Повешенный

Это пир во имя чумы

      Панталоне любит власть в своих руках. Он хочет править миром и использует для этого один из самых надёжных инструментов — деньги. Его не волнует ни мораль, ни закон, ни даже собственные ограничения — звон золотых монет помогает людям исполнять всё то, что он не может. Хотя Панталоне всё же предпочитает использовать фразу «не хочет».       Собственные идеалы ни на секунду не подвергаются сомнению, но они же бьют больнее всего. Когда другие Предвестники, ничего не сведущие в банковском ремесле, выставляют претензии о деньгах — становится смешно. Когда Пьеро начинает это делать — становится тошно. Не потому что надоело, а потому что Первый умеет быть убедительным до дрожи в ногах. С лезвием у горла сложно не признать, что в чём-то не прав, поэтому Панталоне старается не доходить до точки кипения, но поступать по-своему.       При всём растущем в геометрической прогрессии влиянии Фатуи, Организации всё ещё нужны ресурсы и люди, способные непрерывно поставлять их. Желательно с приличными скидками. Однако негоже наместникам Царицы валяться в ногах простых коммерсантов. Поэтому Панталоне будет действовать своими методами, на полную используя весь компромат и все свои знания. В этой ситуации прелесть Камилы заключается в её изоляции от внешнего мира и милом личике. Женская красота кажется неопасной ровно до того момента, когда человек становится слишком слепым, чтобы увидеть в ней подвох. — Как вам чай? — Панталоне неспешно потягивает золотистый напиток, сидя в кресле, обитом мягкой чёрной кожей, в одной из роскошнейших приёмных банка Северного королевства. Камин, украшенный барельефами с жар-птицами, резной дубовый стол с цветочными узорами, свисающие с потолка люстры, свет которых отражается в сотне кристаллах абажура — всё так и кричит о богатстве и статусе лиц, проводящих здесь переговоры. — Я предпочитаю чёрный. — Камила выглядит достаточно роскошно для приятного дополнения к непростым дебатам: не переходит границы повседневного стиля, не кажется слишком вычурной, но определённо подчёркивает всё самое лучшее в собственной красоте. Вместо кафтана и массивного плаща на ней длинное платье-кейп изумрудного цвета с чёрным корсетом, на котором золотыми нитями вышиты вензеля. Длинные шёлковые перчатки по локоть скрывают руки. Все знают, что Панталоне любит красивые вещи, а особенно когда они выглядят дорого. Для него это скорее синонимы одного понятия. Поэтому на униформу, особенно работников Банка, уходит больше средств, чем должно быть, а Камила ещё и личная вещь, тешащая самолюбие игрушка. — В следующий раз обязательно прикажу подать его. — Панталоне в нетерпеливости поглядывает на диковинные часы, стоящие на камине. Витиеватые стрелки из чистейшего нефрита всё ещё в нескольких минутах от назначенного времени.       Когда высокий и худощавый мужчина с непропорционально маленькими глазами и длинными усами заходит в помещение, на лице Камилы появляется лёгкая улыбка, которую Панталоне видел впервые. Дело было даже не в исключительной эмоциональной окраске, а просто в наличии. Она казалась по-нежному вежливой и, не знай Регратор всей сути, подумал бы, что девушка приветствует старого друга. Банкир не ожидал, что Камила будет исполнять свою роль настолько старательно. — Князь Грапп. — Лёгкий реверанс, в лучших традициях светского общества. Панталоне передёргивает от того, что она обращается к напыщенному аристократишке, разжившемуся благодаря стараниям своих предков, уважительно, по титулу, но ни разу не преклонила голову перед Предвестниками, перед ним. — Доброго дня, Виктор. — не встаёт, и лишь рукой указывает на место напротив. — Меня зовут Камила, ваша светлость. — отточенным движением она наливает в фарфоровую чашку чай, а затем пододвигает тарелку со всевозможными сладостями ближе к гостю.       Виктор Грапп по праву считается одним из самых пренеприятнейших людей во всей Снежной. Панталоне с особой тщательностью собирал все мерзкие слухи, терпеливо дожидаясь подходящего случая и собственного триумфа над несговорчивым мужчиной. Среди высшего общества, как это принято, грехи игнорируются ровно до момента суда, поэтому князь имел репутацию хорошего коммерсанта с несколькими крупными фабриками и множеством точек продажи по всему Тейвату. Среди крестьян же Грапп прослыл буйным грубияном, ни во что не ставящим других людей. Явление нередкое, за исключением постоянной пропажи его служанок и резкий переезд их семей из защищённой столицы в пограничные деревни. — Господин Панталоне, я всё ещё не изменил своего решения. — Князь поглаживает усы, принимая чай из рук Камилы. Он пробует напиток на вкус, удовлетворённо улыбаясь терпкому аромату, и поднимает глаза на Предвестника. — При всём уважении, как банкир вы меня понимаете.       Камила отходит за спину Панталоне, вставая за правым плечом, складывает руки в замок и смотрит перед собой с лёгкой, слегка смущённой улыбкой. Деревенская дурочка в шелках. Золотистые нити на корсете переливаются от бликов ламп. Виктор даже не смотрит в её сторону, всецело поглощён переговорами. — Я понимаю, князь. — Делец улыбается, едва сдерживая скрип зубов. — И всё же надеюсь, что мы сможем прийти к компромиссу.       