*
Частокол возвели, дворовым и крестьянам строго-настрого запретили через брод ступать. Кажись, беду отворотили, лишь бы люди сами глупость какую не наделали. Наивно полагать, что ежели огородить да запретить ничего и не случится. Вот и князь, сколь бы себе не приказывал, сколько бы не городился, всё не забывает ни дней весенних, ни юного графа. Рутина и заботы помещичьи забирают всё время и силы. Князь и сам с головой окунается в подсчёты да закупки, где надо по хозяйству обновить или с управляющим закрома посчитать, хлебов на зиму намолотить или с винокурни заготовки в погреба разместить. Во всё вникает князь, сам всё надзирает да проверяет, лишь бы не думать, не вспоминать… Но куда уж, хоть тыном обноси, мысли и сердце всё о нём, о глазах синих, об улыбке, о пальчиках милых, говоре нежном с мягким акцентом… Ныне, находясь вдали от юноши, князь каждое мгновение, проведённое рядом с ним, вспоминает, и каждое по-особому остро в сердце отдаётся. Мужчина понимает, что не дышится вольно без него, тоска заедает и отчаяние за душу берёт, а поделать ничего не может. Будь граф девицей милой хоть мещанкой, да хоть крепостной — не было бы для князя преграды. Мир бы перевернул, а от счастья своего не отказался. Одно только князь понимает, что не влюблённость это вовсе, а самая что ни на есть глубинная, честная любовь. Такое из сердца не выкинешь.*
К концу жнивенья в поместье пожаловал граф Чагин, сердечно приветствуя давнишнего друга, расцеловывая в обе щеки, да всё кается, что, дескать, за свадебными хлопотами совсем пропал, но о друге своём не забыл — скучает за ним и общения с ним жаждет. Михаил молчалив, хоть и страшно рад видеть друга, всё делами хозяйскими прикрывается, мол, в город никак не выбраться, а у самого сердце заходится стуком и на языке вертится спросить о юном графе Фабиани. Но он упрямо сжимает зубы, вопросу сердешному прорваться не даёт, улыбается да кивает, коротко ведая другу о жизни в имении. Илья сам всё рассказывает, пока ему князь услужливо чаю наливает в тонкостенную фарфоровую чашку, да пирожков с брусникой накладывает — есть ему о чём рассказать и прежде — о ненаглядной своей невесте, о родне суетящейся, о жизни городской и о том, что его — Михаила — очень не хватает. — Рад за тебя, друг мой, — улыбается князь, что стука сердца унять не может. — Вот только Андреа заставил нас тревожиться сильно, — голос графа становится серьёзным, тихим, а взгляд каким-то цепким. — Что с ним? — вышло слишком громко, слишком взволнованно. Взгляд графа ещё жёстче впивается в друга, и говорит он тихо, медленно, за каждым своим словом на лицо князя смотрит. — В горячке страшной бился. И лекаря, и знахаря… кого только не приглашали, да Бог миловал — выздоровел. Три дня без памяти лежал, а до этого лихорадило. — Что за болезнь такая была? Как так случилось? — в этот момент князь над собой не властен, волнения своего ему не скрыть; пальцы в подлокотники вцепились, а в глазах — тревога вселенская. — То неведомо. Хвори не нашли, ни язв, ни ран, в горячке только да в бреду бился, жар был неимоверный. В самый солнцепёк лёд колотый доставали и студёной водой обтирали. Здоровье шурина моего заметно пошатнулось, как и нервы моей ненаглядной Надин. Она уж хотела и вовсе свадьбу отменить, да обошлось всё, слава Богу. — Как он сейчас? — князь выдыхает слышимо и взгляд отводит. — Может, ты бы проведал его и сам узнал? Или не надобно теперь тебе этого? — звучит с укором. — Мишель? Друг мой дорогой, почему оставил его столь быстро? Бросил его, словно бежал от чего-то? Неужто ваша дружба мнимой была? Или тебе надоело возиться с юным графом? А ведь он сердцем к тебе прикипел! В бреду тебя звал, имя твоё без остановки потрескавшимися