Воспоминания зимы

— Итак, — Хонджун отложил ложку и навалился грудью на стол, с пристрастием глядя на слегка растерявшегося от такого напора Сонхва. — Где ты проводишь рождественские выходные? — Это допрос? — с нервным смешком отозвался мальчик, огораживаясь школьной сумкой и шутливо отмахиваясь от грозно придвинувшегося ближе Хонджуна. Гвалт столовой перекрыла мелодия звонка, но он, против обыкновения, не обратил на это никакого внимания. — Дома, где ж еще. Там же и выходных всего ничего будет, разве нет? — Это не значит, что нужно киснуть в четырех стенах, — скорчил гримасу Хонджун. — Мы и так только в школе видимся, я скучаю вообще-то. — Сам постоянно в своей художке и пропадаешь, — возмутился в ответ Сонхва. — И когда я говорю, что скучаю, ты делаешь дурацкое лицо и нудишь о том, что в старших классах у тебя не будет возможности туда часто ходить, так что нужно наверстывать уже сейчас. — Вы ведете себя как парочка женатиков, вы в курсе? — поинтересовался Уён, тут же получив ложкой по лбу. — Глас истины не заглушить насилием, — оскорбленно сообщил он, выбираясь из-под стола. — Имей смелость взглянуть правде в лицо, Джун — в конце концов, сейчас двадцать первый век, и никто не… да хватит меня бить уже! — Уён, бога ради, — поморщился Сонхва, отчаянно краснея — шуточки и подколы, обычные для их компании, неизменно вгоняли его в краску, выдавая мальчика, как ему казалось, с головой. — Что за глупости, мы с Хонджуном просто… — Ты вообще на танцы ходишь, так что молчал бы, — обличающе ткнул в него пальцем Минги. — И ладно б на нормальные какие, так нет же, вальсы всякие пляшет… — Это спорт, ясно тебе? И Хонджуну вот очень даже нравится, например! — Ясен пень, нравится, где ж ему еще парней в лосинах заценить… — Двое на одного — нечестно! — воскликнул, смеясь, Юнхо и на всякий случай прикрыл голову подносом. Пропустивший это замечание мимо ушей Сонхва затолкал Уёну за шиворот смятый пластиковый стаканчик и гордо опустился на свой стул. — Лосины в балете, да будет тебе известно, — назидательно сказал он все еще уворачивавшемуся от тумаков Хонджуна приятелю. — А у нас — классические костюмы. — Куплю Хонджуну на Рождество классическое платье, пускай с тобой в паре отплясывает, — закончив стирать с щек соус и выковыривать из волос капустные листья, Уён оглядел место побоища мрачным взглядом и демонстративно отвернулся, снимая лямку рюкзака со спинки стула. — Ладно, сладкая парочка, вы продолжайте женихаться, а я на урок. — И мы, и мы, — засуетились Минги с Юнхо, куда больше, по мнению Сонхва, походя на крепкую супружескую пару. — Вас как, ждать? — Идите, я приберу тут все, — великодушно махнул рукой мальчик, неспособный переносить любой бардак дольше трех минут. Глядя на удалявшихся к дверям столовой одноклассников, он продолжал рассеянно улыбаться, чувствуя, как распирает внутри восторженная радость. Начав общаться с Хонджуном, он как-то легко и незаметно для себя стал частью уёновской компании, шумной и разношерстной, — и до сих пор не мог вполне поверить своему счастью, впервые в жизни обнаружив, что может быть нужен и интересен кому-то за пределами семьи. Звонок повторился, и толпа в столовой стала редеть, стекаясь к дверям и унося с собой гомон детской болтовни. Тщательно стерев с поверхности стола кофейные круги, Сонхва побросал салфетки в поднос и направился к мусорным бакам; помедлив у окна, привстал на цыпочки и вывел на покрытом льдистым кружевом стекле улыбающуюся мордашку. Морозная бесснежная зима вступила в свои права окончательно, и блеклые школьные стены начинали постепенно расцвечиваться самодельными гирляндами из бумажных снежинок, привнося в безотрадность учебной рутины ощущение близкого праздника. Подрисовав человечку на стекле рождественский колпак, Сонхва сунул поднос в окошко для грязной посуды и бросил взгляд через плечо на Хонджуна. Не торопившийся покидать столовую друг задумчиво крутил в пальцах зубочистку, опустив голову на локоть и болтая ногами; заметив взгляд Сонхва, он улыбнулся, блеснув новоприобретенными брекетами, и призывно кивнул в сторону выхода. Мальчик несколько смущенно улыбнулся в ответ, мысленно возвращаясь к размышлениям, донимавшим его всю последнюю неделю. Предстоящее Рождество было первым, что он должен был отметить со своим первым же настоящим и лучшим другом, а значит, пора было заняться поисками подарка — но что он мог подарить Хонджуну, имевшему все, чего мог желать любой подросток? Сонхва вспомнил их последнюю ночевку, проведенную за тестированием новенького хонджуновского квадрокоптера, и сокрушенно вздохнул. Что бы он ни придумал, это явно не сравнится с подарком от Хонджуна, и пусть в их дружбе не было места условностям, но и ударять в грязь лицом Сонхва совсем не