Персиковая птица

      Мафую сидел на спинке кресла и наблюдал за мной. Его огромные крылья распластались по стене, из-за чего мысль о насекомом в музее не покидала меня. Он был спокоен, то жадное выражение, с которым он смотрел на мое сердце, спряталось куда-то в глубь.       Я долго сидел на полу, пытаясь прийти в себя и унять дрожь в руках. Мысли тогда хаотичным бураном сносили мое «я», которое просто не могло то ли принять, то ли осознать, что все увиденное мною было правдой. Медленно я все же поднялся и вдоль стены, держась как можно дальше от своего гостя, пробрался к кровати. Невольно так вышло, что теперь мы сидели друг на против друга, только, если Сато этот факт не смущал, то я не мог расслабиться — смотрел-то он только на меня.       Я надеялся, что он, как и в нашу первую встречу, скоро исчезнет, но прошел почти час, а он все также невозмутимо сидел, как сорока на жерди на спинке моего кресла. Я к этому времени успокоился. Разговаривать с ним мне было страшно, поэтому я решил, что лучше начну заниматься обычными делами, может, тогда он исчезнет.       Я приготовил ужин, сел за ноутбук, но даже сквозь строки форума чувствовал спокойный и выжидающий, как у змейки взгляд. Терпеть подобное не было уже сил, поэтому на свой страх и риск я довольно грубо спросил:       — Ты не собираешься уходить? Пусть ты и бог смерти, ну или жнец, но это пока мой дом.       — Я пока что живу у тебя. Ты еще живой, но именно я хочу с тобой дружить, поэтому не могу допустить, чтобы в мое отсутствие ты умер и на твое сердце положил бы взгляд кто-нибудь другой. Особенно Крис. Он тот еще американский падальщик, стольких уже друзей у меня увел. И главное он буквально сжирает сердца — никакой эстетики, никакого уважения к новому другу.       — Да прекрати ты называть меня другом! — меня переворачивало от извращения этого слова. Чтобы верно осознать его, мне каждый раз приходилось вспоминать его слова о моей скорой смерти. — Я завтра же пойду в больницу.       — Бессмысленно, Рицка, — он потянулся и спрыгнул с кресла. Я напряженно следил за его направлением, боясь, что ему опять вздумалось потискать мое сердце. — Каждый из моих друзей бежал к ведуньям, лекарям, целителям, врачам, но каждый говорил им, что уже поздно, что дни их сочтены. Хотя постой, был один японец-самоубийца, который не пошел ни к кому после встречи со мной. С ним было довольно интересно, потому что он даже консультировался со мной, как ему умереть, чтобы сердце не потеряло для меня интерес, но друг из него был мрач…       — Довольно!       Он начал меня раздражать. Вроде и говорил много и отвлекался на посторонние темы, но из-за размеренности и спокойствия, которое было его покровом, он не производил впечатление болтуна. Но досаждала именно тема смерти, а именно, в каком свете он говорил о ней.       Мне с детства говорили о том, что жизнь надо любить, но и не бранить смерть за то, что она забрала, например, бабушку, которую я любил. Я должен был поставить жизнь и смерть на весы так, чтобы чаша жизни всегда была чуть тяжелее противоположной. Когда я начал увлекаться творчеством Осаму Дадзая, моя мама собрала все его книги и сожгла их на заднем дворе нашего загородного дома. Как бы она ни пыталась внушить мне, что смерть является частью жизни, сама все равно боялась ее, вернее, боялась, что я уйду слишком рано. Она спутала мое восхищение стилем автора, его необычным отношением к людям и внимание к деталям и сравнениям со стремлением самого автора к самоубийству.       Именно поэтому мне казались речи этого шинигами насмешкой над чем-то сокровенным, серьезным и важным. Да и к тому же, как я должен был реагировать на то, что должен умереть. Я сегодня-то чуть не умер и это было ужасно. Я почему-то сразу после того, как очнулся подумал о давней почти детской мечте: съездить в самый большой парк аттракционов. Выходит я этого не сделаю? Ничего больше не сделаю?       Я в расстроенных чувствах захлопнул ноутбук. Завтра же пойду в больницу, а сейчас спать. От бодрствования я могу сделать только хуже.       Я, не раздеваясь, забыв про ужин, рухнул на кровать, положив руку на глаза. Однако не прошло даже минуты, как я услышал сначала шум сносимых неведомой силой вещей в комнате, тут же на кровати началось волнение: кое-кто намеревался спать со мной.       Я резко отскочил и с раздражением уставился на Сато, который невозмутимо размышлял над тем, как уместить крылья на моей крошечной кровати. На секунду он обернулся, но не с недоумением или настороженностью, а больше с просьбой о совете.       — Иди к черту отсюда! Мало того, что ты парень, так ты еще и убить меня хочешь!       — Не уйду, мне хочется погреться, — он нагло поднял левое крыло и, накрыв меня им, подкатил к себе, меня обдало могильной свежестью (наконец, я могу точно описать эту прохладу). — Кстати, ты знаешь, что на самом деле чертей нет. Просто однажды какая-то славянская бабка ночью пошла за сбежавшей козой, но у ворот она увидела Бимбогами — бога нищеты — который и украл у нее козу. Этому неумехе вздумалось справить нужду во время кражи, а бабке во тьме привиделось что-то. Так и пошло по странам разнообразное описание черта. Потом его видели в разных странах, разные люди, поэтому дополняли свои легенды о нем, но…       — О, да заткнись ты уже и проваливай! — Я попытался его столкнуть с кровати, но он словно примерз к ней.       Сато хмыкнул, прижался к моему сердцу, которое даже словно стало медленнее биться от его холода. Я затаился и не зря, нехорошее предчувствие, которое всколыхнулось во мне после моей смелой фразы посланнику смерти, оправдалось.       — Ты довольно смел, говоря подобное, существу, которое довольно скоро насладится твоим сердцем. Хотя опять же слабые духом мне досаждают.       Я не мог уснуть: у моей груди, почти мурлыча, лежал Сато Мафую, который обещал стать моим «другом» очень скоро. Ну уж нет, я завтра же отправлюсь в больницу.