губами шептал! — Илья, о том не проси, — Михаил всё так же не смотрит на друга лицом белее стены. — Покуда нам с графом лучше не видеться. И не спрашивай ни о чём более, — предупреждает он вопрос, готовый сорваться с губ друга. — Хорошо, Мишелюшка, не спрашиваю, хоть и гложет меня мысль одна. Но пусть это останется на моей совести, ежели мысли мои ошибочны и нет между вами греха такого. Более граф Чагин ни о чём не спрашивал и о молодом графе Фабиани не говорил. После недолгой конной прогулки и вкусного ужина укатил в своём блестящем экипаже в Москву, оставляя позади себя мечущегося в сомнениях друга, взяв с него обещание, что к свадьбе приедет непременно.*
Снова бессонная ночь, уж которая по счёту, к утру заляжет под глазами тёмными тенями, и лицо выбелит, всю кровь выпив. Думы одна за другой одолевают, вгрызаются в сознание тяжкими сомнениями, выкручивают душу отчаянием и сожалениями. Пока Илья был рядом, князь мысли те в узде сдерживал, а остался один — вырываются они, душат. Половицы чуть скрипят под ногами, когда мужчина меряет беспокойным шагом углы комнаты, прячась в их сумраке. Летняя ночь дышит в распахнутое окно, прохладным дуновением колышет лёгкую штору, едва касается пламени свечи, что комнату робко освещает. Луна заглядывает столь же несмело и видит мужчину, бледного, раздираемого сомнениями. И одно лишь кажется верным сейчас — умчаться к нему, пасть к его ногам и руки целовать, моля о прощении… которого он не заслуживает. К утру всё кажется глупостью. Страстное желание сменяется страхом, и князь снова прячется за рутиной дел… А ночью по новой накрывает — мо́чи нет, как хочется увидеть, хоть одним глазком, хоть мельком, хоть слово какое услышать высоким нежным голосом. Князь выдерживает ещё два дня, на утро третьего велит закладывать экипаж. Прислуга, не привыкшая к поездкам барина в такое время, испуганно переглядывается — уж не случилось ли чего, но расторопно всё выполняет. И часу не прошло, как князь был в Москве. Фима по привычке хотел коней на Сретенку свернуть, но Демидов велит к Пресненским прудам ехать. Сердце подсказывает: там его ненаглядный, его прекрасный Андреа. Он плутает меж деревьев, туфлями сминая траву, прячась за высокими кустами. На широкую дорожку не выходит, словно исподтишка наблюдает за неспешной прогулкой горожан. Князь видит, как по каменному мосту стайка юных барышень проходит, весело щебечущих о чём-то, за ажурными зонтиками прячась от утреннего солнца. В их кругу медленно, словно нехотя, плетётся юноша в светлом сюртуке и цилиндре. Князь узнал бы его из тысячи даже издали. Эти черты, этот облик приводят сердце мужчины к неистовому биению. Видимо, юная графиня Фабиани со своими подругами привела своего дорогого брата на прогулку после болезни. Заметно, как она печётся о нём, под руку держит, в лицо с волнением заглядывает. Сомнений не остаётся, когда к барышням подскакивает радостный граф Чагин, тоже присоединяясь к променаду. Андреа отстаёт. Замирает у пруда, смотря на гладь воды застывшим взглядом. Надин тут же подходит к нему, гладит его руки в тонких перчатках, смотрит чуть ли не плачущим взглядом, а сама улыбается и голос её наигранно-звонкий о чём-то отвлечённом говорит. Брат ей тоже улыбается в ответ, только печально как-то, надломлено. Князь не дышит, боится выдать себя ненароком, пальцами за колючие кусты цепляется, когда мимо него проходит юноша. И уж совсем замирает, когда Андреа в паре шагов от него застывает, словно почувствовал его. Надин снова подскакивает к брату, тревожно заглядывает тому в глаза, шепчет чуть ли не со слезами: «Tesoro, se ti senti male torniamo a casa» [Родной мой, ежели плохо тебе, вернёмся в дом]. В ответ кивают согласно, и вся компания, печально притихшая, покидает парк. Михаил ещё долго смотрит вслед, не смея шевельнуться, не чувствуя, как ладонь о кусты вся изорвана, сердце изранено сильнее!*
