***
30 мая 1998 года
— Мне сказали, что вы лучший. — Драко смутно понимает, почему его не встретили в прихожей, разговаривают так по-хамски, и запах в этом доме такой приторно-сладкий, — Я заплачу любые деньги, скажите как вы эту дрянь убрали. Вы же её убрали? У него ушло две недели после своих досрочных ЖАБА на поиски адреса, и ещё одна чтобы выторговать себе запись на приём у Марвиса Китона — единственного, мать его, колдомедика в округе Лондона, который может действительно понять, что именно с ним происходит. — Если ты пришел сюда достаточно подготовленным, то в курсе, что помочь не могу, — этот взгляд поверх половинчатых очков пронизывает до костей, немного походит на взгляд хогвартского директора и проникает через все кровоточащие трещины. А ещё он убивает любой оптимизм, если он там вообще был. — Больше слушай сплетни. Драко не знает, что ответить. Не помнит, чтобы переходил на «ты». Перед ним вроде бы именно тот, кого он искал: плешь открывает лысину на макушке, густая, но не поседевшая щетина обрамляет лицо, и главное — в зрачках этих есть знание, которое ему очень нужно. По крайней мере, должно было быть. А теперь как будто под дых ударили сморщенным кулаком, торчащим из старомодной рубашки. — Нет, вы должны знать больше, я искал... — Двенадцатый том «Истории Крови», там ответы, если полоснуло разок, — черные брови доброго доктора непринуждённо взлетают вверх так, словно к нему пришёл ребёнок и начинает спрашивать глупости. Но Драко перестал быть ребёнком в августе, у него не «разок». А Историю Крови он ещё в сентябре прочел. — Изучил всё, что можно... — «Нити» Качински? Над ним издеваются? Нет, точно издеваются. — Я прочитал все долбаные книжки и пришёл не за ними, сказал же... — Тогда вынужден откланяться, выход сам найдешь? На мгновение повисает пауза, и то ли Драко слишком явно охуевает от блистательного эксперта, то ли выглядит сейчас настолько злым, что старик даже дёргается и нервно стучит пальцем по ручке кресла. Но молчит. — Я вас искал херову тучу времени, — ему удаётся закончить мысль на твёрдых повышенных тонах, но голос, ещё не успевший привыкнуть к натянутой отстранённости, все равно ломается и выдаёт обиду, — Вы шутите? Он ждал, очень ждал. Летел сюда на всех парах... ради вот этого? — Ты не первый, я всем говорю одно и то же, — Китон скучающе изучает его глаза. Интересно, видит ли он там готовность разнести здесь всё адским пламенем, — Сколько? — Что..? — Сколько их? Вопрос звучит так легко, что хочется орать матом. Этот человек должен знать, как у него болит, просто обязан, потому что больше никто не знает. Драко ждал возможности сюда приехать целый адовый курс в школе, он впервые может открыто говорить о том, что кожу проще содрать, чем привыкнуть к коркам, покрывающим вытянутые ромбы на торсе. Он надеялся, что тут помогут. Это в целом последнее, на что он надеется. Потому что Хогвартс позади, и отвлечься от вечного болезненного зуда по всему телу уже не на что. — Я не считал. Враньё. Просто сбился в числах где-то между февралём и мартом: каждая новая цифра это клеймо на собственной гордости, лучше не знать. Над ним откровенно посмеиваются, и Драко теряется в этой гостиной, не зная куда деть ни себя, ни умирающую веру в избавление. — Лжец, но дело твоё. — Огрубевшие пальцы вытирают пару капель с ноздрей, и Марвис кивает на небольшой стол рядом. — Подай платок. Драко в жизни своей ничей носовой платок не подавал, оттого и хлопает ресницами в непонимании. Но Китон смотрит выжидающе, и видимо не намерен продолжать содержательный разговор, пока Малфой не сподобится взять тряпку в руки. Драко уже тянется к столику, когда глухой кашель разрезает тишину и неуклюжий локоть доктора