***
Из круговорота мыслей и постоянного отслеживания новостей Мию отвлекает миссис Фостер. Она появляется в классе, влетая в него с широкой улыбкой и радостно объявляя, что в университете планируется проведение благотворительной выставки, так что студенты могут принять в ней участие. Сроки совершенно возмутительные — всего неделя, но Миа цепляется за эту новость как за что-то спасительное, обсуждает идеи с миссис Фостер, крутит в руках кисти, набрасывает на белом холсте что-то несуразное и злится, что все выходит совершенно иначе. Они собираются с Джоэлом и Эммой на выходных в парке, и Миа расспрашивает их о выставке, не в силах остановиться. — Альба сказала о ней вскользь, словно не очень хочет заниматься этим, — Джоэл пожимает плечами и переводит взгляд на Эмму, будто ища в ней поддержку. — Хотя в ее-то положении это и не удивительно. — Она выглядит уставшей, — кивает Эмма в подтверждение. — Но все равно охотно согласилась посмотреть картины в процессе. Ничего грандиозного нам не обещали, но все же кто-то придет посмотреть на выставку, это шанс. — Эмма все считает за шанс, даже когда выбирает холст в художественном магазине в надежде, что к ней подскочит какой-нибудь художник и начнет расспрашивать о ее работах, — Джоэл закатывает глаза, тут же получая легкий пинок локтем под ребра. Миа задумчиво крутит в руках телефон и без конца жует и так кровоточащую губу. Последние дни после встречи с Альбой выдались особенно тяжелыми: она постоянно вспоминала их разговор и не могла себе вообразить, насколько тяжело было женщине, которую буквально побуждали признаваться в том, о чем она не хотела говорить. — Мне кажется, мы как-то должны поддержать мисс Родригез, — словно не слыша чужие разговоры, протянула Миа, привлекая к себе внимание друзей. — Кажется, Альба сама закапывает себя, не делая никаких заявлений, — Эмма скептически морщится, и Миа может понять ее. — К тому же я ничего не знаю о ее жизни. Может, это и правда, с чего мне ее защищать? — Я просто думаю, что ей сейчас невероятно тяжело, — как заученную пластинку повторила Джонс. Тишина, повисшая в воздухе, оказалась густой и тяжелой. Миа буквально ощущала физическим грузом два взгляда Эммы и Джоэла, уставившиеся на нее. — Она тебе что-то рассказала, да? — Джоэл иногда раздражал своей проницательностью, а вот лицо Эммы вопросительно вытянулось, взгляд тут же забегал от друга к Мие. — Я чего-то не знаю? Миа вздохнула. Она не планировала рассказывать друзьям обо всем, что происходило у них с Альбой последние несколько месяцев, но невозможность поделиться хоть с кем-то душевными переживаниями перекрывала кислород. Мие хотелось распахнуть грудную клетку и вывалить на друзей все накопленное — больное и честное, неправильное и дикое. Ей хотелось, чтобы ее поняли. Услышали. Не осуждали. — Многих вещей, — голос Мии показался ей самой таким тихим, словно озвучить подобные признания было чем-то незаконным. — Но я ни скажу ни слова, если вы не поклянетесь молчать. — Ты же знаешь, — Джоэл взглянул ей в глаза, и Джонс поняла, что тот до сих пор молчал, не объявив Эмме ничего из того, что знал сам. — Миа, твоя серьезность меня пугает… — Поклянись, что не скажешь ни слова о том, что я расскажу. — Господи, клянусь! — Эмма нахмурилась, но делала она так каждый раз, когда была чем-то взволнована. Миа не вдавалась в некоторые подробности, но коротко обозначила то, что знает о том, что слухи об Альбе — клевета. Эмма сыпала вопросами, и Джоэл едва мог удержать ее порыв — она выглядела настолько удивленной, словно действительно не видела, что творилось перед ее носом несколько месяцев. — У вас что-то было? — краснея, не веря тому, что она на самом деле спрашивает, Эмма перебирала кольца на своих пальцах, глядя на подругу. Не найдя в себе силы ответить, Миа кивнула головой. — На Сицилии? — тут же уточнила Эмма, и Джонс снова кивнула головой, чувствуя себя неловко. — Я так и подумала. Но потом решила, что у меня больная фантазия, и ты, вроде как, была с Паулой… — Это было случайностью, — Миа, конечно, лукавила, не в силах признаться, что хотела этого с тех пор, как написала первую картину, посвященную Альбе. — И это ни в коем случае, ни разу, не было каким-то давлением с ее стороны. Эмма выглядела потрясенной. В глубине души она не совсем понимала Мию и ее тягу к женщине на кучу лет старше ее, но произносить вслух этого не стала, понимая, что это совсем неуместно. Остаток дня они провели в отдаленных от учебы обсуждениях, наслаждаясь уходящими солнечными