Фима без указов привозит хозяина в городское имение. Барин и слова ему не сказал, как выскочил из парка белее мела, так и засел в сумраке кареты, бровями хмурясь сильнее той тучи на небе. К вечеру, кажись, гроза будет. В доме засуетились — не ожидали барина в такое время: шуршат бельём сменным, плотные шторы разводят, глухо постукивают семейным серебром да хрусталём бокалов позвякивают. А князю ничего не надобно, отмахивается рукою и в комнату уходит, велит не беспокоить. К обеду ветер крепчает, с шумом листву путает на деревьях, пыль тяжёлую гоняя по мостовой. В двориках ставни быстро позакрывали, торговцы лавки прикрыли — гроза приближается. Первая молния пронзает серое небо перед закатом, которого за свинцовыми тучами и не видно совсем. Мелкий дождь становится ливневым потоком, что с силой бьёт по железным крышам и деревянным ставням. Гроза… Настоящая летняя гроза распростёрлась над городом и окраинами, красуясь перед природою серебром молний. Канавы забурлили мутными речками. Собаки носу своего из конуры не показывают, да и люди разбежались по укрытиям. И то странно, что среди всей разыгравшейся стихии двуколка крытая мчится по лужам сквозь ливень. Кучер голосит что есть силы, пытаясь грозу перекричать, коней пуще молнии страшит, чтоб ехали быстрее. Двуколка у дома князя замирает, и под ливень стройное юношеское тело ныряет, едва прикрываясь плащом. В двери стучатся уже замёрзшими пальцами, прислуга в испуге отпирает, мокрого до ниток графа в прихожую впускают, тотчас же хозяину докладывая о ночном госте. Михаил в тревоге из комнаты выскакивает в одной лишь не до конца застёгнутой рубашке, без жилета, босыми ногами в тапках ступая. И глазам своим не верит, когда видит перед собой юношу — мокрого, дрожащего, с бледным лицом и обкусанными губами, а глаза заплаканные. — Андреа!.. Мой бог, в такое ненастье!.. Зачем? — Я узнал… Мне сказали, что Вы вернулись. Князь подлетает стремительно, рявкает на прислугу, чтоб одежду сухую и полотенец принесли. Сам хватает юношу в охапку, к чертям всё посылает, когда видит его глаза, загоревшиеся счастьем, и в комнату уносит, к растопленному камину. — Микаэл, — тихо зовёт он мужчину, мокрой ладонью касаясь скулы. — Я ехал сюда с одной лишь единственной просьбой: умоляю, не оставляйте меня. Мне без Вас не жить, — хрипло шепчет юноша, а сам крепко сжимает сильные плечи, льнёт бесстыдно к груди, будто вокруг них никого нет. — Андреа, — мужчина взгляд горестный отводит, голову низко опускает. — Я обещаю Вам, что более ни словом, ни взглядом не дам Вам знать о моём чувстве, только не покидайте меня, amato. Не лишайте меня Вашей дружбы! Кресло ближе к огню ставят, пушистых полотенец кладут рядом, и прислуга замирает в ожидании. Князь отсылает их всех, сам снимая насквозь мокрый плащ с юноши. — Долго не мог извозчика нанять, — робко оправдывается тот. — Все отказывались ехать, пока один не сжалился надо мной. А из дома не мог экипажа взять, тут же бы прознали, что к Вам уехал. — Так Ваши родные не знают, где Вы? — с укором, но так ласково звучит голос мужчины. В ответ молчат красноречиво — глаза сами говорят без слов, что ни капельки не стыдно, хоть и страшно. Михаил садится рядом на колени, растирает холодные руки юноши. А Андреа глаз с него не сводит, пальцы с его пальцами переплетает, дыханием щёку опаляет. Князь руку трепетно обхватывает, целует тёплую середину ладони. Что он может сказать ему сейчас? Что это невероятный самообман, и ни один из них не сможет прикрывать любовь дружбой? Да и как он может обещать