хотелось. — Пойдем? — решив отложить бесплодные раздумья на потом, он вернулся к столу и подхватил сумку с тетрадками. Хонджун мотнул головой и потянул его за рукав, вынуждая присесть рядом. — Погоди, — оставив в покое зубочистку, Хонджун развернулся к Сонхва и почему-то замялся, беспокойно сплетая пальцы. — Опоздаем, — заметил Сонхва без особой тревоги — со дня начала общения с Хонджуном и остальными он вообще стал относиться к учебе куда более халатно, нежели прежде, заразившись легкомысленной беспечностью своих новых приятелей. Подобные перемены в бывшем круглом отличнике не могли не вызывать недовольства у его родителей, но активно переживавшего переходный возраст Сонхва мнение окружающих не слишком заботило — или, вернее сказать, заботило мнение лишь одного конкретного человека. — Что-то случилось? — Не, я так, поговорить хотел, — Хонджун продолжал нервничать, и это было необычно — года дружбы вполне хватило для установления между ними абсолютного взаимопонимания и доверия. — У тебя, значит, никаких серьезных планов на Рождество нет, правильно? — Сонхва кивнул, и Хонджун набрал воздуха в грудь. — Хочешь поехать с нами? Родаков я спросил уже, они согласны. — Куда — с вами? — растерянно заморгал Сонхва, выбирая из памяти многочисленные рассказы Хонджуна о рождественских выходных, бывших гораздо насыщеннее тех, что привык проводить сам мальчик. — Ну, я рассказывал, у нас дом рядом с горнолыжной базой, мы туда каждый год ездим, — скороговоркой проговорил Хонджун, с надеждой глядя на Сонхва. — Если не хочешь кататься, не надо, займемся чем-нибудь другим. Я там один просто сдохну со скуки, Хва, поехали? — Я… не знаю, неудобно как-то, — пробормотал мальчик, стараясь не заорать от недоверчивого восторга на всю столовую. — Это же ваша семейная поездка, я там каким боком? — Да какая семейная поездка, скажешь тоже, — досадливо фыркнул Хонджун. — Они сейчас не разговаривают друг с другом вообще. Раньше хоть ругались постоянно, а теперь молчат целыми днями, а мне с тоски выть уже хочется, несколько дней в одном с ними доме я точно не выдержу. — Тогда я тем более там буду лишний, Джун, — мягко сказал Сонхва, вновь исполняясь жалости к другу, тем более острой, что он ничем не мог помочь. Истории Хонджуна о родительских ссорах давно стали обязательной частью программы их совместного времяпрепровождения, и с каждой подобной историей Сонхва напрочь забывал обо всякой зависти к богатому однокласснику, вынужденному существовать меж двух огней. Он не понимал, отчего родители Хонджуна попросту не разведутся, освободив себя и сына от нескончаемых конфликтов; сам же Хонджун лишь пожимал плечами и говорил о том, что отец не может позволить себе «потерять лицо». — Им будет неудобно, мне тоже… Зачем? — Именно за этим! — Хонджун придвинулся ближе, умоляюще заглядывая Сонхва в глаза. — При посторонних они не станут хренью страдать, мы ж для всех образцовая семейка, любо-дорого смотреть. Да тебе с ними пересекаться особо и не придется, половина дома будет только в нашем распоряжении, что захотим, то и будем делать. Так как, поедешь? — Ну, раз ты приглашаешь, — не в силах больше сдерживаться, Сонхва расплылся в широкой улыбке, и Хонджун облегченно засмеялся. — Слушай, как думаешь, — озабоченно проговорил Хонджун уже в дверях столовой, пропуская Сонхва в опустевший коридор, — Санта принесет тебе подарок к нам или оставит его в твоем доме? Он же узнает о том, что ты проведешь рождественскую ночь в гостях? — Обязательно узнает, — серьезно согласился мальчик без тени издевки. Вера Хонджуна в сказку, необычная для пятнадцатилетнего парня, поначалу была воспринята Сонхва как шутка: казалось невероятным, что его друг может быть таким рациональным и здравомыслящим в одном, и совершенно наивным и доверчивым — в другом. Спустя год, пройдя с Хонджуном огонь, воду и медные трубы итоговых экзаменов, Сонхва давно утратил способность чему-либо удивляться и относился теперь к его многочисленным чудачествам с умиленным трепетом, готовый стоять насмерть за право Хонджуна жить в счастливом неведении детства. — Наверняка он сможет сделать так, чтобы подарок попал ко мне в любом случае. — Ну да, — с сомнением пробормотал Хонджун. Помедлив у лестницы, он покопался во внешнем кармане сумки и извлек оттуда длинный тонкий конверт. — Но я, наверное, все-таки напишу ему об этом, на всякий случай — все равно еще не отправил. — Черт, сумка, — хлопнул себя по лбу Сонхва, только сейчас вспомнив об оставленном в столовой рюкзаке. — Подождешь? — Забыл? — зажав в зубах уже занесенный над конвертом карандаш, Хонджун вопросительно глянул на Сонхва. Получив утвердительный кивок в ответ, он со вздохом сунул свой ранец в руки друга вместе со вскрытым письмом. — Ладно, сбегаю, это ж я тебя заболтал. Не успевший ничего сказать Сонхва остался обескураженно стоять подле лестницы с конвертом и ранцем наперевес. Проводив взглядом унесшегося по коридору Хонджуна, он медленно перевел глаза на письмо — письмо, где его лучший друг поверял выдуманному волшебнику все свои самые потаенные желания и мечты. Кажется, когда-то в детстве мама говорила, что подглядывать в чужие письма нехорошо — но разве это правило могло распространяться на Сонхва, не желавшего для Хонджуна ничего, кроме продолжения рождественского чуда? Задержав дыхание и вздрагивая от нетерпения, мальчик вытянул из конверта исписанный рукой Хонджуна лист.