днями в Нью-Йорке. Голова Мии разрывалась от мыслей об Альбе и собственных проблемах. Обстановка дома, казалось, накалялась каждый день, и каждое утро Джонс начиналось с того, что она мечтала поскорее съехать. С работой ничего не получалось — люди игнорировали ее письма, галереи, даже самые небольшие, в лучшем случае отвечали отказом, но большая часть даже не отвечала. Миа даже завела отдельный инстаграм для своих работ, пытаясь найти отклик хотя бы там — и если бы не несколько одногруппников, поддерживающих ее, то это место было бы наполнено тишиной. В глубине души Миа понимала, что для всего нужно время, но мозг требовал быстрых решений и результатов, а когда этого не происходило — безумно хотелось сдаться. На плаву держала только семья, не позволяющая забыться со своим контролем и постоянными нравоучениями, словно именно ими была создана книга по всем правилам жизни. Очередным камнем преткновения стала сцена, случившаяся на днях, после того, как Миа вернулась из университета, застав родителей, занимающихся ужином. Им редко удавалось собраться всем вместе, и чаще всего эти встречи радовали маленькую девочку внутри Мии, стремящуюся получить как можно больше любви — и в то же время эти встречи разбивали ей сердце. Она вновь подняла эту тему, тут же ощущая на себе внимательный взгляд матери и тяжелый вздох отца. Невероятно утомительно слушать о том, как твоя дочь хочет быть взрослым человеком. — Я хочу жить отдельно, — напомнила Миа, словно поднимая взмахом ноги осыпавшийся пепел. — Мне нужно мое личное пространство, чтобы я могла развиваться и жить свою обособленную жизнь. — У тебя есть огромная комната, — возразила мать, и Миа подняла на нее многозначительный взгляд. Губы поджались, огонь обжег ребра. Звучало это практически унизительно. — Ты прекрасно знаешь о том, что комната — это не жить отдельно, и сама съехала от родителей в двадцать. — Я начала работать, дорогая, — это снисходительное «дорогая» могло доводить Мию до белой горячки. — Пока за тобой мы не увидели таких стремлений. Огонь внутри прошелся к груди и гортани, обжег язык. Мие казалось, что от накативших эмоций она не могла вздохнуть. Сколько раз она говорила о том, что могла бы начать подрабатывать еще со старшей школы, но родители постоянно твердили ей о том, что образование важнее всего, а в жизни она еще успеет наработаться. Когда начался университет, Миа и вправду думала пойти подрабатывать куда-нибудь в книжный или на небольшую ставку в кофейню, но и тогда у родителей нашлись свои аргументы: «А вдруг тебя кто-то увидит? Работать официанткой, живя в нашей семье — это унизительно». И едва Миа собиралась обрушиться на мать с обвинениями, как отец подал голос: — Мы уже говорили об этом, Миа. Мы не хотим, чтобы ты переезжала, ты живешь с нами и все идеально. Мы беспокоимся о тебе, и нам бы не хотелось, чтобы ты ошиблась в своих решениях и что-то пошло не так. — Но я хочу жить своей жизнью, я не хочу, чтобы вы решали за меня! — подняв от отчаяния голос, Миа почувствовала, как в глазах начало щипать. — Вы снимаете квартиру Бену, в конце концов! — Это не то же самое, — нахмурился отец, и мать мгновенно подхватила: — Бен живет в другом городе, и нам бы не хотелось, чтобы он проводил время в студенческом общежитии. Глаза Мии едва не вкатились в затылок, она понимала, что этот разговор не приведет ее буквально ни к чему. Родители были глухи к ее словам и желаниям, снова и снова говоря о себе и своих потребностях, репутации и желаниях. Остаток ужина Миа провела в тишине, чувствуя себя абсолютно опустошенной.***
Альба рассматривает небольшую галерею, в которой до сих пор пахнет краской и едва сделанным ремонтом. Все картины, висящие здесь, принадлежат женщинам, но владелица галереи смущенно пожимает плечами, бросая короткое: «Это случайность». Альбе нравятся случайности, красное вино в разгар рабочего дня и то, что ей до сих пор удается обзавестись новыми контактами, не прикладывая особых усилий. Чужие глаза внимательно изучают ее, сканируют, подвергают сомнению все, что скажет Альба. Женщина понимает, почему Родригез пришла к ней, но почему именно сейчас — вопрос хороший. Может, для Альбы размах не такой впечатляющий, но за неимением другого пойдет и это. Галерея небольшая, скорее локальная, но известная в определенных кругах, в который, если так подумать, не так уж и плохо затесаться. — Эмили, — начинает говорить Альба с придыханием, замечая, как взгляд женщины мгновенно смягчается. — Мне дали ваш контакт, чтобы обсудить