съезжает с кресла, сбивая платок на пол. — Много курю. Поднимешь? Драко не удерживается и изгибает бровь от такой наглости: — Вы не учили манящие? — Поднимай, бога ради. Драко тянется за ремешком для палочки, закреплённым на пряжке, но встречает очередной скептический взгляд. — Нет. Что «нет»? Что, блять, этот полоумный от него хочет? На кой чёрт он тащился сюда? Старик только улыбается кривовато и снова кивает на платок. — Я хочу, чтобы ты поднял. Сам. Если это какой-то тест, Малфой очень надеется, что он будет того стоить. Потому что свою последнюю отметину он получил всего за неделю до отъезда на Кингс-Кросс, каким чудом сдал трансфигурацию в тот день, одному Мерлину известно. Потому что опуститься вниз значит нагнуться, натянуть и потревожить. Но ничего. Он научился терпеть, было достаточно времени для тренировок, даже Блейз не слышал кряхтений перед сном, когда Малфой залезал в кровать весь этот год. Уходит пара секунд на то, чтобы едва слышно выдохнуть, всякий раз оно помогает, если затылком чувствуется пиздец. Драко хочется верить, что однажды он привыкнет совсем и сможет не издавать ни звука. Когда он наклоняется, шумно скрипя зубами, Китон резво вскакивает со своего кресла. Не пойми откуда взявшаяся трость выбивает острый нос ботинок с паркета, и следующее, что встречает лицо Драко — этот самый паркет. Он неуклюже валится и тут же жмурится, громко матерясь. От удара о пол плечи простреливает. И лопатки. И, кажется, правая нога тоже неприятно трескается, а ведь рубец там получалось не задевать пару месяцев. — Бля-ять... — Малфой стонет то ли от боли, то ли от обиды на весь ёбаный мир, когда до ушей доносится едва слышное противное хихиканье. — Звучит запущенно. Смочи бинты можжевельником, не будут так легко расходиться. — Какого..?! Действительно, а чего он ждал. Этот дед живёт у чёрта на рогах и он его ни разу в жизни не видел. Только сейчас приходит осознание, которое до этого заталкивалось поглубже фактами из услышанных слухов, которым Драко хотел верить. Может, вот сейчас тот момент, когда надо отряхнуться и уйти, сохранив хоть немного наследного достоинства? — Понять масштабы твоей личной трагедии, все вы ужасно гордые. Особенно, когда так беззащитны перед посторонними, — Китон уходит куда-то к окну и выуживает сигару из ящика большого комода, — Как давно? Драко направляет все свои силы на то, чтобы подняться в тишине. — В августе. — Меньше года, а кряхтишь слишком громко. Связанный что, убить тебя хочет? Это было бы даже забавно, не чувствуй он струйку крови, стекающую по позвоночнику. — Связанный не... — Драко распрямляется, пытаясь лишний раз не шевелиться, — Она не знает. — Значит, мистер Малфой, — Китон поджигает край скрученного пергамента и не прекращает хихикать, — ты либо мазохист, либо идиот.***
В отличие от осунувшегося лица, взгляд старика почти не изменился за пять лет. Не то чтобы Драко успел тогда сильно к нему привыкнуть — в их первую встречу он больше глумился, чем рассказывал, и ушло пара часов настырного присутствия, чтобы Китон, тот самый, о котором он выведал в каком-то зловонном пабе, хоть немного его просветил. А ещё совету он всё-таки последовал, теперь почти каждая перевязка не обходится без сраного можжевельника. Он приходил к нему не единожды, тогда, в девяносто восьмом. Ещё три или четыре раза, и возможно случился бы пятый, не реши Люциус в очередной раз провести воспитательную беседу по части соответствия Драко семейной репутации. Тогда это вкупе с постоянным ощущением жалости к самому себе вогнало в такое уныние, что последовавший запой затянулся, в общем-то, на все следующие пол-декады. Если не длится до сих пор. На самом деле все ценное усвоилось ещё в первый визит: