Ядовитый питомец

Кое-как расшатав механизм окна, Тавиш смог впустить свежий воздух в душное купе. — Наконец-то, — плюхнувшись на сиденье, произнёс он пустоте. В чем-то были плюсы того, что Тавиш не имел друзей, которые не смогли найти более интересных людей и занятия, чтобы проводить с ним путь до Хогвартса. Тишина и благодать. Можно заняться подготовкой своего психического состояния до приезда в школу. Ему было немного интересно: сколько волков одиночек занимают купе, пока остальным приходится тесниться? Жаль, что волчкам-бочкам приходилось тесниться с другими студентами в каретах. Они-то не были резиновыми. Хорошо, что это не его проблема. И он может сидеть, смотреть в окно, читать книгу, или спать. А может думать над своей жизнью. Не над тем, что неизбежно, а то, что невозможно изменить. Родился бы он от другой женщины, то был бы маленьким презренным сыном, а не позором всего рода Блэров. Увы, это мечты и только. Скорее будь он от другой женщины, то болезнь его бы обошла стороной, которая некстати начала прогрессировать. В некоторые дни пропадали из его памяти, словно кто-то брал сигарету и тушил её об воспоминания, если они были бы обычным белым полотном с расписанными на них прожитыми днями. Хоть как-то себя занять, Тавиш вчитывался в текст какой-то мутной романтической книги. Вот и ему в жизни можно было бы наплевать на общество, ведь семья или любимый поддержать. Хотя если бы он с детства вёл себя подобающе, у него были бы шансы на такой исход. Мечтать же не вредно? Хоть раз в жизни можно тайком сесть, представить о прекрасном принце с вечной дурацкой улыбкой или скромной пугливой красавице-принцессе, вздыхать над этим, и жить дальше. Однако не сегодня. — Блэр, рад вас видеть, — сказал вошедший высокий юноша, приветливо кивая. — Я тоже рад вас видеть, Лестрейндж, — Тавиш улыбнулся, показывая своим видом, что не против, чтобы тот подсел к нему. Хотя он был против. Сильно против. Ему нужно время для подготовки к тяжкому труду и обороне. Лестрейндж улыбнулся в ответ. Он сел рядом с ним и внимательно разглядывал его. Тавиш не удивился. Он успел привыкнуть, что его собеседник подолгу ищет слова, которое казалось можно найти намного быстрее. Стараясь не подать вида того, что ему было бы интересно считать складки на ладони, чем разговаривать с кем-то, Тавиш засмотрелся на вьющиеся волосы собеседника и игру пасмурного света придающим каштановым локонам холодный оттенок. — Я получил ваше письмо, — наконец-то начал Лестрейндж. — Ваш совет с чертополохом помог. Никогда бы не мог подумать, что такая настойка может помочь при болях в ногах. Спасибо вам. — Всегда, пожалуйста. Надеюсь, ваша матушка понимает, что, как и с каждым лекарством, настойку нельзя употреблять больше или меньше, чем рекомендовано, и я надеюсь, что ваша матушка будет беречь своё здоровье. — Тоже надеюсь на это. Увы, сколько себя помню, она никогда не думала о себе, — устало выдохнул Лестрейндж. — Таковы все матери. Разговор заглох. Пока Тавиш думал над тем стоит ли ему объясниться за одно предложение из своего письма, Лестрейндж ещё раз открыто уставился ему в глазах и странно вздыхая. То ли тот уже мечтал о совместном бытие, то ли он был уверен, что возможный супруг достанется магу с более состоятельным статусом, а возможно тот сравнивал слова, которые могли рассказать братья о нем. Однако, что могли о нем рассказать братья? Ну, кроме оскорбления его интеллектуального развития? Но спрашивать об этом прямо будет немного глупо. А в намеки он не умел. — Я хотел бы развеять недоразумение, которое могло возникнуть из-за моего ответа на ваш вопрос. Я не имел ничего плохого. Это всего лишь были настроение того дня, впечатление от прочитанной книги и ничего более, — быстро выпалил Тавиш. Лестрейндж немного наклонил голову в бок в явном недоумении. Его такие же тёмные, как у самого Тавиша, глаза смотрели ему между бровей, всё сильнее светлее от дневного света за окном. — Не считайте это за грубость, — начал он тихо, что уже заставило ожидать грубости. — Но я склонен считать, что это было неумелое лирическое отступление. Хоть буря миновала, но Тавиш оскорбился. Он писал это на полном серьёзе с трезвой головой, а не изображал из себя лирика! Похоже, от его выражения лица было забавным, что Лестрейндж тихо засмеялся, что заставило