***

— С ума сойти, — чуть слышно выдохнул Сонхва, завороженно разглядывая лежавшую перед ним коробочку. Где-то в глубине квартиры раздалось приглушенное покашливание Джихёка, и юноша спешно прикрыл дверцу шкафа, предварительно убедившись, что не оставил никаких следов своего вторжения. Шаги Джихёка зазвучали ближе, и Сонхва попытался скрыть взволнованную улыбку — без особого, впрочем, успеха. С вечера поездки в торговый центр прошло уже несколько дней, и смутное ощущение собственного предательства, поселившееся под сердцем Сонхва, понемногу таяло, как таяло и вставшее между ним и Джихёком напряжение. Вдали от Хонджуна — молодой отец взял недельный отпуск, чтобы провести предрождественские дни с дочерью, — легко было представить, что посетившее тогда его наваждение было лишь порождением момента, злой шуткой памяти, хранившей в своей глубине безмятежные минуты ушедшей юности. И Сонхва старательно взращивал внутри эту мысль, ни на миг не позволяя себе больше той робкой опрометчивой симпатии к Хонджуну, что едва не привела его к краю пропасти, от которой он так долго убегал. Вспоминая их прощание на подъездной дорожке, Сонхва не испытывал теперь ничего, кроме досады: разнюнился, поплыл, погнался за призраком прошлого — и из-за чего?.. Что же у него, нет радостей в нынешней жизни, способных затмить отголоски былого? Да, когда-то им с Хонджуном было хорошо вместе, да, они дружили с тринадцати лет, зная друг друга лучше, чем самих себя; но ведь Хонджун сам, по собственной воле принял решение прекратить любую связь с Сонхва — так к чему теперь было выставлять себя шутом, пытаясь добиться внимания того, кто от него отказался? При этих рассуждениях уверенность Сонхва давала, правда, некоторую трещинку: попав под обаяние Хонджуна, пленившее его много лет назад, он вновь стал возвращаться к размышлениям, мучившим его тогда же. Что же все-таки послужило причиной их расставанию? Могло ли все произошедшее быть только ошибкой, недоразумением, оставившим им шанс начать все с начала? Переписываясь с Хонджуном длинными зимними вечерами, Сонхва все больше думал об этом — и все больше злился на себя, на жалкого, глупого, так до сих пор не отпустившего прошлое себя, продолжавшего выискивать несуществующие шансы и надежды. С другой стороны, что такого в том, чтобы хотеть знать правду? Это вовсе не значит, что он действительно желает возобновления отношений; у него нет никаких чувств к Хонджуну, равно как и у Хонджуна к нему — всего лишь незакрытый гештальт, простое и обыкновенное любопытство, неспособное стать преградой для отношений текущих. Вышеозначенные отношения, было подзавявшие, снова цвели буйным цветом, окончательно ставя точку в сомнениях Сонхва. Словно заметив отчуждение парня, Джихёк заваливал теперь его комплиментами и маленькими, но приятными сюрпризами, и нежившемуся в лучах его любви Сонхва оставалось только удивляться такому неожиданному пылу. Находя утром на тумбочке поднос со свежеприготовленным завтраком, он вновь вспоминал о причинах, заставивших его ответить на ухаживания Джихёка два года назад; любуясь очередным букетом с запиской, полной милых пожеланий, Сонхва раздумывал об ответном подарке и поражался себе — как мог он посчитать их чувства угасшими? Их совместная жизнь, нескладно начавшаяся, стремительно набирала ход, и знаменательная остановка первого общего праздника уже маячила впереди, вытесняя из головы юноши все ненужные мысли. Джихёку удалось удивить его и здесь: вечером накануне он заявился на порог с сияющей улыбкой и куцей, но довольно приличной искусственной елкой, вызвав у Сонхва невероятный энтузиазм. До распаковки украшений они так и не дошли, посвятив остаток дня иному, не менее увлекательному занятию, а потому сегодняшнее утро началось с извлечения из шкафов многочисленных коробок с гирляндами и мишурой — и продолжалось в этом духе до тех пор, пока на одной из полок не обнаружилась тщательно запрятанная коробочка с запонками белого золота. — Я тебя зову, а ты и не слышишь, — стряхивая с плеч сверкающую пыльцу елочных игрушек, Джихёк заглянул в комнату. — Ты батарейки не нашел? Я взял из пульта, но