возможность выставиться в вашей галерее. Легкая улыбка плывет по чужим губам, темные волосы идеально уложены в пучок — в точности повторяя прическу Альбы. Эмили вздыхает, хлопает себя по коленям и тянет с едва различимой ноткой жалости: — Сейчас сложное время, Альба. Мы обе знаем об этом, — в словах нет презрения или осуждения, Альба цепляется хотя бы за это. — Из-за сплетен вокруг вашей персоны галереи не могут позволить себе выставлять ваши картины по объективным причинам. — Никто не хочет быть ввязан в скандал, — продолжает чужие слова Альба, и Эмили коротко кивает головой. — Увы, я стала жертвой сложившихся обстоятельств и клеветы в свой адрес. Эмили сочувственно улыбается, но поручиться за женщину, которую она знает лишь по ее работам — не может. Они видятся впервые, цепко вычисляя их схожесть, и Альбе кажется, словно она могла видеть Эмили где-то еще. — Я очень хорошо понимаю вас, и как человек, работающий в сфере искусства, и как бывший преподаватель в университете, — вино пьется легко, а в груди скребут кошки от воспоминаний. — Но, надеюсь, вы можете понять и мое положение. Я не могу пойти на такие риски… Речь внезапно прерывает телефонный звонок, и Альба, словно по инерции, смотрит на экран, замечая фотографию другой девушки. Медные волосы, россыпь веснушек, почти детское лицо во взрослом теле. Уголки губ Эмили предательски дергаются и тянутся выше. — Извините, я на секунду. Альба не успевает подслушать больше, чем короткое и ёмкое в самом начале: «Милая, я же говорила, что буду занята…». Сердце пропускает тяжелый удар, и Альба, словно в какой-то игре, сопоставляет все факты и небольшое количество информации об Эмили Райт, которую она знала о женщине. Та возвращается с широкой улыбкой, даже не пытаясь скрыть ее. Прочищает горло, осматривает Альбу с ног до головы и будто вспоминает о том, на чем они закончили. — Вы, должно быть, способны понять меня больше, чем кто-либо другой, — темный взгляд Альбы намертво цепляется за омут чужих глаз и бледную кожу лица, она в торопливом движении облизывает нижнюю губу и чувствует, будто предает саму себя. — Патрик поставил меня в ситуацию, в которой я вынуждена говорить о том, о чем сознательно хотела молчать. Но я могу заверить только в одном, его обвинения в домогательствах чистой воды ложь и блеф. Эмили понимает без слов — по чужому взгляду, интонации, по тому, как Альба без конца трогает свои кольца, нервничая и бесконечно облизывая губу. Когда-то Эмили хотелось бы быть такой же: казаться бесстрашной для других, пробивать все стены и препятствия. От женщины будто бы полыхает огонь. — Альба, послушай, — в голосе Эмили больше нет мягкости, говорит она уверенно, но понимающе. — Я хочу тебе верить, и я с радостью выставлю твои картины, если ты сделаешь публичное заявление с опровержениями. Я трясусь за свою репутацию ничем не меньше, чем ты за свою. Альба понимает, она кивает головой и собирается уже что-то сказать, но Эмили встает, словно их разговор подходит к концу. Вино в бокалах остается недопитым, но в груди Альбы нет ни грамма разочарования от встречи. — Я знаю Патрика и его любовь к слухам, — в пустом помещении каблуки Эмили стучат непозволительно громко. — Поэтому я допускаю возможность, что он лжет, но, в любом случае, тебе не стоит оставлять эту ситуацию открытой, это место для спекуляций. — Я понимаю, — Альба слабо улыбается и пожимает женщине руку. Они прощаются в надежде на скорую встречу, а Эмили впопыхах выражает свое восхищение новой выставкой Родригез. И когда уже Альба переходит дорогу, чтобы немного прогуляться до центра, она почему-то оборачивается, замечая, как Эмили прыгает в чью-то машину и мгновенно наклоняется за поцелуем к другой девушке. Альба улыбается себе под нос.***
Миа жует губу, чувствуя во рту привкус железа. Университетская выставка только что открылась, и она могла видеть, как фигура Альбы проскользнула между людей. Сердце перевернулось в груди и вновь усиленно забилось. Альба не выходила из мыслей Мии ни на минуту, становясь своего рода одержимостью. Мию тянуло к ней, как пчелу на самый красивый цветок, ей хотелось постоянно быть рядом, разговаривать, целовать до потери пульса, присвоить Альбу себе. Миа долго думала о том, какую картину написать, чтобы уместить ее в простую и ёмкую тему осени. В голове была только Альба. Альба, Альба, Альба… Миа могла бы придумать сотни сюжетов с ней — той невероятно шел Нью-Йорк и пасмурное небо над головой, выкуренные сигареты, прогулки с собакой в центральном