Персиковая птица

      Я действительно пошел на следующий день в больницу, причем в одну из лучших. Пришлось выклянчить у мамы большую сумму под предлогом школьной поездки. Не мог же я ей написать в смс, что меня теперь преследует шинигами, заявляющий, что я умру через… ну в очень скором времени.       Да-да, Мафую теперь неотступно шествовал со мной, боясь, что я могу умереть без него. Странно, что он чувствовал мою смерть, но дату назвать не мог. Он раздражал тем, что на фоне его пространных рассказов, не имевших начала и конца, я не мог ему ничего сказать — видел-то его только я. Один раз в метро, когда Сато стал рассуждать о вероятности смертности под землей, я вновь не выдержал и рявкнул, чтобы он заткнулся. Его я уже не боялся: если бы он мог, то уже давно бы пригубил мое сердце. А вот перед пассажирами пришлось притворяться, что я говорю по беспроводным наушникам.       Результаты пришли через 3-4 дня. Еще только увидев лицо врача, я все понял: Мафую прав. По его выражению почему-то казалось, что вместе с сожалением ко мне он испытывает и удивление, мол, как вы еще дышите? Я смиренно выслушал его цифры анализов, заключений, наблюдая при этом со злым отчаянием за Сато, который перегнувшись через кресло врача, качался и посмеивался надо мной. Еще до того, как врач в днях отмерил мой срок, он встал, снеся метафорическую лампу, существующую только для меня и него, и выпалил:       — Давай сыграем! Я столько раз подобное уже слышал. Спорим, что тебе осталось дней пять.       Я недовольно дернул бровями и стал внимательнее слушать доктора. Тот выдохнул, еще раз взглянул в записи, словно надеясь, что в них что-то изменилось и огласил:       — Вам осталось дней пять, может, шесть, если не лечиться. Мы можем попытаться, я поспрашиваю знакомых из экспериментальных клиник по кардиологии, мож…       — Не стоит, благодарю за заботу. Я не хочу провести последние дни в подобном месте, — я обвел потолок глазами и тут же посмотрел на врача, испугавшись, что эти слова его обидели.       Мы распрощались быстро. Доку было неловко из-за своей беспомощности, а я чувствовал, что еще немного и начну кипеть от гнева на Мафую и собственную безвольность перед судьбой.       Стремительными, даже злыми шагами я рассекал больничные коридоры на пути к выходу. Мафую крутился вокруг меня, заглядывая в лицо с радостной улыбкой. Я хотел обмотать ему лицо его же располовиненной рубашкой.       — А куда мы идем? — он стал прыгать с заборчика на забор, когда мы вышли на улицу.       — Я иду в парк, а ты можешь разорваться на все четыре стороны, глаза б мои тебя не видели, — сквозь зубы процедил я.       — Фу, как грубо, мы ж с тобой почти друзья, — он повис на моей шее, отчего в глазах у меня потемнело.       — Мы. С тобой. Не. Друзья! — крикнул я на всю улицу.       Он фыркнул, но выпустил меня. Я пошел медленнее, примериваясь к лавочке где-нибудь в тени. Наконец, угодная мне была найдена под цветущим кустом.       — Миленькое место. Деревянная лавка, цветы, куча народу рядом, прям как гроб и похороны, — интересно он говорил искренне или насмехался надо мной.       — Даже такое милое место портит одно твое присутствие, — я намеренно пнул его в щиколотку.       Я сидел, смотрел на прохожих и думал, что же мне делать. Делать что-то надо было, ведь оставалось мне недолго, у меня же были раньше какие-то, если не амбиции, то желания. Но при этом я ничего не хотел. Такое ощущение, что я успел пресытиться жизнью, даже не начав ее. А может так выражалась моя крохотность перед возможностями: их было слишком много, а меня слишком мало.       Раньше мне претила рутина: туда-сюда, обратно — отвратительно пошло. Но теперь я завидовал всем этим людям, которые знали, что они сделают завтра, к чему они стремятся, сидя на скучной работе, с кем выпьют сегодня вечером. А я не мог теперь знать. Потому что нельзя было теперь жить как раньше, это было бы неуважительно к… смерти? остатку жизни? себе? Я даже этого не знал — просто неуважительно.       А еще хуже, что я не хотел быть один, но и у меня не было никого. Я не хотел, чтобы мать жила последние дни с ходячим трупом, друзей таких, чтобы и в огонь и в воду, я не нашел, девушки не было. Выходит я еще и одинокий неудачник. Мда… паршиво. Может, оно и верно, что такой как я должен умереть?       — Если честно, то ты странно скучный. С другими я эти пять-восемь дней проводил на беспамятных тусовках, в кокаиновых странствиях, путешествиях. Было несколько человек, которые провожали меня в теплый семейный круг. А ты тут сидишь.       Я молчал, его проще игнорировать.       Мимо нас прошла мать с маленьким мальчиком. Малыш, похоже увидел Мафую, потому что стал пытаться обратить внимание матери на его крылья. Я проследил за ним взглядом. Интересно: все ли дети видят его?       — Бедняга. Значит, тоже однажды встретится со мной для дружбы.       У меня даже лицо вытянулось. Подобных слов от этого помешанного на «дружбе» я не ожидал услышать. Разве он не должен был ликовать? Последнее я, видимо, произнес вслух.       — Таких говнюков как ты забирать не жаль. Да, ты неплохой парень, иначе я не стал бы так охранять тебя от стервятников, но его жаль. Сейчас мне его жаль, но через несколько лет я буду лишь ждать, когда его час настанет. Знаешь почему? Сейчас он как чистая стена дома, на которую однажды справят нужду, которую разрисуют убогими символами, обшарпают пьяными спинами, перекрасят в какой-нибудь серый, чтобы снова нагадить, обшарпать, разрисовать. Сейчас он мил, мне его жаль, он ничего не сделал, но чуть позже — лишь его сердце останется интересным. Мозг будет хранить гнусные и пошлые помыслы, руки измараны грубыми поступками, язык грязными словами, а ноги неверными шагами. Лишь сердце сохранит в себе ту малую часть света. Оттого оно так вкусно.       Меня поразила его речь, даже восхитила, одновременно заставив разочароваться в себе и признать всю эту паршивую правду. Но я не мог вслух признаться ему в этом, поэтому выдал:       — А ты оказывается гурман, — он поморщился. — А почему ты так уверен, что его час настанет, когда он повзрослеет.       — Я отвечаю за взрослых, но у нас есть и детский отдел. Если бы он умер ребенком до 15 лет, то он не увидел бы меня.       Я посмотрел вслед мальчику. Может, догнать его, сказать его матери, чтобы она берегла его сердце, водила его по врачам? А толку? Я со своими простудами скольких врачей исходил, сколько меня обследовали, а по итогу смерть моя возникла и проявилась в последний момент из-за этих же простуд. Пусть уж лучше пока наслаждается спокойной жизнью. А потом к нему заявится этот надоедливый Мафую.