нужна еще парочка. — Нашел… то есть, нет, ничего такого не видел, — замотал головой Сонхва, изо всех сил удерживая рвущийся изнутри восторг. — Сейчас еще гляну в коробках на кухне, вроде мы туда всякие мелочи скинули. — Ладно, я тогда пока поглажу юбку для елки, — отодвинув Сонхва в сторонку, Джихёк отворил заветную дверцу и потянулся за утюгом. Опасавшийся выдать себя юноша искоса взглянул на парня, но его лицо оставалось невозмутимым. — Хва? Хва, батарейки. — А, да, — заставив себя вернуться с небес на землю, Сонхва зажег фонарик на телефоне и со вздохом направился к кухне, напоминавшей сейчас декорации для постапокалиптического фильма. Что, если Джихёк обо всем догадался и собрался перепрятать раскрытое сокровище? Конечно, видеть подарки до Рождества не полагалось — но так интересно глянуть хоть одним глазком!.. Должно быть, эти запонки стоили Джихёку почти всей зарплаты — подумав об этом, Сонхва испытал укол совести. Это ведь Джихёк предложил обойтись в этом году без подарков, сказав, что нужно экономить, — и все же решил потратиться, сделать сюрприз своему глупому парню, который совсем того не заслуживал… Да, пора, давно пора перестать забивать голову дурацкими мыслями о событиях семилетней давности; к черту Хонджуна и их школьные недоотношения — в сердце Сонхва существовал один лишь Джихёк. Оставленный на коробке телефон ожил, оглашая кухню мелодией звонка. Чертыхнувшийся от неожиданности Сонхва с некоторой обреченностью протянул руку, заранее зная, чье имя он увидит в окошке экрана. Пожалуй, в давней идее Уёна о наличии между Сонхва и Хонджуном ментальной связи вполне могло быть здравое зерно. — Слушаю? — Юноша старался держаться настолько сдержанно и отстраненно, насколько это было возможно — пускай не думает, что он томится в ожидании звонка, будто влюбленная школьница!.. Прозвучавшее в ответ отдаленное сопение вмиг разбило все его старания в пух и прах. — Хонджун, что случилось? — Ничего особенного, — голос Хонджуна был заметно охрипшим, и Сонхва встревожился еще больше. — Ну, то есть… Мы с Миён тут слегка приболели — вернее, в основном только она, я в полном порядке, — в сад я сегодня ее не повезу, а Ёнхи я уже отпустил еще вчера, так что… — Сейчас приеду, — забыв о так и не найденных батарейках, Сонхва бросился обратно в комнату, едва не врезавшись в удивленного Джихёка. — Сонхва, нет! — возмущенно прохрипел телефон, пока юноша беспорядочно вытряхивал одежду из шкафа. — Я просто хотел попросить тебя привезти лекарства! Только их! — И лекарства тоже приедут, — заверил Сонхва, мысленно выстраивая предстоящий маршрут — сначала в аптеку, потом, у метро, в супермаркет за апельсинами… Не обращая больше внимания на доносившиеся из динамика протесты, он нажал на кнопку отбоя и развернулся — чтобы наткнуться на тяжелый взгляд Джихёка. — У меня работа, — сообщил юноша, раздражаясь на себя за свой заискивающий оправдывающийся тон. — Ты же слышал. — Слышал, — согласился Джихёк, продолжая мрачно разглядывать Сонхва. — Звучало так, словно ты парень этого мужика, а не няня у его дочери. — Бред не неси, — непроизвольно отведя глаза, Сонхва обогнул Джихёка и принялся натягивать свитер. — У него ребенок больной, я послать его должен? Завезу лекарства и вернусь. — Только это? — хмуро уточнил Джихёк, и Сонхва, обняв его за шею, с улыбкой чмокнул сурово сжатые губы. — Только это. Не вполне успокоенный Джихёк с явной неохотой проводил Сонхва до двери, наказав напоследок вернуться не позднее шести. Набросив капюшон, не спасавший от пронизывающего вьюжного ветра, юноша торопливо зашагал по подъездной дорожке; к его облегчению от миновавшей бури снова примешивалось что-то едкое и неприятное. Прежде ревность Джихёка — нередкий гость в их жизни — льстила Сонхва, служа доказательством его нужности и важности; сейчас же он, обремененный нечистой совестью, чувствовал себя человеком, идущим по лезвию ножа. Мог ли Джихёк и в самом деле догадываться о том, что Хонджуна и Сонхва связывали отнюдь не только рабочие отношения? Могла ли эта догадка оказаться правдивой? На сей раз Сонхва маялся сомнениями недолго — беспокойство за Хонджуна и Миён затмило все прочие заботы, и полчаса пути он провел за телефоном, изучая все известные человечеству способы лечения простуды. Когда он, выходя из метро, вынырнул, наконец, из рецептов травяных чаев, то с приятным удивлением обнаружил, что ветер стих, и солнце, спавшее в облаках всю неделю, несмело показало свой бок, отражаясь в снежной корочке дорог россыпью сияющих жемчужин. С удовольствием подставляя лицо морозному дыханию зимы, Сонхва думал о том, что этот день мог бы подарить им прекрасную возможность для прогулки — и как же некстати Хонджун с дочерью умудрились заболеть! Разглядывая вылепленные