Трагедия бездушия

Чайлд же молча смотрел на неё, оценивая вид и с каждой деталью у него на лице появлялись совершенно различные друг от друга эмоции. — Хах, — Синьора чуть наклоняет голову набок и буквально вгрызается своим взглядом в его, иначе этому безумному лицу не найти более точного описания. — Чайлд, — Имя она вовсе произносит с агрессивным шипением. — что приключилось, дурная голова? — Да со мной вроде бы ничего, а ты вот сама выглядишь, будто тебя сам Капитан придавил. Тц. Одиннадцатый делает шаг вперёд, но восьмая встаёт перед ним, закрывая проход, возвышаясь в силу своего высокого роста и каблуков. Она подходит к нему, непозволительно близко, заставляя того нахмуриться, но все же делать неуверенные шаги назад, стражи уходят, ведь знают — не разрешено греть уши скандалами господ. И они наконец уходят, а они оба перемещаются в середину коридора под давлением Синьоры, где их бы не услышала Царица, хоть и находилась за массивными дверями, но это так, для подстраховки. — Что тебе надо? — Зайти к Её Величеству. Молчание. Она смотрит на него, ожидая, что под её давкой он сейчас сломается и начнет лепетать хоть какие-то нелепые объяснения или извинения, боясь, как пойманная любовница. Он же не собирается плясать под чужую дудку и молчит, так ещё и складывает руки в замок за собой и нагло смотрит в ответ, замечая как она от недовольства щурит глаза и начинает все таким же противным надменным и хозяйским тоном: — Хорошо, спрошу ещё раз. Что тебе надо от Царицы? — Отцепись же уже. Сказал, зайти к ней. Позвала и я пришёл. — Зачем? — Откуда я могу знать? Сказала придёшь, я пришёл. Наверное, хочет обсудить мою работу в Ли Юэ. — он смотрит на нее, её шею и начинает внутри себя думать на два путя: обидеть её сейчас или промолчать, чтобы стерва потом не налвекла беду. И в силу своего характера: — Или хочет поговорить чисто по-человечески, с адекватным человеком, который не станет обсасывать ее следы на полу. Синьора молчит, её абсолютно не задевает это, даже наоборот. Она усмехается: — Да от тебя адекватности не дождешься, кусок вшивой деревни. Думаешь, просидел в бездне какие то там месяцы и можешь уже тягаться с великими предвестниками? — Я предвестник. — Ты не предвестник, ты мальчик в ручках амбициозного карлика. На твоём месте я бы работала усерднее, с Царицей, ведь это твоя миссия, никто бы тебя сюда не взял, кроме как за твоё милое личико, но и так ты не дотягиваешь до того, чтобы тебя хотели так сильно, как оценил Пульчинелла. Под конец она восторженно вздыхает от самой себя и обходя коллегу бросает на него мимолётный взгляд, а после смеётся, даже насмехается. Неизвестно, с него ли или с ситуации в целом, но а Тарталья лишь закатывает глаза и продолжает свой путь до покоев. Промолчал с ней, но с Царицей заговорит. Синьора медленно заходит в свои покои, все обставлено в красных тонах, она смотрит и ей даже становится тошно от количества красного в её жизни. Днём она промывает руки алой кровью, ночью становится блядью, по классике в стиле красного, хоть и Царица предпочитает больше белый, но саму Синьору угнетает этот цвет, заставляет вспоминать прошлое и каждый раз, когда она стоит и смотрит на себя в зеркало, кровь из прошлого так и брызжет, показывая кто она. И сейчас она снова подходит к излюбленному зеркалу, снова смотрит и в белом одеянии видит не красавицу, а рабу в крови. Пальцы тянутся и не думая утруждаться она рвет на себе одежду, бусы летят на пол, воротник приоткрывается, оголяя шею и показывая бордовые полоски, в некоторых местах покрытых синевой. Она скидывает ткань, убирает волосы за уши, открывая полностью лицо и шею. Насмотревшись творением Царицы она поворачивается, убирая со спины волосы, и взору предстает синяя поясница, красные лопатки. Она пробует выгнуться, но сразу чувствует резкую боль, и медленно доходит до своей кровати, лицом утыкаясь в подушку, впитывая в нее свои слезы. Она лежит и думает над тем, что бы сделала Царица, если бы они проснулись утром и она увидела это. Она бы непременно позвала лекарей, целовала в больные места, но никогда не извинялась, ведь все заслуженно. И