слухи врут, спасения нет, читать древность бесполезно, и нужно свалить подальше от своей связи, чтобы не отправиться к праотцам раньше времени. Ну, раз уже хватило глупости изрезаться до горла. Зачем он продолжал приходить после — сам не понимал, может быть большой и вечно неубранный дом Марвиса на окраине стал единственным местом в мире, где с ним разговаривает кто-то, кто знает. Не так, как в старых книжках, и не так, как Лорин с вечно сострадающими глазами. Старик такой же. Приезжий богатый американец, которого шальным ветром занесло в связь с Лианной Лестрейндж две трети века назад. Один шанс на миллион родиться по разным сторонам света и всё равно встретиться лоб в лоб со своей судьбой — кто угодно скажет, что это удача. Кроме Китона. Драко никогда не просил рассказать ему эту историю ни мать, которая обычно в курсе всех скандалов магической аристократии, ни самого Марвиса — вполне хватило версии, услышанной в богом забытом трактире Лютного переулка. Лиана Лестрейндж, по самой лестной оценке биографов — двинутая сука до мозга костей. Может, по принципу сходства с прабабкой Рудольфус и выбрал себе в жены тётю Беллу. Драко точно не знает, что было между той женщиной и доктором, но они были... кем-то. Пока та не нашла более удачную партию среди местной аристократии. И ей отпустить бы, в конце концов судьбы связанных могут разойтись, но то ли врожденый садизм, то ли нежелание оставлять свою прошлую любовь без прощального подарка, заставили её сделать то, на что только она во всём мире была способна. Эту часть истории умолчали и сплетни, и семейный архив, но Драко видел своими глазами: край рубца из-под старомодного камзола. Такой же, как его собственные. Примерно тогда он понял, что проебался, зря разрешил себе на что-то надеяться, и старик не может помочь ему ничем кроме мелких советов о том, как справляться с неизбежным. Он как сейчас помнит этот коричневый острый уголок, так и не заживший за почти сотню лет, что Марвис Китон живет свою жизнь. Старик никогда не мог дать ему то, чего в природе не существует. Потому что сам он свои раны так и не стёр, и научился только, как Драко, носить их на теле и минимизировать ущерб. Желания копаться в прошлом замкнутого колдомедика не было ни тогда, ни сейчас, но Малфой безошибочно понял, почему тот так старательно советовал ему попробовать вернуть себе нормальность. У Китона вариантов не было — проще договориться с самой смертью, чем с женщинами, чьи корни восходят к свите Уильяма Завоевателя. У Драко вариант был. И сейчас, вроде, есть. Наверное, Марвис очень справедливо тогда назвал его идиотом. Ровно до вчерашнего дня идея попробовать казалась совершенно абсурдной. Он же привык. Джиневра Уизли конечно не Лестрейндж, на садистку не похожа: и в школе, если честно, не была, не напоминай ей круглосуточно, что она обречена побираться. Просто истерзанная память сама рисует хвост и рога на источнике своей истерзанности, имеет на это право. Он помнит, как Уизли ершилась словно раненая кошка, по-детски надувалась и отбивалась даже тогда, когда защищаться уже не нужно. Совершенно ебанутая, но упрекнуть её в намеренном издевательстве над его бледной тушкой нельзя. И тем не менее — она причина. Пуля, летящая из револьвера, сама не понимающая, что ей только что выстрелили, не испытывающая чувства вины по незнанию, и в наивности своей прибавляющая ходу на полпути к цели. Может быть, именно это Китон и пытался вдолбить ему в голову несколько встреч к ряду: избавление так близко, и было так близко, стоило только руку протянуть. Интересно, не столкни их с Уизлеттой жизнь вот так случайно, он бы и правда жил так годами? Наверное, да. Но теперь не сможет. Потому что до этого