Персиковая птица

      Проснулся я один, что меня удивило: обычно Мафую не упускал возможности провести время, так сказать, вплотную ко мне. Меня разбудил сосед. Он вышел на свой балкон, увидел меня, раскинувшего руки, и переполошился.       — Парень, эй, парень! — по голосу явно было слышно, что скорую ему вызывать не хочется. — Рицка! — о, мое имя умудрился вспомнить.       Нехотя я открыл глаза и сел. Сосед выдохнул с облегчением. Солнце слишком пекло, теперь жар бушевал и снаружи. Перед глазами плясали черные пятна. С трудом я поднялся и хотел уже ввалиться в комнату, рухнув на пол там, но сосед не унимался, исполняя гражданский долг перед товарищем:       — Парень, ты чего здесь разлегся? Пил что ли?       — Мне было нехорошо ночью. У меня лихорадка.       Я знал, чего этот сплетник добивался. Ему нужно было услышать от меня, что я, школьник, пришел в хламину пьяным, чтобы потом всем домом обсуждать это и качать головой при виде меня. Проходили уже подобное, когда ко мне на квартиру пришла старшая сестра во время тяжелой простуды. Тогда любопытная бабка с верхнего этажа через несколько дней громко при мне прошептала соседу-семьянину, что я вожу девушек легкого поведения к себе, поэтому тот должен внимательней следить за своими дочерьми — оскорбила и меня, и бедного мужика старая дура.       Наверное, сосед еще хотел что-нибудь спросить, но я уже кое-как переступил порог. Мафую я не увидел на кровати, хотя ожидал, что он будет именно там. Вместо этого я увидел его у раковины на кухне. Если честно, то в какой-то момент во мне мелькнула страшная мысль, что он ушел, но теперь я был рад настолько, что сделал два бессознательных шага, чтобы коснуться него.       — Проснулся? — по его спокойно-серьезному голосу я понял, что балагур-Сато не вернулся. Неужели, перед смертью все маски слетают?       Я тяжело оперся о стол, хотелось пасть в забвение, устал. Да, проснулся и уже устал, потому что жар внутри меня, это ленивое движение крови, словно и не отступало после помощи Мафую. Я с жадностью посмотрел на нож, который мыл Сато — я уже желал конца, но не мог его себе позволить из-за этого проклятого шинигами, который привязал меня к себе одним внезапным действием. Интересно, он изначально задумывал это сделать или его решение было спонтанным, вызванным гневом из-за того, что я заметил его одиночество? Если второе, то он мерзавец. Наверное, шинигами не чувствуют сострадания к мучениям, но все же как можно отнимать покой у человека, которому остались считанные дни?       — Держи, а то ты так в трезвом разуме не доживешь… — он протянул мне стакан полный крови до краев. Теперь я заметил новую рану на его запястье.       — Шинигами-суицидник, — пробормотал я, неуверенно принимая стакан. — Не доживу до чего, до смерти? — мне захотелось смеяться.       — Пей.       Мне вновь стало противно. Воспоминания о вкусе крови встали тошнотой в горле. Я уговаривал себя, напоминал, что от этого становится легче, но весь я теперь был противоречием. А стакан дрожал и трепетал в моей слабой руке. Наконец, его вес стал для меня слишком большим и я тяжело поставил его на стол, осев на пол.       — Ты должен выпить! — Мафую встряхнул меня.       — А то что? Умру? — я вновь рассмеялся, видимо, мозги уже сдают.       — Хуже, после поцелуя шинигами ты уже не можешь переродиться в человека, а значит у тебя останется всего две дороги. Худшая из них: ты обезумеешь, а после смерти, не зная, кто ты такой, запутавшись и потеряв всякую волю, ты обратишься в одного из полубожков и будешь вечность служить какому-нибудь пороку, греху или богу. Пей!       Я упал на него. Это получилось уже от слабости, но я и хотел этого. Он был таким прохладным, он был моим спасителем и смыслом всего. Спросите солнце, зачем оно светит — из-за Мафую; спросите луну, зачем она страшит стольких людей — из-за Мафую; спросите землю, почему она терпит стольких глупцов — из-за Мафую. Я действительно так думал, не мог найти или вспомнить ни одной другой причины.       — И зачем я только поддался порыву, а сейчас вожусь с ним? Мог же поступить, как Крис: дождаться его конца и наплевать на его вечность: полубожок, кто иной из него вылепится — его уже проблемы, — шептал Мафую, водя рукой по моей голове и плечам. Сердце всякий раз замедлялось, мне становилось хуже, но зато не от жара.       Он протянул руку, взял стакан и поднес его к моему рту, прикрыв мне глаза. Странно, но это смогло обмануть меня. Я начал пить, пил долго, а потом как-то запоздало почувствовал этот солено-железный вкус крови, от которого у меня начались рвотные позывы. Мафую сжал мне губы. Кое-как я смог успокоиться.       — Персиковая птица, — почему-то я вспомнил это имя. Может, я был так же беспомощен сейчас как тогда?       — Да, да, я персиковая птица, — за ним шевельнулись более ощутимо его светло-оранжевые крылья.       Я развернулся, повис на его плече, он был вынужден прижимать меня к себе, как ребенка, чтобы я не съехал на пол. Я стал смотреть на его крылья, красивые, огромные и живые. Они вновь были для меня символом чего-то хорошего, как тогда в детстве. Я аккуратно коснулся крохотных перьев на основании. Мафую весь вздрогнул, напрягся, но молчал.       — Персиковая птица… — странный холодный покой устремлялся по моим сосудам.       — Потерпи немного, Рицка, еще чуть-чуть. Скоро твой кошмар закончится.