сильнее от злости покраснеть. Да чтоб он ещё раз честно отвечал на письма! Если смотреть на свои будущие перспективы, то Тавиш даже не был против Лестрейнджа в качестве партнёра до конца жизни. Всё же остальные, по мнению Маши и Тавиша были, теми с кем никто нормально подышать не сможет. Один слишком богатый и расточительный, что играло на чувстве долга из-за дорогих подарков. Второй властный, что уже трезвонило о контроле жизни. Третий бесхребетный. Четвёртый слишком для Тавиша старый. Выросла маленькая привереда. Надо будет помолиться за то, чтобы его мнение чуть-чуть учли. Лестрейндж в большинстве был приятным собеседником. Но почему-то это большинство приходилось на его молчаливые думы. — Вы когда-нибудь думали о том, что если после смерти каждое живое существо перерождается, то самоубийцы — безответственный и трусливые люди, которые каждый раз тушуются из-за тех же проблем, — спросил он, вырывая из бесящих мыслей. — Что если наше существование — просто аттракцион для тех, кому нечего делать? Что, если мы — та прослойка, которая удерживает эту систему от распада, и стоит нам осознать её фальши, как всё погибнет? А жизнь — это просто замаскированное возвращение? То есть жизнь есть не что иное, как галочка в отчёте? Только информация. Только отражение реальности, одна из многих, ни для чего не нужных. На эти вопросы Тавишу оставалось хлопать глазами, неловко улыбаться, и ещё раз вспомнить, почему он так яро воротил нос. Понадобился месяц знакомства, чтобы его уже грузили не пойми чем. Либо он слышал то, что другие никогда не услышать, либо это такая проверка на… На адекватность. После второго такого случая нужно заканчивать общение. —Зачем кому-то понадобилось заставлять души перерождаться и перерождаться? В этом нет смысла. Больше смысла в том, что жизнь появилась случайно, — Тавиш попытался поддержать диалог. — У каждого свои взгляды. Почему-то когда он пытался в эту якобы философию его не слушали, а он с какого-то перепугу должен. Фыркнув, Тавиш отвернулся к окну. Поезд ещё не успел покинуть последний городок на пути к бесконечным холмам и нужному замку. Придётся молиться, чтобы вся поездка прошла не в чужой компании. За четыре года у Тавиш сложилось мнение, что в Хогвартсе адекватное состояние мигом высасывается преподавателями, уроками и студентами. Поездка не в Хогвартсе, а в Азкабан. Вдруг сердце ойкнуло и остановилось. Лестрейндж забывший о приличии близко наклонился Тавишу и отвёл его выпавшие пряди за ухо. — У вас были проблемы из-за вашего письма? — вкрадчиво тихо спросил он. Тавиш лишь мотнул головой и с лёгким испугом смотрел ему в глаза. Ещё никогда к нему так неожиданно неприлично близко не наклонялись. Хотелось прикрикнуть, но вот что кричать? Да потом стыдно будет за своё поведение. — Вы уверены? — допытывался Лестрейндж чуть касаясь холодными руками его щеки. — Выглядите довольно опечаленно. — Понимаете, мне… Не хочется в Хогвартс. То есть я хо-хочу, но и не хочу. Это сложно сказать, — Тавиш запнулся, когда холодная рука проползла от щеки, к уху мелко поглаживая ушную раковину. — Неужели у вас с кем-то такое неприятное общение, что вы не хотите увидеть своих друзей? — почти прошептал Лестрейндж, смотря куда-то в сторону, но явно не в бегающие в панике голубые глаза. Тавиш лишь сглотнул. Приходилось надеяться, что тот всего лишь угадал, а не точно знал. Он был уверен, что такое можно использовать для шантажа. Когда его затылок начали массировать, Тавиш непроизвольно съёжился и постарался слиться с диваном. Это было приятно, что хотелось, сипло всхлипнуть от удовольствия. Лестрейндж убрал руку и тихо, чуть нервно засмеялся. Для такого, казалось бы, депрессивного человека смех был слишком энергичен и какой-то до предела искренний. В нем слышались те интонации, с которыми дети бегают и скачут, ловя друг друга за брюки. И ещё отчётливо был слышен тот самый бесконечный и бессильный протест, который невозможно замолчать или прикрыть мантией. — Тавиш… — тихий зов заставил обернуться. Это было ошибкой. Никогда так быстро Тавиш не смущался, стыдился и оставался во фрустрации. Поцелуй в лоб был таким лёгким, таким быстрым и таким новым, что заставлял смущённо ёжиться. Пристально смотря на чужую грудь, Тавиш перестал дышать, а потом, чтобы не выдать волнения, сделал глубокий вдох.