он вроде понимал, что ему бубнил Марвис, а теперь он прямо понял. Потому что теперь он не уверен, что привык. Драко только напротив её комнаты в Холихеде еще раз осознал — это было действительно давно. Как ушат воды на голову посреди привычных будней: Уизли тоже уже не в школе. Для неё прошло пять лет, без постоянных напоминаний в виде заляпанной постели, саднящего покрова и выдроченного «не прикасаться». Она как-то существовала всё это время, пока у Малфоя это самое чувство времени совершенно схлопнулось. Драко был уверен, что он больше не тот студент, но оказывается в вечном Хогвартсе его удерживает не подростковая заносчивость, а кровь на спине. Стыдиться он перед собой не собирается, только не за это — «отпустить и идти дальше» можно только в тех случаях, когда пластырь не срывается раньше излечения десятки раз подряд. Он прощает это своей тонкой натуре, и кажется даже прощает Уизли оскорбление и новый рубец у лифта на Уайтхолл-стрит: как минимум за то, что эволюционировала до договороспособной единицы общества. Не был бы он пьяным вчера, удивился бы ещё сильнее. Он обманулся. В белом и голом свете небоскрёба, даже за дорогой черной тройкой, виделся тот же школьный мандраж и рябь ненависти на пятнистом лице. Увидев их, было несложно удариться в ностальгическое «блять» вперемешку с выученым смирением. А вот в коридоре и тусклом блеске ламп на пороге отчетливо виднелась борьба, и впервые — не с ним. Научилась сдерживаться, надо же? Что-то очень новенькое и непривычное. Оказывается, она не понесётся сломя голову обратно в школьные язвы, если не провоцировать. Скалится так же, за языком своим грязным не особо следит, но она выросла. Как Блейз и Тео, Пэнси и Астория, как все они. Не понятно, что сложнее признать: что Уизли пополнила ряды его успешных однокурсников, что он сам не вписался, или что ему спустя столько лет обидно узнать, что все эти годы рыжее недоразумение ничего не мучило. И спала она по ночам спокойно, строила себе карьеру и не промывала сукровицу. И просто взрослела. Как она наверное собой довольна, даже тошно. Но нет-нет. Не совсем так. На самом деле обидно, что много лет бессмысленной обречённости могли не произойти, реши он наступить себе на глотку чуть раньше. Реши он чуть раньше пожать руку рыжего ночного кошмара с позорной фамилией, как советовал три дня назад Блейз, и пять лет назад Китон. — Парень, ты меня слышал? Марвис так и стоит с бокалом в руке, но Драко слишком далеко отключился от реальности в своем ощущении дежавю, и совсем про него забыл. — Да. Три пальца. Пить в девять утра едва ли хорошая идея, он ещё с ночи не протрезвел, неизвестно как вообще набрёл на пункт аппарации на территории спорткомплекса. Как добрался до кровати тоже неизвестно, но судя по тому, что проснулся он у Лори, ноги сами понесли туда, где есть кому о нем позаботиться. Марвис разливает молча, и Драко ловит чувство странной ностальгии по их разговорам. Добрую стопку фолиантов, порядком запылившихся, он собственноручно притащил сюда, на случай если что-то пропустил — но он не пропустил ничего. Это место одновременно напоминает о том, что он в миг потерял всякую тень хорошего будущего, и успокаивает своей неизменностью. Так или иначе: Марвис в девяноста восьмом был живым доказательством того, что его недуг не смертелен, что он такой не один и с этим можно жить. Драко тогда искал панацею, а нашел небольшое утешение, и на том спасибо. Марвис две тясячи третьего — пример того, как Драко закончить не хочет. И нет лучше места в мире, чем этот треклятый дом, чтобы себе об этом честно сказать. В топку бы отправить все годы дрессировки собственного организма, чтобы сносно дышать. И в тот же огонь бросить все