***
Сейджуро вновь было скучно, но он силой подавлял в себе желание отправиться на прогулку по территории пансионата. На этот раз, он был уверен, ничего интересного ему не попадется: все ученики поразъезжались на зимние каникулы, отправившись к родителям, родственникам… Он был едва ли не единственным человеком, оставшимся здесь, но это чувство уже не тяготило. Юноша представлял себе, что говорят о нем другие, уехавшие, как смеются они над его заметной ненужностью собственной семье, но оставался, как ни странно, абсолютно безразличным к этим картинам фантазии. В конце концов, пребывать в одиночестве он привык. Так что же должно было измениться на этот раз? Хотя кое-что все же изменилось…25 декабря 1954 года. Суббота. Мне пятнадцать, и я больше не вижу смысла писать об этом в каждой записи. То, о чем я говорил в прошлый раз, не совсем правдиво. Возможно, я поддался влиянию эмоций – обиде или ярости: мне Агнец так не улыбался. Я считаю его своим приятелем, хотя он меня даже не знает… Это сейчас не так уж и важно. Когда я увидел его на дороге, мне представилось, что он не собирается уезжать. Было бы здорово, если б мы провели две недели вдвоем. Не могу объяснить, почему: просто чувствую так. Но он уехал, потому останется для меня тайной еще на протяжении полутора недель. Почему именно полутора? Потому что после каникул, я решил, мы познакомимся – я найду способ. Просто хочу еще раз услышать, как он поет. Даже если это единственное его достоинство. Ах, точно... Вчера звонила Мереана. Она милее, чем казалось. Уж точно милее, чем отец. Извинялась. Клялась, что в следующем семестре в тайне от него привезет мне научные труды по психологии. Я думал, что она какая-нибудь кабачная девка – нет. Доктор наук. Надеюсь, отец бросит ее уже после того, как мы провернем эту авантюру. Он не любит умных девушек, а мне не хотелось бы остаться ни с чем.
Сейджуро с помощью дневника учился быть откровеннее с собой (ведь он, кажется, уже достаточно вырос) – в желаниях, намерениях и даже просто в мыслях. Это было сложно, практически невозможно для него, привыкшего на корню обрубать любые отклонения своего характера от шаблона, навязываемого отцом, однако он не сдавался. Как правило, из любой ситуации должен существовать не один выход, а несколько, пусть даже порой не видно ничего… Сейчас Акаши это понимал. Если в раннем детстве, сталкиваясь с необходимостью вести себя так, как от него это требует окружение, он не только внешне, но и внутренне пытался соответствовать стандартам, то сейчас сохранение цельности своей натуры ставил превыше всего. «Я могу выглядеть примерно так, как они хотят, - усмехался он, теребя кончик пера, – но думать я буду только о том, что будет угодно мне самому». Несмотря пережитые лишения и гнет, норов Сейджуро пробивался все быстрее и быстрее. Стальная сердцевина его характера уже обнажилась – и ни один человек на всем белом свете теперь не мог сделать ничего, чтобы усмирить его, утихомирить, смягчить его мрачное ожесточение. Да и ни один, пожалуй, не рискнул бы. Разве что…29 декабря 1954 года. Среда. Мне снился Агнец и его Библия. И «Побеги сердца»… Кажется, я уделяю этому слишком много внимания в последнее время, однако иначе я не могу. Он захватил мои мысли… Плевать. Причина одна – мне нужен тот, из кого я могу сделать себе товарища и соучастника своих… Проступков. По правде сказать, я, пожалуй, мог бы выбрать любого. Но хочется совместить полезное с приятным и слушать, слушать, слушать, как он поет. Ведь если мы сблизимся, я смогу просить его исполнять то, что люблю – разве это не так? Возможно, мне помешает его преданность Богу. Но это не особо пугает. Думаю, я достаточно разбираюсь в людях для того, чтобы отвратить его от этой глупой веры. Так будет даже интересней. Я справлюсь?..