парке, мчащиеся по шоссе желтые такси и классический черный зонт, под которым Альба непременно пряталась бы от дождя. Но миссис Фостер склонила ее к простому и бескомпромиссному — «Нарисуй свое любимое место в городе», и Миа пожала плечами. Рисовать мисс Родригез или хоть кого-то приближенного к ней было рискованно. По правде говоря, Миа не знала, какое место она могла бы назвать любимым, поскольку все места ассоциировались у нее с конкретными людьми, а значит, были по-своему особенными. — Совершенно не в твоем стиле, дорогая, — запричитала миссис Фостер, разглядывая картину. — Так пасмурно, но так прекрасно. Идеальная работа в своей простоте. У миссис Фостер всегда так — Мие казалось, что она утратила всякий критический взгляд на вещи с тех пор, как в университете объявилась мисс Родригез, и теперь скорее старалась быть ее полной противоположностью: поощрительной, мягкой, вдохновляющей. Только с каждой неделей обучения Мие становилось все хуже, и даже прямой запрос на критику — ничего не влиял. Первоначальное вдохновение и радость затухали так же стремительно, как росло желание вернуться в классы Альбы. Упасть ей в ноги и умолять простить глупый порыв. Альба останавливается у ее картины, обойдя собственных студентов и успев перекинуться с ними парочкой слов. Миа практически дрожит в нетерпении, она пересекает огромное пространство в считанные секунды, чтобы успеть поймать женщину. — Я думала, что вы уже даже не подойдете, — улыбается Джонс под тяжелым взглядом Альбы. — Ну почему же, я изучаю абсолютно все работы. Уголки губ растягиваются в улыбку, и Мие будто бы становится проще дышать. За язык кусают непрошеные вопросы о том, как у Альбы дела, как обстоит ситуация со всеми сплетнями, но Миа так и не решается спросить об этом, заламывая руки назад и щипая собственную кожу в попытках успокоиться. Сердце при Альбе отчаянно ломится в груди, рождает дрожь в ногах и делает Мию совсем зависимой. Она наблюдает за блуждающим взглядом женщины, исследующим картину, и ее лицо, к какому-то огромному сожалению, не излучает ничего. Абсолютно ничего. Альба могла бы смотреть так на что угодно, что не вызывало в ней никакого душевного трепета. Альба изучает чужую работу, каждый мазок, выбранный цвет краски, ложащийся свет в деталях. И стоит признать, что живопись Мии стала действительно лучше, более отточенной, с цветовой палитрой все в полном порядке, но Альба поджимает губы, ощущая, как в груди расползается разочарование. Красиво, но без глубины. Рисовать красиво могут многие, а красивые картинки — не единственное, чего ожидают от художников. Или абсолютно не то, чего ожидает Альба от своих студентов. Миа, словно предчувствуя что-то плохое, робко жмется рядом, раскачивается на пятках и, не встречая никакого комментария, тихо протягивает: — Как вам работа? Альбе словно бьют по голове. Она едва успевает обернуться к Мие, как встречается с этим проницательным взглядом миссис Фостер, которая в последнее время показательно игнорировала ее, так что Родригез была уверена в том, что женщина испытывала к ней крайнюю неприязнь в связи с последними слухами. Миа смотрит на нее убедительно долго и преданно, в глубине девичьих глаз столько надежды и обожания, что Альбе хочется спросить: «И какого черта тебе захотелось перейти в чужие классы»? Но Альба этого, конечно же, не спрашивает, лицо ее теряет всякую надежду на вежливую улыбку, и все, что у неё получается сказать, выходит слишком вымученно: — А разве оно теперь важно? Миа в растерянности моргает. Что за глупости! Конечно же важно, — хочется выкрикнуть ей. Любое слово Альбы — важно, как последняя инстанция. Ей так хочется схватить женщину за руку, прижать к своей груди, чтобы та, наконец, почувствовала, насколько одержимой становится Миа, когда та рядом. — Всегда было важно, — говорит она низко и почти расстроенно. Альба усмехается — скорее самой себе. Когда все успело так поменяться? От нежелания посещать ее классы до надломленного и честного: «Всегда было важно». — Тебе не нравится моя резкость, — напоминает она, но Миа упрямо ждет любых слов. — Ладно, если для тебя так важно мое мнение, то я считаю, что это хорошая картина для университетских стен. Красиво, но совершенно посредственно. Как работы, развешанные в аудитории скорее для антуража. Тебе наверняка бы не хотелось быть всего лишь приложением к стенам? Миа хлопает глазами и не понимает, что чувствует — прилив какого-то вдохновения от чужих слов или желание выкинуть картину к чертовой матери. Альба кусает