часы, истраченные на малоприятное чтиво. Драко всё правильно почувствовал в офисном туалете неделей ранее, разглядывая мясо вместо кожи: он там же, где был на седьмом курсе, но это не первый шок от боли. Не забывшееся чувство вновь открывшейся раны. Это то самое предательски гадкое чувство, что спасение рядом. Что теперь с этим делать непонятно совершенно — то ли гордо поднять голову и тихо довольствоваться тем, что получил. То ли срочно лететь в Холихед за очередной дозой лекарства, которым оказались конопатые пальцы. Хотя с последним никаких трудностей, ему всё равно возвращаться к полудню, или на сколько там Джонс ставила летучку для своих неуправляемых баб. Он там будет главной звездой, когда придется кивать на каждый пункт, с которым ещё ночью охотно согласился. — Чем обязан визиту? — в этот раз Китон ничего не поджигает, видимо алкогольная зависимость уступила табачной в числе приоритетов. Всё-таки не первой свежести мальчик. — Вы были правы. — Драко отхлёбывает добрую половину рокса, — Всё это время. Неприятная ухмылка разрезает лицо Марвиса, прежде чем он сдвигает очки ниже по переносице. — А я часто думал, когда ты явишься вот с такими глазами. Понравилось? До чего мерзкая проницательность. Малфой не уверен, что хочет отвечать. Он себе-то честно ответить не сильно способен, но вроде бы и пришел сюда, чтобы разобраться. Услышать, что имеет право на эти искорки надежды на дне зрачков. — Это... я не знаю, как объяснить. — Ничего, парень, осознаешь. Судя по тому, что ты нормально ходишь, твоя девчонка сбавила обороты с того времени? Еще и подарочек тебе принесла? Назвать исправление собственных ошибок «подарочком» язык не поворачивается. — Послушался совета свалить подальше от источника проблемы, — Драко наигранно фыркает, отпивая ещё, — Не пересекался почти пять лет. Нарвался недавно, заработал новый, а потом... — Что, решился таки попросить о помощи, пока внутри не порезало? Китон, очевидно, прощупывает, насколько больших размеров оказались малфоевские яйца, чтобы избавиться от боли раз и навсегда. Расстраивать его не хочется, но правду обсудить важнее. — Только руку пожал. Буквально секунду. Губы заплетаются от попытки озвучить истину, очевидную с самого начала всем поколениям аристократов, кроме него. Марвис не перебивает, только веселые огоньки светятся сквозь стеклянные линзы, а в них бежит «Я же говорил». Драко воспроизводит в памяти момент, в который стало настолько не-больно, что всего на мгновение хотелось прижаться каждым куском измученной плоти к заспанной Уизли в отвратительных спортивных штанах. Это было оно. То самое — о чем в книгах писали. Не связанное с личностью Уизлетты совершенно, и в то же время зацикленное на ней одной. Почти вытесненное из памяти чувство — как будто ты целый и не отсутствует пара десятков кусочков когда-то единого покрова. Главное, не отходить от неё далеко. Девчонка тогда показалась менее противной, чем обычно. Даже красивой. Она всегда такой была? Или вот какая каша творятся с мозгами, если их на секунду отвлечь от установки «терпи». Мир схлопнулся в ту долю минуты. Это было похоже на полёт, на целую склянку абсента, закинутую в горло и греющую желудок. Как будто обезболивающим гелем обмазали всё тело и внутрь немного залили, и вместе со всем этим — было облегчение. Как забрать с плеч Атланта само небо, а затем попросить снова взвалить на себя: он будет помнить ту секунду, когда стало не тяжело. Вот и Драко теперь помнит. — Корки, три из них... отошли. — Он едва не добавляет, что чуть не кончил от восторга прямо себе в штаны, но вовремя останавливается, — Не обыкновенно треснули, а отвалились как змеиные. И под ними кожа. — Под ними могла быть кожа еще пять лет