех присутствующих взял за руку мальчишку и, дождавшись пока тот очнется, повёл его дальше по этой кроличьей норе, оставив Чеширского кота позади. Алиса послушно пошла за позеленевшей Соней, хотя и временами оборачивалась назад, глядя на застывшего сказочного друга, который будто бы был и не тут вовсе. — И вообще, — задумчиво повторил слова зеленой заправки для чая Санджи, взглянув ещё раз печально на падшего ангела на картине. Он бы так простоял долго, благо, его разбудил электрический скрежет одного из канделябров, который мигал огнями из лиственной рамки полотна. Кто там у Сатаны был продолговатый дружбан: — Только попробуй... — процедил сквозь зубы мужчина на эти светящиеся глаза, которые в воображении уже предлагали ему яблоко искушения. — Санджи!.. — послышался встревоженный голос Хоука где-то с лестницы. — Иду! — мужчина ещё раз одарил грозным взглядом кусты. Он уже отошёл было от картины на пару метров, как вдруг резко развернулся, готовый поклясться Богом, что услышал тихое шипение с зелёным отливом чешуи в листве. — Завитушка! — разнес раскатистый крик по всему дому. — Да иду я! — раздосадованно проорал Санджи в ответ, уже на первой ступени их роскошной лестницы. Но на мгновенье решил в последний раз посмотреть назад, дабы окончательно убедиться в том, что ему это все-таки привиделось.