слезы льются ручьями, ведь сейчас нет Царицы рядом, и некому помочь. Ей не нужны никакие обезболивающие и лечение тоже не нужно, ей просто хочется быть в объятиях Царицы и она принимает всю боль с удовольствием, ведь это действие ее богини, ее милостива и это тоже внимание, и даже больше, это способ все быть ближе к ней. И она уже предавшись своим фантазиям не выдерживает больше ноши физической и душевной, осторожно встаёт с кровати и подходит к своей комнате отдыха, отворяет тонкие двери и проходит к шкафу, достаёт все необходимое для своего красочного вечера. Бутылку вина и бутылку водки, чтобы в грязь терять рассудок, но зато красиво. Она садится в руках с обезболивающим, вытрясывает содержимое себе на руку и кидает, не замечая сколько взяла в рот. Приятно жуется и вскоре порошком наполняет рот, и сглатывается вместе с алкоголем. Какая смесь, и какой эффект. Уже лёгкими и твердыми шагами она вновь возвращается и ложится на кровать, но уже спиной, и боль уже чувствовалась слабее. Стон облегчения вылетает из ее груди. Руки доходят до лица, тонкими пальцами касается век, унимая щипление глаз от слез, и открывает их, уставившись на вершину кровати. Бордовые ткани спадают по бокам, а на самой вершине нарисованы снежные узоры, такие же какие Царица любила выводить на реках. Это толкает на теплые воспоминания о архонте, и предвестница улыбается, когда вспоминает их третью особую встречу.

500 лет назад

Неестественно огромные покои пугали, будто Розалина находилась в открытом пространстве, не было ощущения уюта. Мондштатка тихо шагает в сторону кровати и так же тихо садится, непривычная роскошь казалась чужой и запретной, а холод неприятно обволакивает горячее тело, заставляя покрываться мурашками. Юная ведьма снимает неудобную обувь, залезая на кровать и дойдя до подушек плюхается на них, зарывается под одеяло и сворачивается под ним в комок. И лежит не смыкая глаз, кровать отторгает её тело и так же тело отторгает кровать, она ворочится, пытаясь найти удобную позу, но тщетно. Новобранке приходится вновь сесть, поджав ноги положить голову на колени, будто обиженный ребенок. И правда, слезы текли совсем детские. До тошноты ощущение себя чужой и боязнь неизвестно чего мучили. Прошло уже несколько месяцев после того как её вроде бы достали из её кошмара, ну или так казалось остальным предвестникам, и казалось им, что она отлично справляется, что сумела разломать свое прошлое льдом, подаренным её новым архонтом. А она лишь делала вид, что легко даются поручения, внутри себя сжимаясь от страха и отвращения, когда в очередной раз заносила руку и поднимала над жертвой лёд, совершенно чужой, лёд Царицы, такой же страшный и великий, он вонзался в человека, проходя насковь, прорывая его форму. Розалина со стекающей кровью на ногах уходила, убегала от своего преступления против человеческой морали. Она пыталась верить в то, что делает всё правильно и совсем скоро сумеет достигнуть божественного корабля и утянуть его за собой, тонуть в этой горечи, что они создали. Она презирала не только богов Селестии, но и архонтов, подлых крыс, что катятся под нею. Она презирала Барбатоса, винила во всем что с ней случилось и горела диким желанием сжечь всей своей ненавистью, всей своей болью. Она вспоминала возвращение домой, вспоминала мусор во что превратился её родной дом, и погибших друзей и знакомых, даже тех, с кем она не обращалась, но боль была за всех. Все мертвы. И дрожь с каждой минутой становилась сильнее, она бежала и среди трупов рыцарей искала того, кто был нужен ей, нужен был живым, и потому она бежала среди мертвых, надеясь, что не найдет его. Ни один из людей не был тем, кто ей нужен был, её пытались оттащить, но она вырывалась и продолжала искать, пока не дошла до особых, прикрытых тканью и убранных от других. Она помнит как рухнулась рядом и стянула ткань. Сразу же нашла. Слезы текли с лица, падая на колени. Пламя снова начинало брать верх, температура тела поднималась, а горло вовсе душило, девушка поднимает голову и обеими руками хватается, пытаясь вдохнуть, но лишь делает хуже, от каждого движения пламя поглощало