такое, когда юноша смотрит своими глазами синими будто в душу глядит… где всё напоказ, всё открыто и оголено. Любит он его, а не дружит. — Мы не сможем… Я не смогу, Андреа. Видеть Вас каждый раз, притворяться чужим, когда как всё моё существо будет тянуться к Вам. Противиться такому — выше моих сил… — Но даже то лучше, чем не видеть Вас совсем! — юноша полотенце откидывает, когда жмётся сильнее, обеими ладонями обхватывая лицо мужчины. — Не представляете, что я пережил без Вас, amore mio. Я и не жил вовсе… — Ваша болезнь… Илья рассказал мне о ней. Вас лихорадило и я не уверен, что Вы всё ещё оправились от неё. Не стоило в такое ненастье ради меня… — Я заболел из-за тоски по Вам! И ради Вас я и не на такое пойду! — Андреа, — Михаил лбом прижимается ко лбу юноши и ладонями обнимает его лицо. — Вы слишком молоды, Андреа, у Вас столько всего будет в жизни. Вы забудете обо мне. Позвольте мне исчезнуть из Вашей жизни, и всё забудется. — No! No… лучше смерть, чем жизнь без Вас! Князь улыбается… Как больной улыбается, хоть и слышит о смерти, потому как за ней видит любовь. Его любят! Он любим! И мужчину разрывает от желания поведать о своей тысячекратно взаимной любви. Так, может, сладость поцелуя скажет лучше любых признаний? Всего-то потянуться навстречу, дыханием коснуться полных губ, пальцами зарыться в рыхлые влажные волосы и прижаться лаской к губам… Мужчина отстраняется со вздохом, смотрит с улыбкой в глаза синие, поддёрнутые влагой, гладит по волосам светлым. — Я останусь с Вами, как самый верный и преданный друг, — шепчет он тихо. — Только прошу, переоденьтесь. Я не могу позволить Вам заболеть вновь. Андреа выдыхает радостно, с тихим стоном падая в протянутое нему полотенце и в объятия. За окном молнии хлещут, гром вторит каждому их удару, и ливень, словно по чьей-то указке, бьёт упругими потоками то тише, то сильнее. А в комнате, освещённой пламенем свечи, двое замерли в объятиях друг друга, и будто нет на земле ничего более, кроме родной души, кроме любимого сердца, кроме глаз влюблённых и рук нежных. Князь три полотенца сменил, пока обтирал юношу насухо. Нет в его действиях низменных страстей, хоть дрожит весь и мурашками исходит, проводя по белой нежной коже. Только сердце сжимается от тревоги, видя худобу тонкого тела после болезни, и корит себя, что всё это из-за него. Мужчина стыдливо отворачивается, когда юный граф стягивает промокшие брюки, но дышать перестаёт, когда к его спине жмётся тонкое тело, крепко обнимая поперёк груди. Князь накрывает эти руки своими, ладонь к сердцу своему кладёт, сжимая нежно. Его одежда чуток велика графу, но идёт несомненно, потому как тот кутается в них с невероятным удовольствием, улыбкой озаряя своё красивое лицо. Звон колокольчика зовёт прислужника. Князь велит принести им горячего чаю и накрыть поздний ужин. Андреа не отказывается ни от чего, с радостью пьёт и ест всё, чем его угощает князь. Молчит, больше много не говорит и улыбается так счастливо губами и глазами. — Когда гроза уляжется, я нарочного с запиской в поместье графини отправлю, — тихо говорит князь, разливая в чашку к чаю яблочное вино для согрева. — Сообщу, что Вы у меня гостите, а то, поди, волноваться будут за Вас. — Да, конечно, — граф сникает, но лишь на мгновенье, снова с улыбкой смотря на мужчину. — Если можно, я сестрице пару строк черкну и отправлю с Вашей запиской. Она более всех волноваться будет. Князь сомневается секунду, но признаётся: — Я видел Вас на прогулке… сегодня утром. Вы были с сестрой, и я сам был свидетелем её неподдельного волнения за Вас. Доброта её сердца тронула меня. — Вы были в парке?! Сегодня?! — Андреа смотрит огромными глазами, розовея щеками. — Но… почему же… — Я прятался от Вас, душа моя, — князь раскрывает себя полностью. — И мой приезд сюда совсем не за делами, а потому как не смог бы без Вас более ни одного дня. Единственным моим желанием было взглянуть на Вас хоть на миг. С мгновенье юноша смотрит ошарашенно-счастливо, а после кидается на шею мужчине, чуть стул под собой не опрокинув, тянет неловко скатерть за собой, звякая опасно посудой. Да что им ткани да чашки, когда в объятиях друг друга душат, и сбивчивое «Аmato» переплетается с хриплым «Сердце моё». Не будет у них никакой дружбы! Только любовь!*
