Персиковая птица

      Я мучился бессонницей, в то время как этот паразит мирно пригрелся у моего сердца. Последнее время я долго тяжко вздыхал и не мог уснуть из-за того, что мне было страшно. Эти несколько дней Сато спал со мной, от его касаний я явно чувствовал как гулко и неповоротливо работает мое сердце, от этого было жутко, казалось, что уснешь и не проснешься. А если Мафую еще во сне и находил мою шею, то каждый вздох становился подвигом. Зачем вообще шинигами спит?       Однако сейчас я не мог уснуть не из-за этого. Поцелуй и слова Сато о любви я не воспринял сначала серьезно — а зря. Оказывается любовь по принуждению возможна. Я лежал смотрел на него, а в груди все пылало, казалось, что это чувство не ведет меня к жизни, а отнимает ее часы. Мне было больно, даже мучительно, наверное, любить смерть можно только так. Но при этом я начал хотеть отдать сердце ему. Почему-то мне казалось, что таким образом я смогу остаться рядом с ним.       Понял! Вот чем было это чувство! Я боялся потерять его. Он лежал, не отлипая от моего сердца, убивая меня каждым своим действием, а какой-то неведомый, чужой мне огонь в моей крови отчаянно боялся, что Сато исчезнет, уйдет. Я схожу с ума! Как… нет, это не мои мысли, не мои чувства. Это все наваждение того поцелуя. Но даже если так — что мне делать?       Жить осталось недолго, может, все не так плохо? А что вообще может случиться плохого с человеком, который умирает и знает свой срок? Наверное, ничего.       Люблю или умираю, но лежать так тяжело: с одной стороны меня обдает холодом и затихает сердце, а внутри меня горит кровь. Я никогда не чувствовал себя настолько ужасно, ни одна лихорадка не сравнится с этим. Еще немного и я потеряю сознание, но по-дурному: голова будет гореть, тяжелеть очень медленно.       Я оттолкнул Мафую и выбрался с кровати. Прохлада комнаты обдала меня льдом, я даже вспотел от этого противоречия. На столе была тарелка с одиноким яблоком. Лежало оно там давно с прихода каких-то гостей, но убрать не удосуживался, а сейчас отчего-то сильно захотелось.       С яблоком я прошел на балкон и встал там. Громко, с треском поедая фрукт я смотрел на сияющий желтыми окнами город. Я жил почти на окраине, поэтому издалека мне виднелись высокие столбы, в ярких квадратиках которых искрились чьи-то жизни. Как любят эти люди? Есть ведь явно такие, которые тоже не по своей воле любят, просто им это внушают. Есть несчастные, которые могли полюбить лишь однажды и отдали свое чувство человеку, которому оно не нужно. А есть ли счастливые? Откуда-то же книги о любви берутся, значит, есть и такие. А какой я? Наверно, несчастный.       Как я могу сомневаться?! Я умру через три дня, меня насильно влюбили причем мучительно — жар до сих пор не утихает внутри — а я еще смею сомневаться. Насильно мил не будешь, сказал мне однажды отец. Оказывается — будешь. Может, сейчас сорваться с крыши, хоть нагажу этому шинигами.       Я даже схватился за перила, но сердце заныло. Мафую, Мафую, Мафую… Выходит теперь и жизнь, и смерть в его руках. Паразит. От мысли, что он расстроится, я почувствовал себя настолько плохо, настолько горько, что еще бы несколько секунд и я бросился бы в его объятия с мольбой о прощении за такое помышление.       Да что такое он смог сотворить со мной?! Как?! Как любовь может быть подвластна смерти?       — Это не совсем любовь, но смертному это сложно объяснить, поэтому давай называть это любовью, — его голос такой тихий, но такой мудрый прозвучал за моей спиной. — Ближе всего будут слова «страсть», «одержимость», «безумие», но все это синонимы любви, поэтому давай называть твое состояние «влюбленностью».       Я обернулся. Все во мне затрепетало от одного его вида. Я смотрел на него словно другими глазами. Все мое тело тянулось к нему, все, что меня ранее раздражало — даже его половинчатая рубашка, — теперь нежило взгляд. Даже факт скорой смерти отошел куда-то назад.       Я протянул ему половину яблока. Сам не знаю почему. Он усмехнулся, но принял мой дар. Откусив крупный кусок, он уселся на перила, свесив крылья в пропасть.       — Почему ты заставил полюбить именно меня? Я же «скучный».       Он посмотрел на меня даже с удивлением: может, поцелуй шинигами слишком изменил все во мне, даже интонацию? А может, просто до этого никто не задавал ему такого вопроса: просто любили и все?       — Ты первый, кто заметил мое одиночество. Не знаю, чего я больше хотел, чтобы оно было спрятано или наоборот, чтобы его откопали, но в любом случае — и наказание и поощрение этому — поцелуй, любовь к смерти. Вернее, к несущему ее, — он помолчал, а потом с усмешкой, словно вспомнив что-то добавил, — у каждого свои заморочки. Например, Крис просто целует всякого хорошенького юношу или девушку; а Алексей тех, кто читал Тургенева. Когда живешь больше пяти веков, начинаешь заниматься фигней.       Я слабел. Жар изматывал меня, а борьба между желанием прижаться к Сато и трезвой мыслью, что все это наваждение, доводили до безысходности. Я сел на пол, холод стал пробирать неравномерно. Если бы не мысли о Мафую, то я бы уже сорвался вниз — это слишком мучительно. Даже дышать уже темно, такое полусознательное состояние у меня было лишь однажды, когда у меня был солнечный удар.       — Тяжко? — Сато сел около меня. Он кивнул вместо меня. — Я помогу тебе, но давай только без твоих сомнений и пререканий. Положи голову мне на колени.       Я поколебался, но жар вынудил меня повиноваться, тем более, что этого хотела и «любовь». Я вперился в его светло-медовые глаза, которые в темноте напоминали лисьи огни. Сато положил левую руку на лоб. Стало чуть легче, но этого было мало. К моему удивлению он внезапно поднес запястье правой руки к своему лицу и прокусил ее, поморщившись. Кровь слишком вязкая и темная поползла по руке к локтю.       — Открой рот, — я замер, пить кровь мне было противно, голова начала работать лучше, поэтому силы на привередничество появились.       Мне на губы и нос капала его кровь, я чувствовал, как от нее пахнет благовониями, но заставить себя пить ее я не мог.       — Давай же, — уже с досадой дернул рукой Мафую. — Я не просто так к тебе греться лезу и не просто так хочу съесть самый живой орган. У меня кровь невероятно холодная. До утра это поможет тебе.       Нехотя я приоткрыл рот. Кровь капала на язык, она была очень похожа на человеческую, что было странно, но какое-то отличие все же было. Меня начало тошнить, но при этом жар отступал, меня стал бить озноб, но я так рад был этому.       Поморщившись, Мафую отвел руку. Я чувствовал, что смотрю на него с преданностью собаки.       — Иного пути больше нет, — бросил он несвязную фразу, но я уже не слушал. Я засыпал, впервые наслаждаясь касаниями Сато.