Решение явиться под очи жителей Дома не является спонтанным — Травница долго думает, наведывается в ночи к Паукам, которые в ином случае насильно затащат в Могильник и закроют в палате, не одной из тех, страшных, в другой, но от того не легче. Капли жгучие, капли мягкие, неприятные, незаметные… Сколько таких она перепробовала, не сосчитать. Только её глазам от этого ни холодно, ни горячо — как носила очки, так и носит до сих пор, щурясь на яркий свет. И затворницей стала тоже поэтому… Собственно, и взъярилась так на Табаки по всё той же причине: именно он её к Седому оттащил в тот день, а, говорит, не помнит.
Рыжий… Отдельная песня. Он в прошлом
отказывается, говоря, что сам себя вытащит, как Мюнхаузен — сестра носит ему книжки из библиотеки. Тогда ещё-не-Травница сглатывает колючий ком в горле, оцарапавший до самой души, и уходит, оставив за дверью Смерть, выросшего в Рыжего, сравнение с которым в настоящем за несколько часов на мужской половине она слышит минимум десять раз.
Сиамцы — его прямая противоположность вообще во всём за исключением пары вещей. Те, старые, Сиамцы — озлобленные и обиженные, пакостливые, вынужденно отдельные… И эти же двое учат её говорить, пока она помогает им держаться на ногах. Обоим сразу — для хрупкой тонкой девочки даже такие парни кажутся тяжёлыми, но… Но. И когда Макс оказывается у Пауков, Рекс, пересилив себя, приходит к ней, вызнав у Смерти о ещё-не-Травнице чуть больше, чем такой же, как они, побитый жизнью ребёнок. Соглашается, напуганный, не зная ещё до конца, на что. Она пробирается в ночи через белеющие костяные коридоры, ведя за собой Сиамца, вынужденного за неё цепляться, чтобы не упасть… И поражается, как Рекс стоически терпит всё, что она делает. Бессознательному Максу проще, а вот его брат… Он запоминает, как поступить дальше — глаза распахнуты широко, сам ещё не верит, что обошлось. Она кивает на прощание — «Ты можешь остаться, Пауки не удивятся» — и мстительно вытирает руки об стол заведующего. Чуть ли не подпрыгивает от довольства — получилось ведь!..
И на полпути до Седого падает на колени, сдерживая болезненное шипение. Её находит Вонючка, проезжавший по этажам, отводит к наставнику, отдав насовсем перестиранный платок, чтобы не остались следы по полу. Беспокоясь, уезжает, бросая взгляды через плечо.
Седой не злится. Просит показать, оттирает тем же платком кровь со слезами с правой щеки…
Вздыхает тяжело.
— Что же ты наделала?
Девчонке от боли говорить тяжело, ещё невозможнее, чем сразу после появления. Дом… Сложен.
— Сиамцы. — наконец справляется со словами. — Один умирал.
— А теперь ты будешь вместе с ними страдать… Не жалеешь?
Она мотает головой. Отключается быстро, уставшая и вымотанная, пока её гладят по волосам…
И просыпается одна. Нет вещей, костей и трав на полках, да даже стеллажей — пусто. Испарился словно. Вместо всего этого бьётся в такт ритму сердца новое название пересобранной сути и стучит в висках пожелание сходить к Паукам, ведь
такое не скроешь. Она крепче сжимает последний подарок — цепочку на шее с несуразными перьями — и идёт.
Сиамцев там же встречает спустя два дня: повязка на правом глазу мешает заметить, но Рекс выскакивает из палаты, хватает её за руку.
— Что с тобой?
Она стоит, словно пустотелое дерево.
— Седой ушёл. — тихо произносит наконец, осознавая, что за приоткрытой дверью беспокоится Макс. — И… У меня другая кличка.
Рекс замирает, от удивления отпуская чужое запястье.
— Это…
Волосы под бинтами, намотанными совсем молодой Паучихой, покалывают кожу.
— Я теперь Травница. Не забудьте, пожалуйста.
Рекс неожиданно мнётся, нервничает, отчего девочка наконец показывает эмоции — удивление и непонимание.
— Чего ты?
Он резко поднимает голову, смотря в левый, не закрытый глаз.
—
Спасибо, Птенец.
— Я же… — хмурится, но оказывается перебита:
— Нет, ты не поняла. Когда ты… Сделала то, что сделала, ты была Птенцом. Поэтому я и назвал тебя так.
Вот он о чём…
Травница улыбается, по-настоящему, и машет напоследок рукой, уходя в сторону «кабинета терапевта».
Это их последняя встреча на ближайшие пять лет.
***
— Что ты тут делаешь?
Слепой поднимает голову, как-то услышав осторожные шаги. Н-да. Ситуация…
— Гуляю?..
Она опирается о стену спиной, не беспокоясь о меле и краске. Сползает до пола, оставляя след. Волосы мокрые, как и одежда; с неё капает на пол.
— И долго гуляешь?
— Порядочно. Правда, обычно сама по себе хожу, а тут ты.
Что-то мешается… Высовывает язык, снимая прилипшее. Лист, такой же, как у растения на подоконнике её комнаты. Когда успела…
— Обратно как пойдёшь?
Травница поднимается.
— Ножками, Слепой. Ножками.
И — скрывается за поворотом. С лесничного пролёта недолго, но явственно тянет сыростью. Слепой, подумав, возвращается в Четвёртую — сегодня ему парадоксально не везёт.