С того самого утра, когда князь увидел юношу в своей комнате у окна нараспашку, купающегося в лучах утреннего солнца, он осознал, что более ни одного мига не сможет провести вдали от любимого. Юный граф оправляется от лихорадки на глазах, хорошея день ото дня. Улыбка не сходит с его красивого лица, звонкий смех разливается вокруг, а глаза сияют ярче любых звёзд на небе, и только ему одному ведомо отчего всё — от любви, от понимания, что сам до отчаяния любим. Графиня Фабиани на брата своего не нарадуется, расцветает вместе с ним, с улыбкой в предсвадебных заботах утопает, да только взгляд девичий каждый раз тревожно-робким становится, когда на князя Демидова глядит. Михаил и сам эти взгляды чувствует, и подозрение в сердце неловкой струной испуганно звенит, но не за себя, а за ненаглядного своего. — Графиня знает обо мне? — тихо спрашивает мужчина, прижимая возлюбленного к груди в темноте кареты, медленно едущей на очередной приём. Под пальцами тонкое тело трепещет, вздох судорожно оседает в изгибе шеи князя, а взгляд испугано сбегает вниз. — Да, знает, — синие глаза слезами поддёрнуты, когда на любимого смотрят. — Сестрица сказала, что я именем Вашим бредил и всё Вас звал, лежа в лихорадке. То невольно было. Простите меня. В ответ лишь сжимают крепче и в волосы светлые целуют. — Она меня к ответу призвала, — тихо продолжает юноша, рассыпаясь от этих совсем невинных ласк. — Да и я смерть как хотел душу свою облегчить, поделиться болью и счастьем своим сердешным, что люблю Вас без памяти. — И я тебя люблю, душа моя, — мужчина улыбается, глубже зарываясь в душистые волосы. — Но графиня порой глядит на меня так, словно боится, что я плохое тебе сделаю, Хотя… я и сам себя боюсь, будто я к гибели тебя приведу, сердце моё. — Только к счастью, mio caro, — так же счастливо улыбаются в ответ. — А ежели погибать, то рядом с тобою… Как в сказке: «И умерли они в один день». Смех юноши звучит так звонко и сладко, что ни одной плохой мысли нет. Будто этот миг вечен, будто они вечны.*
Предсвадебные хлопоты сближают их, и в то же время они в разъездах то по одним делам, то по другим. Князь катается между Москвой и загородным имением. Конец лета-начало осени — жаркая пора страды, где каждый день кормит все остальные дни в году. За бесконечными делами наваливается усталость, и душевная, и телесная, что ног не чувствуешь, а стоит только в глаза синие взглянуть — всё забывается, и сердцу легко, а душе радостно. Накануне свадьбы граф Чагин по традиции проводит мальчишник, где в кругу друзей прощается с холостяцкой жизнью. Выпивают знатно. Под гитары цыганские дали душе своей развернуться, а под общий гул и свист на лошадях с разбегу шашкой тыквенные головы рубят. И, видимо, бесшабашность та в крови разыгралась так, что князь под винными парами сбегает с мальчишника. Глаза извозчика на лоб лезут, когда видит в свете фонарей целый серебряный рубль, подброшенный князем, и с таким важным видом едет по указанному адресу, словно императора самого везёт, не иначе. — Ещё рубль получишь, ежели цветов мне найдёшь, — пьяно доносится со спины, и будто самого извозчика с вожжи пустили — хлещет и горланит вовсю, когда