детской рукой белые куличики на парапете, он вспоминал недавнюю прогулку с Миён: вдохновленная диснеевскими мультфильмами девочка пожелала претворить увиденное в жизнь, и почти до самого вечера Сонхва, не чувствуя холода и тяжести набрякшей одежды, прилежно разбирал многочисленные родственные связи Дональда Дака, пока вокруг него споро вырастала армия кособоких снежных утят. Не расхаживай Хонджун по ветру без шапки, и сегодняшний день они могли бы провести уже втроем — эта мысль перенесла Сонхва еще дальше, возрождая в памяти блеск солнца в пересыпанных снегом волосах и яркость улыбки его лучшего друга, одержавшего верх в грандиозной битве снежками. Увидел бы Сонхва эту улыбку опять, отправься они гулять вместе? Миён наверняка бы захотела слепить дворец Золушки, о котором без умолку говорила всю последнюю неделю, и Сонхва снова пришлось бы изображать ретивого скакуна, запряженного в санки с подтаявшими стройматериалами; Хонджун смеялся бы обычным своим заливистым смехом, и напоенный свежестью воздух вторил ему ледяным звоном… Сонхва шел и улыбался своим мыслям — и в мыслях этих почему-то не находилось места оставшемуся дома Джихёку. Хонджун открыл дверь сразу же после того, как палец Сонхва коснулся пуговки звонка. Взглянув на него, юноша лишь покачал головой — обзаведшийся красным носом и опухшими глазами бывший возлюбленный выглядел весьма плачевно, даже сейчас не утрачивая, впрочем, обычного своего очарования. — Я не виноват, — прогнусавил Хонджун, отвечая на невысказанный упрек. — Это Ён из сада что-то притащила, я вообще не при чем. — Ну да, — поднял бровь Сонхва, бросая красноречивый взгляд на пылившийся под вешалкой шарф. Обойдя Хонджуна почти на метр, он положил сумку с продуктами на тумбочку и заглянул в коридор. — А она где? — Спит, еле уложил. — Заперев дверь, Хонджун потянулся к Сонхва, намереваясь забрать его пальто, но юноша сердито отмахнулся. — Предполагается, что дети с температурой должны быть вялыми и неэнергичными, но Миён, видимо, забыли об этом предупредить. Разбудить ее? Узнает, что не застала тебя, разноется. — Пускай отсыпается, — снова махнул рукой Сонхва и деловито подтащил к себе пакет, извлекая наружу коробочки лекарств. — Я тут принес вот… — Спасибо, — благодарно шмыгнул носом Хонджун. — Слушай, не хочу показаться негостеприимным, но, может, свалишь? Не хватало еще и тебе заболеть. — Я, в отличие от некоторых, слежу за своим иммунитетом, — хладнокровно ответил Сонхва, обращая, наконец, внимание на босые ноги Хонджуна. — А вот какого черта ты тут околачиваешься, это вопрос. Марш в постель! — Теперь он мной в моем же доме командует, превосходно, — бурча в носовой платок, Хонджун обиженно ушлепал в сторону кухни. Тяжело вздохнувший Сонхва привычным жестом повесил пальто на крючок и последовал за хозяином квартиры; навстречу ему подозрительно тянуло горелым. Войдя на кухню, он обнаружил Хонджуна в облаке чада, ползущего по стенам от плиты и оседавшего на стеклах полок мутной испариной; сквозь завесу мглы виднелся бледный огонек, дрожавший под безнадежно закоптившейся кастрюлькой. Сонхва отодвинул Хонджуна и, перекрыв газ, заглянул под крышку. Что ж, хоть что-то в этом мире оставалось стабильным — хотя кулинарным способностям Хонджуна определенно стоило претерпеть некоторые изменения. — Ты опять забыл добавить воду? — поинтересовался Сонхва без толики удивления. — Я добавил. — Хонджун печально потыкал лопаткой съежившиеся и почерневшие куски лука. — Но она куда-то подевалась. — Подевайся в кровать, пожалуйста, — попросил Сонхва, проворно завязывая фартук за спиной. — И лекарства прими! — крикнул он вслед послушно вернувшемуся в коридор Хонджуну. Спустя час вооружившийся заполненным подносом юноша постучал в дверь комнаты, где прежде ему бывать не приходилось — впечатленный рвением Сонхва Хонджун наотрез отказывался пускать его в свою спальню, опасаясь генеральной уборки, которую тот непременно бы учинил. Опасения эти были небеспочвенными: едва ступив на порог, Сонхва наткнулся на небрежно брошенные брюки и чудом удержался на ногах, схватившись за подвернувшийся под руку колченогий мольберт и основательно изляпавшись в краске. Расставляя тарелки перед старательно прятавшим довольную ухмылку Хонджуном, он с любопытством озирался по сторонам. Похоже, время не властвовало и над другими привычками Хонджуна: и спустя семь лет стены его комнаты были сплошь покрыты набросками и зарисовками, а стол — доверху завален художественными принадлежностями. Блестя разноцветными хвостиками, выглядывали из-под стопок бумаги мятые тюбики масла; темнели бархатистыми гранями бруски угля, оставившие дымчатые пятна на некогда светлом ковре, почти полностью скрывшемся под горой тубусов. Даже будучи врачом и отцом семейства, Хонджун