себя за язык, чтобы случайно не ляпнуть, что миссис Фостер тащит ее на дно, не давая расти как художнице. — У тебя есть огромный потенциал, Миа, и я уверена, что при должной практике ты будешь расти очень быстро, — ладонь, вопреки всех опасений, на секунду касается предплечья Джонс, обжигает, и тут же падает вдоль тела. — У одних есть талант — у других упрямство, а у тебя, к тому же, есть потрясающие наставники. У Мии загораются щеки, и тотчас хочется признаться, что идеи для работы были совершенно другие, что это все миссис Фостер и ее настояния, что это все рамки консерватизма в выставке — но Джонс понимает, как глупо и совершенно нелепо бы это звучало. Нет, это она сама. Она сама решила, что нарисовать кусок улицы и угловой кофейни — будет отличной идеей. Миа такое не пишет, ее работы всегда больше, чем просто красивая картинка — хотя и в этом она не видит ничего дурного, но сейчас, да, она абсолютно промахнулась с выбором. Опустив глаза, она не знает, что сказать. — Тебя расстроили мои слова, — Альба чувствует отголосок вины, хотя считает, что правда лучше вежливой лжи. — Нет, я просто… — Миа жует губу и видит, как взгляды миссис Фостер устремлены прямо на нее. — Не знаю, на что я рассчитывала, работа и правда ни о чем. Я хотела написать что-то совершенно другое, но слова миссис Фостер меня остановили, и мне не захотелось выглядеть белой вороной. — Иногда это просто необходимо, — сжимая ладони, женщина удерживает себя от прикосновений. — К сожалению, иногда в университетах воспитывается заурядность. Миа усмехается, она прекрасно понимает, что имеет в виду Альба, и про себя добавляет: «Миссис Фостер могла бы получить гребаную медаль». А затем, теряя всякий контроль над ситуацией, внезапно произносит: — У меня есть картины, которые я бы очень хотела показать вам, — во рту снова чувствуется металлический привкус крови, Миа заходит слишком далеко. — Но я просто не смогу притащить их в университет, поэтому… Я подумала… Может, вы сможете зайти ко мне домой и посмотреть? В повисшей тишине слышится живое обсуждение вокруг. Альба смотрит на Мию, переваривая у себя в голове десятки сценариев того, как это может развернуться. Подсознание словно бьет ее по рукам, запрещая сближаться с Джонс еще больше, а к тому же — заходить на ее территорию. Альба понимает, что знает о жизни Мии слишком мало, и дома — кажется ей самым интимным, что может быть в жизни человека. Она помнит, что девушка живет с родителями, и оттого становится еще больше неловко, она боится вопросов о том, насколько это уместно, боится, что попавшись — о ней вдруг вспомнят как о том самом преподавателе, замешанном в скандале. И Миа, наблюдая эту активную мыслительную деятельность, едва не роняет примирительное: «Не переживайте, родителей дома не будет». Альбе бы наверняка подумалось, что лучше бы уж были. Она не отвечает — коротко кивает головой, а затем встречается с Мией уже на улице. Легкие жжет от каждого вдоха, а пальцы дрожат, как у первоклассницы перед первым сентября. Альба знает, что определенно что-то чувствует, но старается не рационализировать это, не думать, не разбираться. От Мии хочется держаться на расстоянии вытянутой руки, чтобы, не дай бог, не позволить себе небольшую слабость. Всю дорогу Миа болтает о чем-то своем, а Альба изредка вставляет пару слов, больше для приличия. Все мысли заняты чужой квартирой, картинами и закрытым пространством вокруг них. Паника удушьем подступает к горлу женщины. Альба все ждет, когда Миа пошутит, что родители их не потревожат, но этого так и не происходит. Квартира встречает их поразительной чистотой, Альба быстро оглядывается, оценивая масштаб. — Напомни, кем работают твои родители? — усмехается Родригез, пытаясь скрыть свою нервозность. — Юристами, у них свой бизнес, — безэмоционально отвечает Миа, по ней понятно, что тема не приносит ей особенного удовольствия. Она быстро ныряет в холодильник и осторожно спрашивает: — Хотите что-нибудь выпить? Меня мучает страшная жажда. Альба прячет руки в карманы штанов и отрицательно машет головой. Ей бы хотелось напиться до беспамятства, впиться ртом в кожу Мии и трогать ее до тех пор, пока она не задрожит, тихо и хрипло умоляя остановиться. Джонс беспечно пожимает плечами, доставая из холодильника газировку — так трогательно, почти по-детски. Никакого вина, пива или прочих прелестей для того, чтобы закрыться в ее комнате и забыть на какое-то время о существующем снаружи мире. Каждый шаг ощущается стуком, забивающим гвозди в крышку