назад, — Теперь Марвис смотрит с какой-то странной завистью, — А ты, мистер Малфой, строил из себя обреченную сволочь. И вел себя соответствующе. — Я не виноват, что ваши советы звучали, как бред. Драко огрызается, но он это не серьёзно. Просто он правда тогда слишком ударился в жалость к самому себе, и только теперь увидел глубокую тоску напротив: Китон неспроста такой весь умудрённый. Китону, в отличие от него, яиц попросить облегчить свои муки хватило. Вот только отправили его вместе с простой просьбой куда подальше: доживать свой век, корчась при любом движении, и изредка поучать каждого знатного придурка, прослышавшего о нем в дурном пабе. — Ладно, простите. Я не хотел. Интересно, сколько бы Марвис отдал, чтобы быть сейчас на месте Драко? Чтобы заполучить в связанные просто заносчивую Уизли, а не садистку из благородного рода? Тот, наверное, ещё первого сентября девяносто седьмого пришел бы с белым флагом, будь у него шанс. — Да какая к нарглу разница, чего ты хотел, — старик жмурится, стряхивая грустное марево с глаз, — Похвастаться пришел? Молодец. Хвалю. Поумнел. Приходи через пять лет, когда соберешься с духом и выпросишь ещё одно секундное рукопожатие. Малфой опрокидывает в себя остатки стакана, но новый ему никто не предлагает. — Я не до конца знаю, как это работает. Думал, что уже всё перекопал, но об этом практически нет информации. — А с чего ей быть? Ты забываешь, парень, сучий «дар» — элитарное дерьмо. Стал бы ты в красках расписывать, как именно тебя прикончить и насколько сильно ты зависим? — Но я не завис... — Не пизди, мистер Малфой. Хочешь сказать, что в башке не жужжит от желания бежать прямиком к ней и на коленях просить подлатать тебя до конца? Ты готов был отдать мне кучу денег, когда решил, что я знаю способ. Бьюсь об заклад, девка твоя просила бы куда меньше. Марвис был прав тогда, и прав сейчас, но Драко слишком недавно уверовал в то, что мир не ополчился на него прямо весь, и теперь вертит носом даже когда вот оно: почти на блюдечке, спасение ёбаное. — Вы нихуя не знаете, я не мог тогда, — он сам подходит к трюмо и наливает новую порцию, — И сейчас не могу. — Да ну? Как-то же отвалились твои корки, значит не такая уж она и чокнутая? — Я не просил, она сама. На секунду повисает тишина, а после на него обрушивается смех, такой заливистый, что переходит в кашель спустя минуту. Китону, кажется, даже не жалко собственных подрагиваний вокруг ран на дряхлом теле, лишь бы поржать от души. — Кхе... то есть... ты пришел сюда сказать, что всё ещё идиот? Мерлинова борода... ты ей всё ещё ничегошеньки не сказал!? Дарко чувствует, как у него начинают двигаться желваки. — Так лучше, я попробую... — он старается сейчас убедить либо Китона, либо себя, не понятно кого сильнее, — может ещё пару раз, мы почти коллеги, подумаешь пара случайных касаний. Может их хватит, насовсем. И никто ничего узнает. Ведь правда. Совсем не обязательно посвящать Уизли в подробности, ему всего-то стоит подловить момент: путей много — от совместных колдографий на матчах, до неуклюжих, правда совсем ему не свойственных прикосновений к чужим пальцам. Надо просто подстроить случайность, побыть идиотом и прикинуться, что так и надо. Осталось попробовать. — Ты убедился, что можно по-хорошему, чего еще тебе надо? Не всем так свезло в жизни. Забыл, куда тебя привело «не дам оружие в ничьи руки»? — Мне не «свезло»... — Тебе не свезло, потому что ты гад. Расскажи-ка мне наконец, как так получилось, что девчонка тебя искромсала всего за один учебный год? А ты и не пикнул? Сам довёл? Этот вопрос ставит почти в тупик, хотя себе он отвечал на него миллионы раз. — Я даже подумать не мог, что это будет она! Голос выбивается из