быстрее. Глаз Порчи не помогает, либо помогает, но очень медленно и слабо. Девушка падает с кровати и пулей выскакивает с покоев, бежит по коридору, а слуги с ужасом смотрят на неё и на пар, что остаётся следом от предвестницы. С каждым разом ей становится тяжело, холодный пол больно бьёт её уже горячие ноги, красные пульсирующие вены выступают на лице, а руки уже приобретают темный цвет. И кажется пламя её полностью поглотит, схватит и повалит, но нужные покои уже рядом, и Розалина ускоряется, расталкивая стражу влетает и падает на пол, встать она уже не может, её тело трясется как бурлящая от очень высокой температуры вода. — Ваше Величество, прошу вас, помогите... — даже шепотом трудно назвать — Прошу. Помогите. Она ищет глазами богиню, но ничего не видит, слезы бесконечно текут и размывают изображение. Единственное, что разбирает — грубые руки стражи, что резко схватив, ошпарившись вновь кидают её на пол. Мольбы становится тише, но она не останавливается, и более не бьётся, камнем лежит и повторяет, умоляет. Царица не проявляла никаких ярких эмоции, только с любопытством смотрела и только тогда, когда до неё дошел уже нестерпимый запах гари и жженой плоти, она встала со своей тахты и властно скрепив руки в замок за спиной осторожно подходила. В нескольких шагах она остановилась, смотря за муками. Розалин была прекрасна и невероятна, но для Царицы её представление показалось слишком сухим, её бунт как спичкой зажженный огонек быстро бы стих, ибо для Царицы, высшей и великой, как и принято архонтами — смерть человека всего лишь данность, рано или поздно гнев пойдет на спад и слезы высохнут, и это понимали не только архонты, но и люди. Так и Розалина была тем слаба в ее глазах, хватило бы лет на десять или двадцать, а ненависть к божествам такого сильного, но неопытного и чуждого нечеловескому существу — как камень в речке, на дне и одного среди сотен тысяч. А она ещё и не подчинялась Царице. Руку она целовала беспристрастно, даже с неохотой, в глаза не смотрела, когда Царица снизошла и подняла её прекрасное лицо, потом и вовсе отвечала на вопросы императрицы как обиженный ребенок. И это была первая встреча. Тогда архонт и сделала выводы о предвестнице. Более она ведьму видеть не желала и отдала полностью в руки первого предвестника и попечителя, что тоже не поднимал свой единственный глаз на свою императрицу, скрывая чувство позора. Вторая встреча произошла, когда предвестница была вызвана по работе, доложить. Опустилась на одно колено, и почти не касаясь все так же сухо поцеловала , и тогда рука царицы схватила её, не отпускала, пока предвестница не подняла свои глаза, со злым взглядом она целовала ещё и ещё, а Царица все не отпускала. Розалина униженно опускается и на второе колено, двумя руками обхватывает руку и целует ещё больше, и когда она почти прижимается щекой, архонт убирает свою руку и наконец-то выслушивает отчёт. А сейчас, третий раз, когда она видит бунтарку. Лежит и тлеет на глазах, просит о помощи. — Розалина. Вставай. — голос нежный, будто она выводит из сна. Девушка смотрит на размытый силуэт, не веря и внутри себя, в душе горько усмехается, ибо тело не способно уже передать движение. Жалкая лежит у ног архонта, а та лишь издевается. Невиданная жестокость. Приоткрытые почерневшие губы пускают густой пар, а глаза не переставая текут слезами и так же соприкасаясь с лицом превращаются в пар. Внутри себя она горит совсем по другому, от стыда перед Рустаном и ненавистью ко всем, в особенности перед той, кто стоит перед ней, но в таких мучениях даже промелькает надежда. Царица единственный человек, кто может спасти, только один щелчок и совсем немного холода, всего ничего из всей силы и возможностей Царицы помогут, но она стоит и смотрит. Обида и желание жить наполняют ведьму и полумертвое тело адреналином наполняясь с трудом встаёт на колени, но локти не слушаются и она вновь падает, и вновь же продолжает, ползет к успокоительному холоду. Царица камнем стоит, наблюдает за дрожащим ползущим существом и удовлетворённо улыбается, Розалина хватает её за подол платья и утыкается лицом, Царица