Персиковая птица

      Три дня я звал смерть. Я кричал, просил дать мне нож, но Мафую забирал его себе, чтобы раз за разом рассекать мне плоть на спине там, где лопатки. Я ненавидел его слезы, которые текли по его лицу всякий раз, когда я не выдерживал и начинал стонать и молить его отсечь мне голову. Все нервы, я чувствовал их, каждый. Те, что на спине, каждую секунду вспыхивали болью, те, что цепляли все мои конечности, волнами доносили боль остальных, те, что оборвались у сердца тоскливо ныли, скучая по этому теплому органу. Мне было холодно, кровь то ли свернулась во мне, то ли обратилась в свинец, но я не чувствовал ни ее, ни тепла. Мафую, не мог помочь мне согреться — сам был холоден, а от одеяла я не чувствовал ничего.       Изредка я садился, потому что лежать все время на животе было утомительно, тогда я чувствовал, как что-то странное и незнакомое обвисает за спиной и тянет меня назад. Встать я не мог и Сато не позволял, но мне и не требовалось. Мне ничего уже не нужно было от этого мира.       Я каждый день помногу раз просил его объяснить мне, почему умирать так странно, что со мной происходит, зачем он меня ранит, но Мафую молчал, качал головой, говорил, что мне еще рано.       На третий день я почувствовал, как нити нервов потянулись куда-то прочь из моего тела назад, в ту сторону, где мой мучитель ежедневно рассекал меня, а мое тело все время что-то покрывало — я никак не мог этого скинуть. Тогда же я понял, что что-то чуждое может повиноваться мне и шевелиться за спиной. Да, я ни разу не оглядывался все это время назад. Мне было страшно, я представлял в какое месиво и шмотье превратил мою спину Мафую. Однако теперь мне хотелось обернуться, чтобы осознать это странное ощущение.       Я тяжело встал на четвереньки, Мафую сидел рядом и впервые смотрел на меня не с жалостью или слезами, а с восторгом и счастьем. Он любовался тем, что было за мной. Медленно я повернул голову, мне пришлось чуть ли не свернуть шею, чтобы рассмотреть сначала знакомые бугры оснований крыльев, а потом и сами сложенные огромные крылья.       Робко и боязливо я попытался поднять левое крыло, чтобы распрямить его — не получилось. Вновь, напрягая до боли все плечо, я попытался повторить действие и у меня вышло. Было очень странно чувствовать новые мышцы, этот вес за собой, казалось, что я в любой момент могу опрокинуться назад.       Крылья были огромными, мне даже казалось, что я не смогу с ними выйти из этой комнаты. Только, если у Мафую они были персикового оттенка, то у меня правое крыло было кроваво-красным, а второе — слепяще-белым. Грозные и величественные, не такими, как у Мафую, они были. Крылья Сато наоборот влекли к себе своим видом.       Робко я протянул руку и коснулся длинного и твердого махового пера. Крыло дрогнуло, как недоверчивая собака. Я погладил это мягкое и яркое полотно из перьев и перышек. Оно такое сильное, мне кажется, что я сам никогда не был так силен, как оно.       — Сато, я… шинигами?       Он подошел ко мне и сжал мои руки. Такие же холодные. Счастьем горело его лицо, я никогда не видел его таким. Только непонятно, чему он так рад.       — Рицка, ты теперь икиру. Я, шинигами, отнимаю жизни, а ты — икиру — даешь новые.       — Что? Но как и зачем? — я вновь посмотрел на крылья.       Мафую пересел на кровать и положил голову мне на плечо.       — Ты такой молодой и любознательный. Торопишься и спешишь, как человек, но ты теперь благая весть самого Всевышнего, не торопись.       — Объясни же, наконец, я ничего не понимаю, — я хотел сбросить его с плеча, но вместо этого взмахнул крылом. Сато рассмеялся.       — Я устал, — он повернул мое лицо, чтобы найти губы. Я напрягся, потому что после каждого поцелуя этого существа моя жизнь менялась к худшему. — Сегодня мы должны выспаться, а завтра я…       Он мне так и не сказал, что будет завтра. Просто вместо этого потянул меня следом за собой на кровать, которую я за эти дни научился ненавидеть. Теперь я уже лежал в его объятиях у груди, только я не слышал стука его сердца и не чувствовал тепла. Равнодушный холод царил в нас. Икиру и шинигами — кто же мы?