не отказался от прежнего увлечения, и это было необычно — но еще более необычным было отсутствие в этой комнате каких-либо напоминаний о его погибшей жене в противоположность увешанной фотографиями гостиной. — Опять овощи? — скис Хонджун, когда перед ним выросла тарелка с рагу. — Сам же постоянно ругаешься на Миён, когда она не хочет их есть, — возмутился Сонхва, вручая Хонджуну палочки. — Ешь, тебе полезны витамины. Чай принести? — Я и так уже на восемьдесят процентов состою из чая, — буркнул Хонджун, нехотя принимаясь за еду. — И на двадцать — из твоих пилюлек. — Ты слегка ошибся в расчетах, — Сонхва закатил глаза. — Как минимум сорок процентов тебя отводится на вредность. Показав язык надувшемуся Хонджуну, он отошел от постели и приблизился к висевшей над столом пробковой доске с исчерченными листками. Даже в этих эскизах, ленивых и неряшливых, заметен был талант Хонджуна, лишь отточившийся с годами, и Сонхва вновь залюбовался складывавшимися в пейзажи штрихами. Рассматривая акварельные пасторали, он припомнил, что прежде Хонджун тяготел преимущественно к портретной живописи — и яростно затряс головой, хорошо зная, что может прийти за этими воспоминаниями. — Уже прикидываешь адрес ближайшей помойки? — подал голос Хонджун, успевший прикончить говяжий бульон и придвинувший к себе тарелку с рисом. — Удивлен, что ты не сбежал отсюда в первую же секунду, крича от ужаса. — Твоя комната несколько… отличается от других, — тактично ответил Сонхва, искоса глянув на покрытый радужными мазками стол. Хонджун усмехнулся. — Твоими стараниями. И Ёнхи, конечно, — в свою спальню я ее тоже не пускаю с тех пор, как она выкинула папку с моими старыми наработками. — Бедняга, — от души посочувствовал Сонхва незнакомой домработнице. — А как твоя жена ко всему этому относилась? — Не так чтобы очень, — Хонджун снова криво улыбнулся, с усилием сжимая палочки. — Но последние два года мы спали в разных комнатах. — У вас не ладились отношения? — поддался Сонхва любопытству — и старой привычке говорить с Хонджуном на любую тему без запретов и стеснений. Тот помолчал, уставившись в тарелку. — Нет, не совсем так, — проговорил он наконец, кашлянув. — Скорее… Я бы, скорее всего, не женился совсем, если бы не отец. — Как это? Почему? Хонджун снова смолк, прикрывая глаза и тяжело дыша; из его груди вырывались тонкие хрипы. Несмотря на полумрак, царивший в комнате, Сонхва мог видеть пятна горячечного румянца на его щеках и капельки пота — на лбу. Встревожившись, он сделал несколько шагов к кровати, намереваясь закончить разговор, но Хонджун его опередил. — Ты же знаешь, у него на меня всегда планы были, — со вздохом отодвинув поднос, он опустил голову на подушку и легко потянул Сонхва за рукав, вынуждая присесть рядом. — И эти его имперские замашки… Он мечтал построить врачебную династию, передать свое дело и фамилию мне, чтобы я потом передал их своему ребенку. Смех и только, конечно, но для него это было идеей-фикс. — Но это же не значит, что ты должен жениться только по его указу, — неуверенно возразил Сонхва, возрождая в памяти монументальный образ господина Кима — человека, к которому он когда-то давно не испытывал ничего, кроме уважения. — Будто меня кто-то спрашивал, — хмыкнул Хонджун. — У Ханы была примерно такая же ситуация, так что, словом… Поначалу, в общем-то, все было неплохо: как это называется, выгодный брак? Мы жили как хорошие соседи, почти не контактируя, и обоих это вполне устраивало. Потом родилась Миён и все покатилось… Хана ушла в декрет, оставив работу — ее семья занималась гостиничным бизнесом, ей это нравилось, она до последних недель туда ездила, — дальше подгузники, колики, первые зубы, по ночам встань-принеси по двадцать раз… Я, конечно, старался брать что-то и на себя, но у меня практика была как раз, я домой под утро приходил убитый. Потом умерли ее родители, один за вторым, и все в один год. Я пытался поддержать ее, Хва, я правда пытался, — Хонджун жалобно заглянул ему в лицо, и юноша ободряюще погладил его по плечу, — но она уже не справлялась с этим, мы оба не справлялись, и в результате… В результате мы просто срывались друг на друге, и с каждым днем все становилось только хуже. Под конец я начал думать о разводе, но ведь у нас только появился ребенок, в глазах окружающих мы были образцовой семьей, и я не мог… не мог. К тому же мой отец наверняка сумел бы сделать так, чтобы Миён осталась с нами, но разве можно было лишить младенца родной матери? — Нет, — тихо ответил Сонхва, вспоминая первый месяц после развода родителей Хонджуна. Днем друг был нарочито весел, говорил, что давно уже пора им зажить своей жизнью порознь — а ночами маялся нервной бессонницей, до рассвета болтая с Сонхва и заметно тоскуя по уехавшей в