гроба. Комната Мии — просторная и светлая, почти минималистичная, и только в одном углу царит творческий беспорядок — хаотичные баночки с красками, кисти, грязная палитра и незаконченная картина на мольберте. Альба видит множество холстов, отвернутых к стене, словно Миа прячет их намеренно. И пока женщина осматривается, пытаясь впитать в память каждый уголок этой комнаты, Миа возится где-то за ее спиной, возится с холстом, который хотела показать. Никаких прелюдий. Миа не хочет отвлекаться от того, ради чего пригласила сюда Альбу. — Это работа в университет или для себя? — интересуется женщина, кивая в сторону мольберта. — Для себя, — Миа усмехается, мельком рассматривая прорисованные ребра, за которыми существует словно отдельный мир. — Миссис Фостер вряд ли бы оценила подобное. — Хорошая работа. Альба не оборачивается, боясь поймать чужой взгляд. Альба вообще боится пересекаться взглядами с Мией — особенно здесь, где их никто не потревожит, не увидит, не расскажет никому. Зубы несильно прикусывают внутреннюю сторону щеки. — Обещайте не судить строго, — предупредительно произносит Миа, прижимая к себе холст. — Обещаю, — пройтись языком по нижней губе, глубоко вдохнуть. — Я знаю, что еще недостаточно хороша и здесь есть много всего, что можно было бы исправить, просто тогда мне так хотелось что-то запечатлеть в своей памяти, что… Миа замолкает, когда Альба делает несколько шагов навстречу и касается ее руки. Сердце моментально падает вниз живота, вызывая волну, сбивающую с ног. Джонс никогда не чувствовала себя настолько жалкой — заводиться лишь от того, что кто-то коснулся твоей руки… Унизительно. Альба сама поворачивает холст к себе, словно в замедленной съемке, чувствуя, как жар внезапно приливает к ее лицу, а затем уходит ниже. Пугливая дрожь проходит в груди, ноги наливаются свинцом. Восторг перебивается шоком — она жадно рассматривает картину, скачет взглядом от деталей к деталям, большим пальцем нервно трет край холста. Миа была до ужаса хороша в своих душевных страданиях. Написанная теплыми оттенками картина выглядит как что-то совершенно ностальгическое. Альба узнает собственные черты лица — слишком очевидно — игривая, томная, словно сотканная из страсти и поддразниваний. Она — смотрит на саму себя с холста, сидя на пляже и держа в руках персик. Палящее полуденное солнце, нежные волны теплого моря, сгоревшая на плечах кожа, спадающие сладкие капли фрукта. Альба смотрит на картину так, как могла бы смотреть Миа, рисуя ее, и живот ее скручивает от подступающего желания. — Миа… — единственное, на что хватает Альбу. Темный взгляд ловит снег в океане. Комната впервые кажется Мие настолько крошечной, Альба — на расстоянии вытянутой руки. Миа смотрит на нее бесстрашно, без привычной робости, ведь то, что держит женщина в руках — отлично показывает то, что на самом деле чувствует Миа — Это очень… — Альба пытается подобрать слова, спотыкаясь о собственные мысли. — Очень… — Честно? — Хорошо, — Альба злится на себя, на дрожащие руки, на то, как стук в висках заглушает все вокруг. Миа прочищает горло и делает шаг вперед. Альба инстинктивно отступает, протягивая картину назад. — Хорошо? — Великолепная работа. Альба вспоминает о данных обещаниях, вспоминает о том, что Миа — студентка, пускай и бывшая. Она не хочет делать с ней что-то, что не приведет ни к чему. От этого в груди зияет дыра, от этого Альбе кажется, что она привыкает к Мие и скучает по ней так, как не должна скучать. Джонс слишком шумно дышит в повисшей тишине, смотрит на нее диким зверенышем, но просить — не просит. «Да чтоб ты провалилась, Альба», — думается Мие. — Спасибо, — Джонс касается чужих пальцев, забирая холст, и слышит, как женщина позади нее выдыхает. «Прижмись, прошу, прижмись», — про себя повторяет она, но Альба стоит, крепко обняв себя руками и не двигаясь с места. Миа вспоминает ее вкус — во рту, внизу, то, как она пахнет, как дрожат ее бедра, как она, черт возьми, практически душит ногами Джонс. «Ты думаешь о том же, о чем и я?» — Миа туго сглатывает, продолжая вести молчаливую войну. Альба моргает и собирается спросить о том, есть ли у Мии еще новые работы, но внизу громко хлопает дверь, заставляя вдруг очнуться. — Блять, — не сдерживается Джонс, тихо роняя себе под нос. — Извините, я не ждала, что кто-то вернется. «Оно и к лучшему», — думает Альба, кивая. Они еще какое-то время рассматривают картины Мии, и Альба, пожалуй, впервые настолько красноречива в своей оценке. Она хвалит Мию достаточно, чтобы та