стремглав подъезжает к лавке цветочной, кулачищами своими колотит по запертой двери. Хозяин лавки глаза спросонья трёт, но и он от звона серебра вмиг просыпается, душистые цветы выставляет. Князь в охапку сгребает все белые розы, чуть путаясь в ногах, велит поскорее к его зазнобе отвезти. Сознание сквозь муть опьянения пытается достучаться до мужчины, что творит он опасное, а сердце гонит вперёд, к нему. И, кажется, Михаил упадёт сейчас замертво, ежели не увидит любимого нынче вечером — истосковалась душа по нему за день. В парадной у графини Ароновой сумрак. Так поздно никого здесь не ждут, только прислужник выскакивает из каморки с мятой ото сна щекой. Он непонимающе идёт в комнату графа, сообщая, что Его Светлость пришли к нему. Андреа с тревогой в глазах выходит в парадную, наспех завязывая пояс халата, и замирает, видя перед собой мужчину с охапкой белых цветов. Сердце счастливо подпрыгивает до горла, глаза загораются синими звёздами, ноги сами несут к нему. — С ума сошёл! — так неприкрыто счастливо шепчет юноша, становясь совсем рядом. — Да. Сошёл. От тебя с ума схожу, сердце моё, — Михаил цветы протягивает, словно кутает в белую ароматную шаль, к себе тянет ещё ближе, носом тычась в висок юноши, по скуле розовой губами проводит, чувствует, как тонкие пальчики на груди его рубашку комкают от сладострастия. — Они прекрасны, но прости меня, не время для визитов. Не дай Бог, тётушка прознает. — Это ты прости меня, ради Бога, но тут дело безотлагательное, — князь улыбается смущённо-счастливо, чуть покачиваясь в объятиях юноши. — А до утра сие дело подождать не могло? — голос юноши звучит скорее насмешливо, чем недовольно. — Никак, — пьяно выдыхает князь, сжимаясь как-то трогательно смущённо. — Мне нужна… твоя помощь. — Боже, Микаэл, что случилось? — Можешь… можешь сказать мне, как сказать на итальянском «Я люблю тебя больше жизни»? В изумлении юноша отвечает, не задумываясь: — Ti amo più della vita. Андреа не дышит, пока князь отступает на полшага, и совсем уж сознание теряет, когда Михаил смотрит на него прямо в глаза, словно в душу, словами ввергая сердце в пламя. — Делла вита… Андреа, тэ амо делла вита!.. Больше жизни! Тихий вскрик юноши глушат белые цветы, но ничто не заглушит биение сердца, разрывающегося от любви. Розы падают к ногам, когда руки крепко обнимают мужчину, а губы обжигают короткими поцелуями всё лицо между тихими и пылкими признаниями. — Аmo… Люблю… piace molto!*
О ночном странном визите князя прознали в поместье Ароновой все, как бы ни старался замять это момент юный граф Фабиани. И, возможно, скандала было бы не избежать, но всё спас Илья, приняв на себя ответственность — граф заявил, что это он прислал друга с цветами для своей невесты, якобы передать их через её брата, и по сто раз на дню просил прощения у достопочтенной графини и своей невесты. Но с того дня и князь, и молодой граф чувствовали за собой пристальное внимание. Анна Михайловна всё чаще при виде князя губы недовольно поджимала и вовсе прекратила приглашать на ужины. Да и не могло всё это так продолжаться — когда-нибудь бы да «грянул гром».*
Середина осени диво как хороша. Москва, остывшая от зноя лета, умытая грозами и позолоченная листопадом, прекрасна в прозрачном дыхании увядающей природы. В день Покрова Пресвятой Богородицы народ православный с самого утра потянулся в храмы под величественные песнопения прославлять великую святую, чьё заступничество почиталось более всех. Народные гулянья в тот день были с издавна, а свадьбы тем более в почёте, и потому меж шествиями православных шли свадебные хороводы. Блестевшие на солнце нарядные экипажи один за другим прибывают к церкви на пышное торжество венчания графа Чагина