Тетрадь все так же лежала на письменном столе, порой даже раскрытая, и на ее белых листах коварной змеей извивалась тонкая красная лента от отцовского подарка.***
Каникулы проносились слишком быстро…. Но это и было к лучшему: после той злополучной ночи Агнец чувствовал себя неуютно, чужеродно в отчем доме, и все стремился поскорее вернуться к учебе, чтобы сбежать от пристальных взглядов родителей и старших сестер. «Они все знают, знают, знают… – дребезжало у него в голове. – Они слышали, слышали, слышали…» Даже посещение церкви не могло облегчить этот тяжкий груз. Он исповедался, рассказав пастору обо всем произошедшем, и даже услышал то, на что надеялся, однако легче не становилось. Тягучий и трепетный стыд наполнял каждую клеточку его тела, сводил с ума и обращал все мысли в одну: греховное, отвратительное создание. Юноша вздрагивал, как только родные подзывали его к себе, боялся любого их взгляда, но старался вести себя так же, как и всегда. Радостная улыбка, от которой его уже начинало подташнивать, не сходила с губ – сейчас она казалась даже фальшивей, чем обычно. Обращаясь к кому-либо, он не чувствовал наполняющее сердце счастье и снова преступал заповеди Господни, играя в беззаботного мальчишку, который и в помине ни о чем не тревожится. Агнец лгал, и это еще больше отдаляло его от Бога. Один неверный поступок увлекал за собой другой; юноша не мог остановиться и пересилить себя, страх был всепоглощающим. Будто дьявол раскинул над ним черные сети, привлек в крепкие объятия, возжелал сделать его своим и никогда, никогда не отпускать. Он молился, долгими часами простаивая на коленях – и на бледной коже от такого усердия расцветали синяки и кровоподтеки. Он в отчаянии сжимал зубы, по ночам ворочаясь в постели в лихорадочном бреду, он очищал себя холодными омовениями и самовнушением… Ни одного ребенка, подобного ему в своем старании, ни одного такого молодого человека не было на этой Земле, в этой реальности. И понемногу злые чары начали развеиваться: никак иначе, Господь заметил его попытки и вырвал из рук Дьявола, спас от низвержения в темную бездну. Ко дню своего отправления обратно в школу Агнец уже практически оправился, но о случившемся помнил, как о суровом уроке. На этот раз уже с искренним восторгом и любовью он целовал в щеки старших сестер, мать и даже отца, обнимал их и смеялся – тихо и звонко.***
Сейджуро медленно брел по сверкающему, никем не тронутому снегу, оборачиваясь изредка на неровную цепочку собственных следов. Сегодня небо было ясным, а солнце стояло высоко в небе – прекрасный день для знакомства. Пряча ухмылку за воротником-стойкой, он, пусть и не верил в Бога, благодарил его за такой погожий денек. Не возникало никаких сомнений в том, что он вновь наткнется на Агнца на том же самом месте, где встретил его впервые. И точно: на изящной скамеечке, укрытой белесым инеем, угадывались уже знакомые верные очертания. Акаши глубоко вдохнул морозный воздух, испытав трепет и нескрываемое удовольствие. Точно почувствовав чье-то присутствие, его будущий друг затянул мистерию «Святой Франциск Ассизский», и юноше пришлось дожидаться, пока он прекратит. Это было не в тягость – он с радостью вслушивался в новую мелодию, которая в очередной раз срывалась с губ такой неожиданно непохожей на оригинал, но до безумия прекрасной. И вот Агнец смолк, кончив песню. Сейджуро сделал несколько осторожных шагов, не слыша, но скорее чувствуя легкое скрипение снега под ногами, а потом, решившись окончательно, вышел из-за деревьев, замерев прямо напротив него. – Эй, – он поджал губы, непроизвольно вскинув подбородок – выражение на его лице зачем-то стало надменным. – Это мое место. Что ты здесь делаешь?.. Он ожидал, что Агнец, совсем как мальчишка, встрепенется и ответит ему дерзостью, грубостью, ответит не менее высокопарно и нагло, чем он, но тот лишь кротко улыбнулся: – Прости. Люблю здесь бывать. У Акаши екнуло сердце; он снисходительно кивнул, будто бы принял это объяснение. – Если ты тут часто бываешь, то почему же я никогда раньше не видел тебя? – А может… один раз все-таки видел? – Агнец встретил его взгляд спокойно и мягко, и Сейджуро подивился бесконечной теплоте его глаз, в которых когда-то, как он помнил, сверкали лишь льдинки. «О чем это он?» – удивленно подумал юноша. То, что некогда не выходило из головы, сейчас забылось, и далеко не сразу вспомнились колючие сухие розы, до крови разодранные шипами ладони, подтеки крови на бледных щеках и – наверняка! – на чистых страницах Библии. От смущения на щеках выступил незаметный глазу, но зато горячий и вполне ощутимый румянец. – Нет. Ни разу, – грубовато отрезал Акаши, медленно подходя ближе, чтобы сесть рядом. Агнец безмолвно подвинулся, ни единым жестом не выказывая возражений. Тогда он вновь поймал его взгляд, с силой стиснув зубы. – Ладно… - помедлив, вымолвил Сейджуро. – Если тебе действительно нравится, то я разрешаю тебе сюда приходить... Я – Акаши Сейджуро. А как зовут тебя? От этой странной интонации Агнец вздрогнул, растеряв все самообладание. На скулу упала крохотная снежинка, но почему-то не спешила таять. Он прижал руку к щеке, и в голове появилась четкая, пугающая своей ясностью мысль: «Ничего не говори. Беги отсюда, скорее! Беги. Он разрушит твою жизнь». – Кисе Рёта, – одновременно с этим сорвалось с его губ. Услышав собственные нежеланные слова, юноша испуганно приоткрыл рот, но после секундной заминки повторил: – Меня зовут... Кисе Рёта.***
Пять часов спустя дрожащей рукой Сейджуро приписал к своей прошлой заметке уверенное справлюсь. А после просто поставил дату и коротко нацарапал два имени: Акаши Сейджуро и Кисе Рёта. О том, что этот Кисе Рёта даже в большей степени похож на взрослого, чем он, юноша решил умолчать.