Персиковая птица

      «Слушай», — сказал мне Мафую, и я стал слушать, потому что видел по его насторожившемуся взгляду, что в пространстве есть что-то. Я вертел головой, со всех сторон на меня налетал шум города, готового к жизни, но я предполагал, что не это должно привлечь мое внимание. Зов души или сердца — это должно быть оно, но как оно должно звучать. Я в отчаянии закрыл уши, потому что кроме крика детей ничего не мог уловить, и странно, но это помогло. Тихий заунывный похожий на плач кита звук прорвался ко мне сквозь ладони. Я посмотрел в сторону, откуда раздавался зов и посмотрел на Сато. Он кивнул, значит я верно понял. Но если я должен оживить сердце, то почему его зов слышал и шинигами? Я спросил его об этом.       — Обычно у нас раздельная работа, но иногда возникают моменты, когда сердце еще неопределено, оно на грани смерти, но спасти его еще можно. В такие моменты все зависит от того, кто кого сможет переубедить или победить. Если честно, то икиру чаще проигрывают, потому что шинигами движет жажда, зависимость, а икиру только желание спасти, если оно есть.       Мы направились к нужному месту. По дороге, отрываясь от мыслей о полете, я периодически задумывался, что как-то Всевышний не учел подобную вещь, как отсутствие мотивации у икиру. Смысл от них, если они могут просто отдаться веселью этого мира и не выполнять свою миссию. Двинутых, желающих работать за просто так, крайне мало.       Зов привел нас к самой большой больнице в городе. На пятый этаж. В одной палате вокруг человека суетились врачи и что-то кричали. В углу я приметил расслабленного улыбающегося парня. Шинигами — крылья однотонные серого оттенка. Мафую поморщился и буквально потащил меня к койке с больным, все время оглядываясь на фигуру в углу. Конечно же нас заметили. Только я почувствовал в области груди у жертвы волнами исходящее тепло, как к нам подскочил чужой шинигами.       — Я раньше пришел. Он мой! — меня попытались оттолкнуть.       Мафую придержал меня и с досадой сказал:       — У этого икиру первый день. Дай ему просто вникнуть в дело, ты явно сегодня не первое сердце сожрал, я по цвету крыльев вижу, что ты ешь все без разбора.       Шинигами покраснел от гнева, он вновь попытался оттокнуть меня, но теперь уже я не собирался отступать. Я чувствовал пустотой внутри, той раной, образовавшейся после исчезновения сердца, как меня зовет жизнь этого несчастного человека. Он еще борется, он жаждет жить!       — Прошу! Он однажды умрет с концами, но сейчас у него есть шанс, — я исподлобья посмотрел на противника. Откуда-то появилась уверенность, что, если он не уступит, то я буду всерьез драться.       — Послушай, брат, инстинкты мне тоже велят пригубить это сердце, вот только я гурман. Однако в этой ситуации я с тобой и подраться могу, если ты такой упертый. Вот только, пока мы будем тут разносить все, этот икиру успеет спасти этого человечешку. Ты и так и так продул.       Шинигами постоял, обдумывая услышанное, смерил взглядом подвижную фигуру Сато, мою высоту, еще раз с жадностью посмотрел на грудь человека. Я прикрыл ее руками, давая понять, что к битве готов. Цыкнув языком, парень выругался и вышел из палаты.       Я уже знал, что делать, это знание родилось со мной, икиру. Я боязливо опустил руки в грудь человека, плоть разбегалась передо мной. Обдавая меня жаром, в моих руках оказалось сердце человека. Уродливое внешне, трепещущее, но оно было прекрасно для меня именно искрой, которая была готова вспыхнуть, жаждала этого. Я обернулся на Сато, надеясь, что он не смотрит. Мой прародитель отвернулся, закрыв рот, видимо, каким бы избирательным он ни был, но инстинкт шинигами брал верх. Надо было торопиться.       — Я поднес сердце к лицу, почувствовав его кровяной запах, и подул. Как кошка, оно выгнулось и дерзко и бойко стало биться. Этот несчастный еще поживет, неважно сколько, но поживет.       Я хотел уже вложить сердце на место, но замер. Волна блаженства, словно благодарность, стала растекаться по телу. Я словно испытывал одновременно радость и тепло. Тепло, по которому уже успело истосковаться тело. Теперь я понял, почему икиру работают: за каждое подобное мгновение я готов сражаться. Это смысл и шинигами и икиру — стремление к теплу.       Сердце шмякнулось на место, врачи замерли, не веря, что все закончилось благополучно.       — Хорошая работа, — прогундосил Сато, он зажал нос.       — Куда дальше?       — Посидим на крыше, если ты конечно не хочешь отречься от меня, а потом по новым целям, каждый своей дорогой, чтобы после заданий вновь встретиться.       — Я подумаю, — Сато взглянул на меня, готовый засмеяться или пошутить, но понял, что я был серьезен насчет сомнений об отречении.       Он был слишком утомительным для меня. Не спорю, в краткие мгновения я чувствовал влечение к нему, но в моей памяти он пока был или мучителе-мучеником, которому я обязан своим ужасным перерождением, или паяцем, который очень раздражал. Никто не обязывает икиру любить своего прародителя. Если Сато смог жить вечность в одиночестве, то не думаю, что это будет сложно для меня.       Я ушел, оставив оторопевшего Мафую позади.