и юной графини Фабиани. Все находятся в радостном расположении духа, особливо сам жених, счастливый до одури. Но в момент, когда под колокольные перезвоны карета князя мчится к храму, Михаил чувствует, будто это он едет венчаться со своим возлюбленным. Чувство то в сто крат увеличивается, когда видит он ненаглядного своего, от вида которого дух замирает, а сердце восторженно бьётся в груди. Стоя в церкви позади радостно сияющих новобрачных, Андреа не может скрыть волнения и снова наперекор не только человеческого, но и божьего закона смотрит только на мужчину. И в глазах его синих одно лишь желание, тайное, страстное: стоять вот так же, рука об руку рядом с возлюбленным своим, и ни разу не возникает мысли, что против человеческого естества это — венчаться с мужчиной. Безумство то передаётся и князю, что стоит позади жениха с венчальным венком в руках. Не убоясь Бога в Его же храме, нежно сжимает руку юноши, незаметно от чужих глаз и в минуту самого венчания, под громогласное песнопение батюшки в глаза глядит… — В болезни и в здравии, в горе и радости. Отныне и до конца дней моих… Глаза всех присутствующих прикованы к жениху и невесте, и сердце каждого радуется сему таинству — созданию новой семьи. Лишь несколько людей смотрят с подозрением совсем в другую сторону, на молодого князя и юного графа рядом непонимающе и с долей растерянности. Странный шёпот проносится меж них о роде сношения между князем и графом. Кивают как-то знающе, мол, давно подозревали, и губы презрительно поджимают. Но влюблённые ничего не замечают, кроме как друг друга. В восторженной кутерьме свадебного торжества они теряются, тонут в чувствах. Эйфория разносится в их крови, заставляя и сердца, и глаза быть слепыми, не видя и не чувствуя вокруг ничего, кроме любимых глаз и рук. Жених и то сдержаннее в чувствах, хоть это у него свадьба, и это у него первая брачная ночь впереди, а князя слегка потряхивает от странного томления, стоит только взглянуть на Андреа в белом фраке и шёлковой рубашке с пышной оборкой. Нежная бутоньерка в петлице — словно крохотный свадебный букет. В светлых волосах застряли несколько зёрнышек и лепестков красных роз. Рука сама тянется неосознанно, пальцы проводят по мягким прядкам, а глаза не налюбуются, сколь невероятно красиво розовеет смущением Андреа. И всё это столь бесстыдно на глазах у десятков людей… Но, кажется, влюблённым и этого мало. Когда вечер мягко переходит в ночь, и блестящий оркестр уступает место камерному, Андреа чуть ли не взвизгивает в восторге, услышав итальянские мелодии. Он шепчет что-то быстро музыканту, тот кивает согласно и улыбается понимающе, а потом начинает литься мелодия. Нежные, тягучие переливы скрипок заставляют замереть каждого из присутствующих, столь волшебна эта мелодия. Князь любуется своим возлюбленным: его слегка растрёпанными от быстрых танцев светлыми волосами, его румяными от веселья скулами, улыбкой его яркой и лазурью счастливых глаз. Нет и не было никого прекраснее Андреа, и в глазах мужчины неприкрытое обожание и восхищение. Сам граф чуть мнётся у рояля, видно, как мечется в сомнениях, на сестрицу свою смотрит чуть взволнованно, а та, кажется, плачет счастливо, понимая, что задумал её брат. А потом юноша запел… Михаил замирает там, где и стоит, не в силах дышать, так захватило его пение то невероятным, нежным, мягким юношеским голосом. Он глаз ошеломлённых не сводит с графа, говор итальянский не понимает, но сердцем своим чувствует — Андреа для него поёт, в любви ему объясняется, хоть глаз своих прекрасных не поднимает. Юноша смелеет, робким взглядом смотрит, снова поспешно глаза отводит. Румянец на щеках становится сильнее, как и голос, что страстную мелодию