поверила в себя и перестала сомневаться каждый раз, когда кому-то не смогла угодить, но в то же время Альба прелестна в своей критике. Она подсказывает Джонс скорее о технических нюансах, нежели о сюжетных, мельком упоминая о том, как училась сама и с каким трудом иногда ей давалась учеба. — Не позволяй себе сомневаться в себе из-за слов других, — произносит она, прежде чем дверь в комнату Мии не распахивается. Альба даже теряет дар речи, насколько внезапно это происходит. Никаких стуков, никаких предупреждений — раздражение накатывает на Родригез за секунду. — С кем ты тут разговариваешь? — мать останавливается у порога, обнаружив в комнате дочери женщину едва младше ее самой. Это почему-то отрезвляет, и тон Натали моментально смягчается. — Извини… Миа закатывает глаза и чувствует себя максимально неловко, насколько может чувствовать себя студент, который собирается познакомить собственную мать с преподавательницей, с которой они переспали прошлым летом. Щеки облепляет густая краска, и Миа, едва справляясь с робостью, тянет: — Мам, это мисс Родригез, — на Альбу смотреть не хочется, чтобы окончательно не откинуться от стыда. — Моя преподавательница живописи, к которой мы ездили этим летом… — Точно, — Натали кивает головой и делает несколько шагов навстречу стремящейся к ней Альбе, чтобы пожать ей руку. — Надеюсь, она тогда не доставила вам хлопот. Альба переводит взгляд с Натали на раскрасневшуюся Мию и едва сдерживает улыбку. «Нет, что вы, это был потрясающий отдых, кстати, ваша дочь сидела на моем лице», — Альба прокручивает эту фразу в своей голове, но вместо этого отвечает: — Вовсе нет, это была отличная практика для студентов. Натали натянуто улыбается, и Миа улавливает накапливающееся напряжение. Сейчас начнется. — Чем бы дитя ни тешилось, — произносит она снисходительно, на что Родригез выгибает бровь, явно не понимая сказанного. — У Мии отличные способности, из нее выйдет хорошая художница, — Альба разглядывает Натали, напряженную и уставшую, и что-то в ней напоминает всё то, что Альба прожила еще в детстве. — С вашей поддержкой, конечно. Мать пренебрежительно дергает плечом, видно, что ей не терпится уйти, но мисс Родригез вгрызается в нее своим напором, не позволяя сделать этого. — Мы с мужем не в восторге от выбора Мии, поэтому я не могу оценить таких стремлений, — просто поясняет она. — Для своего ребенка мы хотим только самого лучшего, а перспектива стать художницей не кажется нам слишком привлекательной. Альба ухмыляется. Теперь все пазлы складываются воедино. Все было так просто — стоило бы спросить об этом Мию раньше. — Я думаю, что могу стать отличным примером того, что художники могут быть успешными и обеспеченными, — Альба делает это демонстративное движение рукой, окидывая себя. — И это не случайность или стечение обстоятельств, а такая же работа, как и любая другая. — Не буду спорить, — Натали не хочется ввязываться в спор, который не решит ничего. Не изменит ее взгляд на вещи, не заставит взглянуть на дочь по-новому. Потому что Натали это не нужно, ей прекрасно в тех убеждениях, в которых она жила всю жизнь. Дверь медленно прикрывается, и Миа закрывает руками лицо, пытаясь скрыть разочарование. Альба смотрит на нее с растущей жалостью и пониманием. — Я, пожалуй, пойду, — говорит она, делая несколько шагов навстречу. Миа смотрит на нее красными глазами и сожалеет больше всего о том, что не может просто попросить женщину задержаться. У нее нет даже собственного места, где может быть безопасно и спокойно. Ладонь Альбы скользит по спине в успокаивающем жесте. Робко, только на секунду, женщина прижимается ближе, ощущая, как Миа приобнимает ее в ответ. — Спасибо, что согласились прийти. Это полный позор. — Все в порядке, — Альба улыбается ей, и Миа нехотя провожает ее к выходу. Альба уходит с гнетущим на душе чувством. Ей хочется просто крепко обнять Мию, сказать без всяких «но» о том, что у нее все получится, что всё проходит — и это пройдет. Холод в родительских словах ранит куда больше строгих слов преподавателей, и теперь Альбе становится понятно, почему Джонс так отчаянно нуждалась в этой похвале — маленькой, почти призрачной, но хотя бы чего-то, что дало бы ей силы идти вперед. Альба обнимает себя, кутаясь в пальто и желая напиться как только попадет домой.***