свой город матери. — Конечно, нет. — Ну вот, — Хонджун потер нос платком. — А потом — она… Авария эта. Знаю, что бессмысленно, но до сих пор я продолжаю думать о том, что мог бы сделать… как мог бы предотвратить произошедшее. Это был ее первый рабочий день после декрета, она так ждала его, так торопилась, хоть я и предлагал посидеть еще немного — денег нам хватало, но ей было так тяжело в четырех стенах… Это было три года назад, незадолго до Рождества — первого Рождества Миён. Шел сильный снег, и на дорогах почти невозможно было проехать, а Хана ведь так долго не садилась за руль… А я… я должен был остановить ее, должен был настоять на своем — и снова не смог. — Ты не виноват, — покачал головой Сонхва, испытывая сильнейшее желание наплевать на все возведенные временем преграды и сгрести Хонджуна в свое объятие, укрывая от всех невзгод и страданий. — И никто не виноват. Это просто трагическая случайность, стечение обстоятельств, никак от тебя не зависевших. — Ты всегда был ко мне слишком добр, — Хонджун слабо улыбнулся. — Но тебе не удастся оправдать меня и в этом. Знаешь, что я почувствовал, когда мне сообщили о ее смерти? Облегчение. Моя дочь осталась без матери, едва достигнув одного года, я остался без жены, но все, что я чувствовал, глядя на ее гроб — облегчение от того, что ситуация смогла разрешиться без моего участия. Ситуация, к которой меня привело мое же слабоволие. — Он поднял на Сонхва лихорадочно блестевшие глаза. — Что, скажешь, и здесь нет моей вины? Снова станешь пытаться защитить меня? — Стану, — твердо сказал Сонхва, глядя на Хонджуна и видя его тринадцатилетнего — наивного, одинокого мальчика, нашедшего защиту и опору в первом и единственном своем лучшем друге. — Потому что ты несправедлив к себе. Быть слабым — нормально, как нормально и не чувствовать того, что ждет от нас общество… или мы сами. Иногда, пойдя на поводу у своих чувств и слабостей, мы совершаем неправильные поступки — но это не делает неправильными нас, Хонджун. — Ты слишком хороший… слишком, — слегка невнятно повторил Хонджун, сжимая ладонь Сонхва в знак признательности и пряча зевок в подушке. Заметно утомленный тяжелой беседой, он погружался в дрему, и его болезненно расширившиеся зрачки медленно затягивала сонная поволока. — И всегда был — слишком… — Если бы, — пробормотал Сонхва, понимая, что произнесенные им слова были адресованы не только Хонджуну. Аккуратно выпростав свои пальцы из руки Хонджуна, он поправил его подушку и подтянул сползшее одеяло. — Спи, тебе нужен отдых. Свет оставить? Зарывшийся в одеяло Хонджун мотнул головой, и Сонхва вернулся к столу, щелкая выключателем лампы и задергивая гардину. Когда он вновь приблизился к кровати, Хонджун уже крепко спал. В который раз пойдя на поводу соблазна, Сонхва опустился на краешек и склонился ниже, разглядывая черты больного. Годы огранили красоту Хонджуна, сделали ее резче и ярче, превратив пухлощекого подростка в мужчину зрелой безукоризненной привлекательности. Прямой разлет бровей, изгиб острого носа, лукавый росчерк приоткрытых губ — все было таким, каким запомнил Сонхва, все в Хонджуне неудержимо влекло его, как и прежде, и юноша незаметно для себя наклонился почти вплотную, ловя чужое сиплое дыхание. Мог ли остаться прежним и вкус этих губ? Сонхва закрыл глаза, и окружающий его мир обратился в темноту без времени и звука. Безошибочно найдя знакомое мягкое тепло, он подался навстречу и легко поцеловал Хонджуна. Сонхва не знал, сколько минут длился этот поцелуй — и сколько прошло после, пока он сидел, оцепенев, подле все еще спящего мужчины. Наверное, он должен был бы чувствовать вину, раскаяние, хотя бы страх того, что Хонджун мог вдруг проснуться — но испытывал лишь горькую опустошенность, оставленную вмиг воскресшим воспоминанием. Сонхва вспомнил день, когда он впервые попробовал сладость губ Хонджуна, вспомнил множество последующих, когда они, укрывшись в укромных закоулках, делили на двоих торопливую робкую нежность, и опустошенность стала болью, стала тисками, сдавившими легкие мертвой хваткой. Сонхва было больно — не от того, что произошло сейчас, но от того, что происходило долгих, безвозвратно утраченных семь лет назад. Того, что он так и не сумел удержать. Того, что не смог забыть. Сколько дней, месяцев, лет он должен провести в чужих объятиях, пытаясь изгнать из памяти мгновения первой влюбленности? Сколько лжи самому себе потребуется, чтобы он сам в нее поверил? Как во сне, Сонхва вышел в коридор и, слепо натыкаясь на стены, побрел в сторону прихожей, желая оказаться на холодном отрезвляющем воздухе как можно скорее. Позади раздался скрип отворившейся двери, и Сонхва замер, не будучи уверен, что готов взглянуть в глаза Хонджуна снова — но это оказалась Миён. Потирая