осторожно выпускает снежинки и обволакивает руки и лицо той и себя, дабы не обжечься. Слышит стон и боли и облегчения, когда вновь паром пускается. Предвестница потушенная привстает на колени и хватается за Царицу, обнимает крепко, почти падая от своей слабости на ту, хочет весь её холод, всю прохладу, и вздрагивает, когда Царица пропускает свои пальцы в её волосы и нежно гладит, пуская элементальную силу, тело слабеет от пережитого и она ослабляясь спадает на пол. Просыпается на том же полу, но укрытая царским плащом, одна в покоях без их хозяйки. Женщина тяжело дышит, и переворачивается на бок, вяло хватается за горло, просыпается и с трудом открывает глаза. В глазах всё мутнеет, а сама в край опьяневшая не сразу осознает ситуацию. В покоях Царицы эхом проносится её низкий смех, и Чайлд улыбается в ответ невинно, даже смущённо. Парень нервно сжимает свой отчёт, он долго готовился над своими оправданиями, репетировал ответ и тут же с первого выученного предложения, перебитого смехом, забывает все остальное сразу же. — Так почему же ты не пошел к Панталоне? — она улыбалась очень искренне и Чайлд успокаивался, когда смотрел на неё, но все же отводил взгляд сразу. — Ну, я-я не особо лажу с некоторыми предвестниками. Я пытался с некоторыми пообщаться, спросить или попросить помощи, но половина из них даже не отвечали или смотрели на меня зло... — он улыбался и тихо посмеивался, когда запинался, и улыбка Царицы становилась добрее, да и она сама. — Я, короче, не смог и с ним поладить. И... Ну я и испугался. Он бы меня слушать не стал, ну или наговорил бы пару плохих слов, которых я вообще не понимаю и посмеиваясь ушел. — Глупый, он бы тебе не отказал. — она ставит чай обратно на стол, меняясь в лице, но оставаясь все такой же спокойной, — Прекращай, Аякс, ты предвестник. И ты проваливаешь всё, мой дорогой, даже те указания, где от тебя требуется лишь открыть рот и сказать пару слов. — архонт поднимает взгляд, замечая как тот стушевывается, продолжает успокаивающе затихшим голосом. — Неужели так тяжело? — Я... — и тот час же замолкает, когда видит стоп-жест — Меня не интересуют оправдания, ты уже высказался. У тебя большой потенциал как воина, но в тебе нет того стержня. Думаю, скоро ты вернёшься к своей семье, если не будешь старательнее. — А пока я тут, я буду наказан? — Да. — Простите меня, Ваше Величество. — и юноша припадает губами к чужой руке, оставляя тонкую струю слезы. Правительница убирает руку и опускает уже на рыжую голову и тихонько гладит своего снежного ребенка. Иногда она замечала как иногда он напоминает ей Розалину, и даже тосковала по ней. Вставая со своего рабочего стола и провожая одиннадцатого она краем глаза заметив платье на лестничке, осторожно поднимает его. Синьора сидела на полу, оперевшись рукой на кровать и смотрела как ткань мокнет от стекаемого пота. Было горячо до невозможности, но ситуация не была настолько опасной из-за глаза порчи, что вручила ей сама Царица, он был сильнее и надёжнее и иногда контролировался самой ею, потому леди лишь устало приложила голову к кровати, ожидая когда все закончится, изредко смыкая от боли брови. На её изнеможденные стоны пришли, двери открываются и Синьора поднимает лицо, расширяя глаза и ловче хлопает ресницами, даже жар кажется начал ускоренно спадать. Её Величество сама пришла к ней, и боже, в таком шикарном одеянии. Предвестница с ног до головы осматривает свою богиню, белое лёгкое платье, почти такое же, что было и на ней самой, но куда прекраснее и легче. Она так и сидит перед ней, не веря своим глазам. — Вы пришли спасти меня? Как тогда? Царица подходит и аккуратно поднимает её, взволнованно осматривая её и в конце хочет уйти вновь в сторону двери, но женщина хватает её за руку и прижимает к себе, даже удивляясь тому как Царица её оказалась такой лёгкой и податливой. Неужели она смогла заставить её волноваться за неё? Синьора держит руку в районе своей груди, будто хотела, чтобы владычица почувствовала её жерло вулкана внутри. А другой рукой она обнимает талию женщины и не получая разрешения прижимает её к себе, утыкаясь в шею целует