выводит. *Мio sole tu sei qui con me con me con me… con me Здесь и знать не надобно чужого говора — пылко влюблённое сердце выплёскивает в песне своё желание быть рядом всегда, и это, кажется, понятно не только князю. Илья хмурится всё более, в отличии от жены своей молодой, радости и восхищения её не разделяет. Слегка раздражённо и недовольно в сторону друга смотрит и тревожный взгляд на графиню Аронову кидает. Та тоже гнев свой за раскрытым веером скрывает, да сильнее им обмахивается в недовольстве. Но Надин, кроме как своего родного брата не замечает, и счастье её переполняет за то, как прекрасен Андреа в своём чувстве. Для неё неважно, кого любит юноша, важно лишь то, что он счастлив. Михаил шаг ближе делает и одновременный вдох, что лёгкие распирает. Одно единственное желание у мужчины в этот миг — это протянуть к любимому руки, обнять его трепетно и коснуться губ желанных поцелуем. Любовное томление охватывает его, кровь кипит и в чреслах тянет, делая взгляд мужчины огненным. Андреа глаза поднимает, и в них то же желание, то же томление, что и мужчину сжигает. И потому слова его, что в песне звучат, так пронзительны.Con te partirò… Io con te!
И после тех слов граф взгляда своего более не отводит, едва сдерживая свой порыв кинуться любимому в объятия, в который раз напрочь забывая, где они. Едва затихает мелодия, зрители восторженно аплодируют. Андреа лишь тогда опомнился и взглядом волнительным оглядывает всех, с улыбкой благодаря за похвалы. Но Михаил даже на расстоянии слышит, сколь быстро стучит сердце юноши…*
Оставшиеся немногочисленные гости разбрелись по спальным комнатам, гостеприимно предоставленные графом Чагиным, когда уже далеко за полночь. Слуги устало убираются в зале, понимая, что сна этой ночью им не видать, и потому, понурые и сонные, совсем не замечают, как мимо них вдоль длинной галереи идёт мужчина, прячась в тени затушенных свечей. Мужчина тот возле двери одной замирает, к косяку прислоняется, словно в раздумьях, и стучит коротко три раза. В ответ ему тут же отворяют, будто ждут его по ту сторону. Доли мгновения дверь остаётся не затворенной, и видно, как рука юношеская шею мужчины обвивает. Дверь тихо закрывается. Щелчок замка тонет в шуме суеты. Часом позже весь дом утопает в долгожданной тишине. Все спят утомлённые свадебным весельем, хоть до рассвета совсем недолго осталось.*
В комнате темно, даже свеча не горит на прикроватной тумбе, лишь штора плотная чуть сдвинута, пропуская лунный свет. На широкой постели лежат двое, смотрят в глаза друг другу, пальцами касаясь любимого лица, сначала робко, несмело, потом тянутся ближе, соприкасаясь телами. Сквозь тонкую ткань рубашки кожа горит от близости к любимому, и страшно от мысли, что хочется большего, хочется ближе и жарче. Князь на грани, но крохотной долей благоразумия понимает: ни он, ни Андреа не готовы к такому. И потому он лишь сжимает в объятии любимого, целуя в лоб трепетно, шепча признания пылкие и слушая столь же красивые, нежные слова в ответ. — Высшее счастье — быть с тобой, — шепчет в темноте юноша, покоясь на груди мужчины. — Быть твоим, Микаэл. Мужчина млеет от этих слов, как юнец, впервые узревший влюблённость. И не хочет он думать ни о чём, кроме как о любимом своём, засыпающим в его руках. Но на самом краю сознания свербит тревога, что губит он ненаглядного своей любовью. И только одного понять не может: в Раю ли он купается в счастии своём, или в Аду горит от страсти порочной своей? И когда слышит мерное дыхание рядом, чувствует расслабленные пальчики на своей груди, признаётся себе, что готов падать из Ада в Рай и обратно бесконечные лета до скончания времён, лишь бы засыпать каждую ночь вот так, держа в объятиях любимого.