Альба рассматривает картины в собственной студии и не может перестать думать о своем прошлом. Она вспоминает свой подростковый возраст и школу, когда она была настолько одержима своей соседкой по парте, что не могла найти себе места. Как только та обращала на Альбу внимание, Альба моментально краснела, становилась крайне неловким подростком и не могла связать пары слов. Она помнила эти интенсивные эмоции, которые тщательно сдерживала к себе, потому что видела, как другие ребята вокруг активно показывали свое недружелюбие и грубо шутили про геев — Альбу тогда удивляло, как это слово отождествляли с чем-то оскорбительным. В старшей школе к ней активно подкатывала Кейси, которая даже не скрывала своих предпочтений. Она была резкой, острой на язык и внушала страх тем, кто пытался ее как-то задеть. Альба восхищалась ей и в тайне завидовала ее смелости. Помогая Кейси с домашними заданиями, Альба чувствовала, будто бы между ними есть та самая химия, о которой так много пишут в книгах, и когда Кейси понижала голос, становясь томно-флиртующей, Альба забывала о том, как дышать. Но стоило другим ребятам задать ей бесстыдный вопрос: «Ты что, тоже лесба?», как Родригез почувствовала себя маленькой и беспомощной. Стыд, смешанный со страхом, окутал сердце, будто бы напоминая — знай свое место. Она, конечно, выкрутилась, сказав, что Кейси невероятная тупица, а классная руководительница попросила помочь ей с уроками. Стараясь уберечь себя от лишних сплетен, Альба сама прекратила общение с Кейси, никак не объясняясь и чувствуя при этом, как сердце в груди непрерывно ноет от боли. Год за годом Альба все больше замыкалась в себе, но в то же время ей так отчаянно хотелось быть честной и открытой — только бы увидеть поддержку в лице других. В университете у нее появилась Елена, бескомпромиссно заявляя на признание подруги: «Боже, ты серьезно переживала, что я отреагирую как-то по-другому? С тобой все в порядке, Альба!». Для Елены, видимо, воспитанной и выросшей в другой обстановке — ориентация Альбы не являлась проблемой или чем-то неправильным, напротив — Елена сподвигла ее на то, чтобы перестать видеть в этом что-то странное. Но Альба каждый раз цеплялась за людей, которые словом или жестом могли высказать свое пренебрежение, и это заставляло ее вновь замыкаться в себе, несмотря на то, что во всех остальных аспектах — Альба была неукротимой. Яркой, своенравной, берущей то, что хочет. Иногда ей казалось, словно в ней умещаются два человека. Со временем, конечно, она стала жестче реагировать на все провокации и попытки ее задеть, если правда всплывала наружу. Жизнь показала ей то, что хранить личное лучше в себе. Джесс, на удивление, тоже поддерживала эту мысль, никогда открыто не заявляя, что она лесбиянка, а ее музы — это по большей части женщины, с которыми она спала или крутила романы. И все было чудесно до тех пор, пока дело не скатилось к предстоящей свадьбе — Альба тогда стала сомневаться и постоянно говорила Джесс о том, что делать вид, что вы просто коллеги и подруги, будучи в браке, очень странно. Она предлагала рассказать об их настоящих отношениях, но Джесс была категорически против, несмотря на то, что ее близкие были также в курсе ее отношений с Альбой. Сейчас Альба не воспринимала свою ориентацию как нечто постыдное, но все равно переживала за свою карьеру, которую кропотливо строила столько лет, вгрызаясь зубами в землю и отвоевывая свое место под солнцем. Ее путь был сложным, однако Альба все равно переживала, что проживет всю жизнь во лжи и собственных сомнениях, а другие так и смогут спекулировать на теме ее ориентации. Перебирая законченные картины, Альба вытащила большой холст, который закончила еще в прошлом году: две обнаженные женщины, лежащие в кровати и разделяющие минуты нежности после проведенной ночи. Она помнила, что думала о том, что никогда не сможет выставить эту картину где-либо, и ее вновь придется продать анонимно, но Альба все же оставила ее себе, а сейчас вдруг осознала, что для нее пришло время. Сделав несколько шагов назад, она полностью окинула взглядом картину, чтобы окончательно убедиться, что она — отличный выбор для смелых решений. Никакой пошлости, никакого излишнего эротизма — Альба видела в этом столько нежности и принятия. На часах было уже почти десять вечера — не самое лучше время для рабочих вопросов, но женщина все-таки рискнула. Откопала в записной книжке нужный номер и выслушала несколько длинных гудков, прежде чем знакомый голос не ответил ей. Чувствуя, как стук сердца может быть слышен на том конце трубки, Альба пробормотала так быстро, чтобы не передумать: — Эмили, прости, что так поздно, но у меня есть предложение, от которого невозможно отказаться.