***

Когда вечер переваривал к ночи, всем студентам становилось понятно, что скоро Хогвартс-экспресс прибудет к своему пункту назначения. Тавиш давно как распрощался с Лестрейнджем, который ушёл к своему старшему брату. Ему было немного тошно от того, что у кого-то нормальные отношения с родственниками. Это немного заставляло надеяться на то, что дома то они не такие лапочки по отношению друг к другу. Меланхолично рассматривая свои брюки, он с нескрываемым раздражением вздыхал над скорой учебой. Эх, вот бы было как в этих романтических книгах о подростковой любви, где если и были уроки, то они никак не влияли на отношения. А вот в суровой реальности Тавиш под конец года успел завершить начавшиеся отношения. Потянувшись, массируя плечо, Тавиш прекратил впадать в уныние от этого. Те отношения были бурными и спонтанными. А значит — не сильно серьёзными. Скорее только он и помнил о них. Хогвартс-экспресс всегда останавливается со скрежетом и протяжным свистом. Качнувшись от инерции, Тавиш подхватил свой портфель и вышел из вагона. Лившись в поток студентов направляющие к повозкам, он выглядывал в свете тусклых фонарей знакомые макушки. Жаль, что в Англии рождается довольно много брюнетов. Найти нужную голову почти невозможно. — Тавиш! — пронёсся радостный возглас со стороны, и выглядывала над головами махающая рука. — Ребят, — Тавиш приветливо поднял руку и направился к ним. Благо они уже дошли до повозок и ждали, когда большая часть люда рассосётся по каретам. Перед ним стоял Гойхман, самый лучший фаворит в старосты. В хорошем смысле слова. А так же человек чьё имя никто на факультете не запомнил. Так что когда ему выдадут значок старосты с его именем, явно оно какое-то сложное для памяти, все будут благодарны декану. Серебряный значок, с изображением герба школы мерцающий при попадания лучей солнца хорошо бы смотрела на его мантии. А его рыжие кудри, которые бесчеловечно зачёсывали назад, были объектом внимания для бесцельного взгляда во время лекций. Словом, просто идеальный парень. — Это правда? — уточнил Тавиш скорее у Томаса окликнувшего его и всем весом опирающимся на столб в надежде на то, что он удержит его при сильном порыве ветра, чем у самого Гойхмана. — Да, — самодовольно улыбнулся Гойхман, хлопая себя по груди, словно это придало бы его словам больше правды, чем оно есть. Его лицо украшенное веснушками смешно щурилось от собственных волос, попадающих в глаза из-за ветра. — Не видать нам кубка, — улыбнулся Томас, щуря свои лукавые, как у черта, глаза от ветра и от сочувствия факультету. Гойхман захохотал, машинально проведя рукой по волосам, без этого действия он никак не мог жить, а после волны торжества едва не выгибаясь в поясе, заговорил: — Я возмущён! У меня есть три основных плана и семь запасных. В этот раз мы не проиграем. — Главное не запутаться в них, как в прошлом году, — кисло хмыкнул Тавиш. Гойхман мигом обернулся к нему. В его глазах читалась такая же уверенность, уверенность героя, каким чувствовал бы себя каждый, если бы вытащил человека из пожара и спас от мучительной смерти, проявив храбрость. — Скоро карет не останется, — перебил неначавшуюся разгромную речь Гойхмана до этого молчавший Буст, всё это время уделяющий вниманию своим черным кожаным ботинкам ослепительно блестящим на свете фонарей. — Давайте сядем уже. Согласившись с Бустом, они, а точнее Гойхман, воспользовавшись своей властью над младшеками отпугнули от одной из карет. Запряженные фестралы вяло трусили вперед, словно не понимая, что с ними происходит, дергая головами из стороны в сторону, мелко подрагивая крыльями. Вожжи сами натянулись, но фестрала это не обрадовало — он беспокойно завертел головой, обвел пассажиров по очереди глазами и заржал, и попытался встать на дыбы, затем забил копытами по тропе и медленно потащил карету вперед. Остальные лошадки поскакали следом — дергаясь, крича и мотая хвостами. — Они такие… жуткие, — прокомментировал Томаса оторвавшись от разглядывания костлявых, как трупы, лошадей. — А мне нравиться, что один из символов смерти таскает студентов к учебе, — тихо поделился Тавиш мягко улыбнувшись, а затем его осенило значение своей фразы и он мигом схватился за голову. — Ты решил новый учебник почитать? — уточнил Гойхман, улыбаясь так, словно ничего плохого не произошло. Что было правдой, но не для Тавиша, которому больно ударило по сердцу понимание того, что прочитанное оставило свой отпечаток.