опухший нос, она подошла к юноше, и ее раскрасневшееся личико осветила улыбка. — Привет, — улыбнувшись в ответ, Сонхва присел на корточки рядом. — И как же ты умудрилась разболеться? У тебя ведь скоро выставка. — Я не при чем! Это папа первый начал кашлять, он же с больными работает, — пожаловалась девочка, и Сонхва едва сдержал смех. — А я уже совсем почти здоровая. Пойдем, я тебе покажу что-то. Не вдаваясь в подробности и объяснения, уцепившаяся за руку Сонхва Миён потянула его за собой не терпящим возражений жестом. Причину этому Сонхва обнаружил сразу же, войдя в комнату девочки, немногим превосходившую по степени порядка комнату ее отца. На низком письменном столике, усыпанном бумагой и карандашами, лежал рисунок, явно стоивший Миён нескольких часов усердной работы — рисунок, изображавший три фигурки на фоне заснеженного пейзажа. — Это папа, да? — без труда определил Сонхва, рассматривая хаотичные, но отчего-то очень характерные черты крайнего человечка. — А это сама Ён-и! А справа кто? — Это же ты! — вознегодовала девочка, тыча в венчавшее голову другого человечка нечто, напоминавшее взрыв на макаронной фабрике. — Я решила, что твои волосы должны быть длиннее и кудрявее, потому что это красиво. Но все остальное я нарисовала как есть, видишь? — А… ага, похож, — согласился Сонхва, мысленно хороня идею когда-либо отращивать или завивать волосы. — А почему я здесь? — Потому что я хотела, чтобы мы были все вместе, — Миён посмотрела на него со снисходительной жалостью человека, втолковывающего простые истины дурачку. — Я хотела, чтобы так было всегда, — добавила она после паузы и почему-то покраснела еще больше. — Не только на бумаге. — Я и так у вас почти постоянно сижу, — неловко отшутился Сонхва, зная, что она имела в виду иное. Покинуть дом Кимов ему пришлось куда позже, чем он обещал Джихёку — наотрез отказавшаяся возвращаться в постель Миён и впрямь крутилась как волчок, и Сонхва пришлось потратить битый час на то, чтобы уговорить девочку оставить игры и съесть хотя бы кусочек приготовленного им пира. К вечеру заспанный и взлохмаченный Хонджун благородно взял воспитательные обязанности на себя, и подробно расписавший лечение на трех страницах Сонхва смог, наконец, распрощаться со взбалмошным, но таким полюбившимся ему семейством. Шагая по похрустывающему под ногами снегу, серебрившемуся в свете вечерних фонарей, он вновь и вновь возвращался мыслями к тому, что произошло за этот день — и тому, что произошло в спальне Хонджуна. Сонхва старался убедить себя в том, что чувствует вину за свой опрометчивый поступок, что совершил ошибку, но выходило плохо. Поцелуй с Хонджуном не был для него ошибкой — напротив, лишь ощутив его губы на своих губах, Сонхва впервые за многие годы почувствовал себя в своей тарелке. Рядом с Хонджуном было его место, рядом с ним все было правильным и настоящим; действительную же ошибку он допустил много раньше — тогда, когда решил, будто отношения с первым встречным смогут залатать рану, оставленную разрывом со школьным возлюбленным. Но разве Джихёк был для него лишь первым встречным? Разве не провели они вдвоем два счастливых года, строя планы и надежды на будущее? Отчего же с ним Сонхва никогда не мог испытать этого чувства правильности? В любом случае, никаких надежд на будущее с Хонджуном у Сонхва не могло быть наверняка. Пусть тот и не был счастлив в браке, но и ворошить прошлое вряд ли желал; оба они теперь — совершенно чужие друг другу люди, связанные одним только померкшим, почти детским воспоминанием, а значит, для Сонхва не менялось ничего. Что же до испытываемых им чувств… что ж, он сам сказал Хонджуну о том, что чувства эти порой могут не соответствовать ожиданиям окружающих. Он пошел на поводу своей слабости, он совершил неправильный поступок — и он не позволит последствиям этого поступка разрушить две давно устоявшиеся жизни. — Потише, пожалуйста, — сонно пробормотал Джихёк, когда добравшийся до дома Сонхва на цыпочках прошел в комнату. — Ты опять долго. — Знаю, извини, — погасив экран телефона, Сонхва дождался, пока дыхание парня выровняется, и все так же бесшумно и на ощупь добрался до шкафа, где ждала своего часа на полке купленная недавно парная пижама. Вскоре ее место занял надежно завернутый в свитер листок бумаги — листок, где они были все вместе. Облачившись в пижаму, не справившийся с собой Сонхва помедлил у шкафа, шаря рукой на верхней полке; перебрал стопки одежды, пытаясь нащупать бархатистую поверхность коробочки с запонками. Так и не обнаружив своей находки на прежнем месте, он со вздохом притворил дверь и скользнул под одеяло к Джихёку. Почему-то ему казалось, что вместе с рисунком он оставил взаперти что-то очень важное — то, чему он не мог позволить выйти наружу.