Кольцо легко соскальзывает с гладкой ткани перчатки и звонко ударяется о деревянный пол, укатываясь к ногам гостя. Камила глухо охает и, неуклюже из-за каблуков, старается догнать потеряшку. Она наклоняется, пытаясь поднять украшение, но из-за корсета это не так легко. Грапп своей длинной, костлявой рукой поднимает кольцо и передаёт прямо в руки, пальцами касаясь холодного шелка. Камила смотрит снизу вверх, широко раскрывая глаза и слегка улыбаясь. — Будь аккуратнее. — Виновато поджимает губы, склоняет голову и возвращается на своё место. — У неё очень необычные глаза. — Грапп делает глоток из чашки, внимательно смотря на Панталоне. — Откуда она? — Мне срочно нужна была временная служанка в банк, и леди Арлекино любезно выделила мне одного ребёнка из приюта. — Делец делает небрежный жест рукой, призывая налить ему ещё чая. — За сколько вы её продадите? — Виктор ставит чашку на блюдце в своих руках. Панталоне усмехается, поправляя очки. Как и ожидалось, за людей низшее сословие он не считает. — За контракт, полагаю. — Грапп недовольно щурится. — В любом случае, мы можем обсудить это, когда она перестанет быть мне нужна. — Многомиллионный контракт за девчонку — слишком много. — Но ведь речь не только о девчонке, но и о слепости леди Арлекино. — Панталоне чувствует на собственном затылке убийственную ауру. Это веселит, как никогда прежде. — О чём вы? — Арлекино чересчур печётся о «выделяющихся» сиротах. Её будет очень сложно уговорить закрыть глаза на исчезновение одного ребёнка. Вы же не считаете Предвестников равными крестьянским семьям? — Панталоне смотрит пристально, складывая руки в замок и наслаждаясь растерянным взглядом оппонента. — Эти обвинения беспочвенны. — Значит вы признаёте, что это обвинения? — Банкир перестаёт улыбаться, и от этого выглядит ещё более устрашающим. — Терпение Фатуи не бесконечно.       Крапп потеет от страха и шока, неловко поправляя накрахмаленный воротник. Его губы сжаты в тонкую белую линию, зрачки стремительно расширяются, а пальцы начинают нервно сжиматься. Фарфоровая чашка в руке подрагивает и тихо стукается о блюдце. Забавное зрелище. — Семьдесят процентов. — Пятьдесят, и Пульчинелла не узнает.       Виктор думает непозволительно долго для человека в его ситуации. По выражению лица виден весь мыслительный процесс, каждая идея и догадка отражаются в глазах, изгибе рта и выступающих морщинках. Панталоне доволен настолько, что надменная улыбка победителя уже на его губах. Камила по мановению руки кладёт на стол несколько бумаг и чернильницу с пером. Герб Фатуи в углу листа кажется для князя непривычно пугающим. — Хорошо. — он, не читая, рвано расписывается, вытирая тыльной стороной ладони пот, кланяется и быстрыми шагами покидает кабинет.       Панталоне громко смеётся, почти как сумасшедший. Деньги и выгодные сделки всегда опьяняют разум лучше любого вина, а собственный триумф над жалкими людьми становится приятной закуской. Он скидывает плащ и встаёт с кресла. Руки подхватывают контракт с такой страстью, что едва не сминают края желтоватой бумаги. Камила оказывается впереди слишком внезапно, вскидывая руку с кочергой вверх. Мерзкая улыбка сменяется растерянным — впервые — выражении, но всего на долю секунду. Недостаточно, чтобы обычный человеческий глаз заметил. Холодный железный кончик едва касается кадыка, заставляет смех стихнуть. Чёрный след от угля остаётся на белоснежной коже Предвестника, портя идеальную картинку. — Не тебе обращаться со мной как с товаром. — Хочешь узнать, кто из нас важнее для Снежной? — Панталоне едва усмехается и перехватывает кочергу рукой. — Пьеро рано или поздно наиграется, и в итоге мне же будет приказано продать тебя кому-нибудь из них. — нарочно подаётся вперёд, прижимая холодный металл к горлу. — Хотя, учитывая глаза, скорее тебя подарят Дотторе.       Камила не отвечает, лишь крепче цепляется за металл, даже сквозь перчатки чувствуя шероховатую поверхность. Её лицо почти что расслабленно, а голубые глаза безразличные, холодные и обжигающие, словно лёд. Панталоне ловит себя на том, что видит их настолько же сверкающими, как скульптуры в саду Царицы. Словно они должны стать вершиной его коллекции драгоценных камней. Животное, алчное желание обладать всем самым лучшим теплится в груди и пытается вырваться наружу. — Почему просто не сдал его? Тогда бы активы перешли Фатуи как минимум до окончания суда. — Искать улики не моя обязанность. — смотрит прямо в глаза, убирая наконец с лица эту притворную улыбку. — Пока агенты найдут достаточно улик, мы потеряем слишком много. — Вы все отвратительны. — кочерга возвращается на своё место рядом с камином, а Камила устало садится на кресло, вытягивая ноги. — В Снежной свои понятия праведности. — Дело не в праведности, а в вашей твердолобой уверенности в том, что вы единственно правые. — дрова приятно потрескивают в языках пламени, а тепло греет ноги, расслабляя хоть немного. Своеобразный отголосок уюта в этой вычурной комнате с чёрствыми людьми. — Рекомендую быть аккуратнее со словами. — И вам того же, Девятый. — Мимо. — Панталоне ухмыляется, вытирая тыльной стороной ладони уголь с шеи, и садится в кресло напротив, откладывая наконец бумаги. Ему до одури душно из-за ношения плаща во время этой утомительной встречи, хочется прямо сейчас открыть окно и выветрить весь этот жар. И запах несносного князя. — Оскорблять вас будут Боги, а не я.       Камила даже не представляет, насколько попала, даже если не хотела этого.