привычной непоколебимости, делает сальто и выходит какой-то жалкий крик. Китон снова поправляет очки. — Судьба — злоебучая штука, парень. Тебя это чему-то научило? Мне казалось, да. Так научись еще разок: хватит строить из себя хер знает что. Иди расскажи, и закончишь этот цирк. Как у старика всё просто. Может быть и правда просто, а он слишком привык усложнять. Если совсем честно, Драко думал об этом. Особенно ярко размышлял битый час после рукопожатия через порог, когда завернул за угол и замер в тёмном проходе, прикасаясь к местам, которые больше не саднят, и гадая, может ли разбудить Уизли ещё раз и наладить свою жалкую жизнь. Достаточно ли было той минутной демонстрации адекватности под рыжей макушкой, чтобы он поставил на это всё, что осталось? — Нет... — Драко отвечает на вопрос, — Не сейчас. Рано. — А когда будет не рано? Малфой не знает, он если честно вполне одобряет и свой первый план по незаметному исцелению. Если одно прикосновение спасло его от трёх рваных ран, сколько понадобится на все сразу? Если он не ошибается в математике, ещё девятнадцать таких же. — Вы нихрена не знаете. Она мне не поверит. Я думаю, она вообще понятия не имеет о том, что это и её проклятие тоже. — Так докажи? Докажи. Как же. Драко знает, как доказать. Всегда знал и грызся ночами: в Хогвартсе от желания отомстить за каждый рубец, после — от сожалений, что каждый рубец не предотвратил. Проблема в том, что чем больше кусочков кожи он терял, тем меньше получалось винить в этом Уизлетту. А в какой момент он сам стал виноват? В какой момент он перестал иметь право рассказывать, потому что вешать на человека ответственность за постоянные пытки едва ли можно, если он о них не знал, а у самого духу не хватило признаться. Он вдруг задумывается, каково это — спустя столько лет узнать, что ты палач чужого тела. Как на это вообще можно нормально отреагировать? Всё-таки его план прекрасен во всех отношениях. Если сработает, Уизли так ничего не узнает, а сам он — закроет все рубцы, уволится и наверное от счастья будет не страшно сбежать на другой конец планеты, похуй что Люциус будет рвать и метать. Стоит всего на секунду это представить, как перед глазами разливается странная эйфория. Он давно запретил себе воображать, но вот такое воображать очень хочется. Может, не так уж страшно разрешить себе помнить, что может быть не больно? Из дома Марвиса Драко уходит даже без обязательного хлопка дверью. Вряд ли он туда вернется, разве что письмо отправит с коротким «Выкуси, дед», когда все пройдет, как задумано. Даже продолжить попойку не хочется, так или иначе ему предстоит придумать девятнадцать причин дотронуться до ещё-не-капитана Холихедских гарпий. Одна должна представиться прямо сейчас — он уже предвкушает лицо Лоуренса, когда придется согласиться на весь долбанный список. С другой стороны, собственное отвращение к любым попыткам тактильности — меньшая из трудностей. Но он справится, верно? Он так трепетно учился с этим жить, скрывать, ни одним мускулом не дрожать при любой эмоции, это не должно быть сложно. Не для него. В памяти вспыхивает растрёпанный видок Уизлетты и она кажется... Ладно, там не только подсознание разыгралось. Пожалуй, не так уж и страшно: ему в связанные могла достаться двоюродная сестра Нотта с вечно сальными волосами и бородавкой под губой. Словить почти-оргазм от прикосновения к ней было бы совсем стыдно. А так — не настолько неприятно, как представлялось. В конце концов, Блейз прав — вчерашнаяя нищебродка и правда превратилась из гадкого утёнка в утёнка покраше. Назвать её лебедем язык не повернётся, пока пусть так. Ничего необычного в девчонке нет, он видел смазливее. Но веснушки ей, пожалуй, правда идут.