жарко и мокро. Ее горячее тело приятно охлаждается от одеяния госпожи и она пускает стон, чувствуя как напрягается чужое тело. Срывает окончательно крышу и предвестница рывком кидает её на свою кровать и шатаясь залезает сверху, улыбаясь от того, как прекрасно и похабно выглядит её спутница. Немыслимо, но Царица не сопротивляется. — Моя госпожа... Свет моей жизни... — она целует её руку, изредка посасывая кончики пальцев. — Мое спасение... Пожалуй... пожалуйста, отдайтесь. Не мучайте И она роняет свои слезы на неё, зная, что сейчас её бросят снова. И все же спускается для поцелуя. — Продолжай, Розалина Слова ударили в голову предвестнице и она с сильным головокружением не веря смотрит на неё, а та лишь улыбается, и Синьора набрасывается на ту, сдирает платье, лишь бы быстрее достигнуть желаемого, и когда последние слои с треском рвутся, оголяя царскую грудь, женщина успокаивается и ослаблено смотрит на тело своей госпожи. Она никогда не видела её полностью обнаженной и убрав последний лоскут, полностью оставляя её голой, чувствует как дыхание сбивается, будто в панике, но все равно опускается и осторожно целует, по телу бегут мурашки и она невольно вздрагивает, а Царица сжимает её плечи. И поцелуи становятся чаще, как и грубее прикосновения Царицы. Синьора садится, пытаясь удобнее вжаться к промежности и слыша тихие стоны, такие непривычные от лежащей, дама немедленно приступает. Закрывая глаза, проваливаясь в туман экстазный, снова плачет, но плачет уже от счастья и ускоряет движения, стоит её обожаемой попросить молящими касаниями. Приоткрывает глаза и видит перед собой всю красную Царицу, издавающую совсем юные девичьи стоны, и она вдруг хватается за ноги предвестницы, крепко сжимая и обмякает под ней. Синьора ложится поверх, обсыпая успокоительными поцелуями. — Роза, — нежные руки гладят по волосам, — Розалина... — и легко сжимают. Синьора и не обращает внимания, все целует и целует, крепко прижимаясь, пока головокружение снова не напоминает о себе, и исчезнув оно рассеивает туман. Руки становятся жёстче, голос Царицы меняется и окликает её уже мужской голос, а боль проявляется и Розалина вскрикивает, ослабляет хватку и почувствовав как ее оттаскивают поднимает глаза и ничего не видит, кроме размытых пятен, и в ту же секунду её опускают в ледянную воду, прямо вбивая в таз, раза три. — Отрезвела? — вздрагивает, узнавая голос первого предвестника. Мужчина отпускает волосы, и Синьора не удержавшись падает на колени. Ошарашенно блондинка оборачивается свою кровать и видит не свою обожаемую женщину, а заплаканную и помятую горничную; девушка лежит вся бледная и только лицо и некоторые части, которых сжимала Синьора отдавали красным, а грудь и вовсе была расцарапана, когда предвестница разрывала на ней одежду. Двое девушек, тоже горничных и тоже напуганных, под пристальным шокированным взглядом госпожи осторожно подошли к коллеге и увели её. Всхлипы уже затихают и первый предвестник кивает своей свите, двум мужчинам напоминающих агентов фатуи, стража и по совместительству тайные безмолвные палачи выходят вслед за девушками. Седоволосый мужчина стоял спиной к ней и лицом к двери, не сдвинувшись после отданного приказа. Синьора встаёт и напяливает халат, не отнимая взгляда, внутри все перемешивается, потому она глупо смотрит. В комнате стоит гробовая тишина, предвестница слышит только стук своего сердца, вскоре нарушает и громкий выдох Первого. Он полуоборотом встаёт, и вонзается ледяным взглядом, а Синьора молчит и смотрит в ответ. — Я говорил с Царицей.— она вздрагивает от низкого голоса шута и от упоминания Царицы, и Пьерро замечая меняется в лице, хмурые брови расслабляются. Он смотрит уже не строго, а жалостливо со слабой ноткой отвращения, отворачивается и устремляет взгляд куда-то в стену. — Чайлд поедет в Инадзуму с тобой. Вы со Скарамушем должны прибыть не раньше месяца. И снова тишина, оба понимают, что разговор идёт не в то русло, не о том должен был говорить Пьерро. Синьора опускается на кровать, устало зарывается ладонями в волосы. — Вновь проливаешь невинную кровь. Ты уже не видишь границ, Розалин