Перед ночью северной, короткой, И за нею зори — словно кровь, Подошла неслышною походкой, Посмотрела на меня любовь.
Отравила взглядом и дыханьем, Слаще роз дыханьем, и ушла В белый май с его очарованьем,
В лунные, слепые зеркала.
Если взоры девушки любимой Слаще взора жителей высот, Краше горнего Иерусалима Летний Сад и зелень сонных вод.
День за днем пылает надо мною, Их терпеть не станет скоро сил. Правда, тот, кто полюбил весною,
Больно тот и горько полюбил.*
6.
Заседания штаба корпуса Гренвеля теперь зачастую затягивались до вечера. Зимние успехи на военном поприще с наступлением весны работы лишь прибавили. Пока сошёл снег, командование единодушно рвалось на север, стремясь занять полукольцо оборонительных крепостей вокруг Хальмхенда и, исполнив старинную мечту равкианских царей, взять главный оплот фьерданцев на южной границе. Даже у привычного к бешеному ритму работы Дарклинга рябило в глазах от десятков карт и рапортов, испещрённых бесчисленными красными пометками о численности войск и предполагаемых противника. Сегодняшний беспорядок на столе усугублялся отсутствием на совещании адъютантов и командующего корпусом, и его начальника штаба – Коля Ланцов и Лёня Демидов лихо поделили между собой обязанности, обычно поддерживая в корпусе образцовый порядок. Эта дружба удивляла многих – в конце концов из того, что именно план Николая порядком проредил кавалерийский полк, в котором зимой служил штабс-ротмистр Демидов, секрета не делали, да и сам царевич с сухими глазами и непроницаемым лицом настоял на том, чтобы лично произнести речь на прощании с погибшими. Но помехой это не стало, и вскоре двое юношей стали не разлей вода, а князь Леонид запросто вписался в разношёрстную компанию николаевских друзей. Отсутствовали адъютанты по причине достаточно неприятной. Фьерданцы, осознав, что регулярной армии может быть недостаточно, спустили с цепи отряды дрюскелле, которые, что спрятавшаяся в густой траве гадюка, предпочитали стремительный удар и не менее быстрое бегство. Они со своими волками и раньше досаждали гришам, но ныне, перевооруженные до зубов и упивающиеся новой вседозволенностью, обещали стать крупной проблемой. Одному из таких отрядов предыдущей ночью удалось пробраться в лагерь. Завязавшуюся стычку Дарклинг помнил урыками: кажется, в какой-то момент он метнул разрез в одного из волков, намеревавшегося броситься на Николая, который с пистолетом в руках пытался заслонить собой Василису, и сам едва не словил пулю, которая в последний момент ушла по дуге в сторону и застряла, не причинив Александру вреда, в стене ближайшей избы. Отыскать спасителя взглядом не составило труда – не для всех дюраст Леня Демидов быстро спрятал левую руку за спину, опасаясь быть замеченным, чуть заметно кивнул генералу и уже с обычным оружием вновь кинулся вглубь схватки. Впрочем, бой закончился, едва успев начаться – равкианцы слишком превосходили противника количеством, вот только отступая, оставшиеся в живых дрюскелле утащили с собой несколько заложников-гришей. Гренвель мгновенно снарядил небольшой отряд добровольцев, командование которым Эдгар поручил Николаю, в погоню. Часовые были арестованы немедленно, вот только от расследования Александра вежливо, но непреклонно отстранил сам Гренвель. Он объяснил это тем, что, увидев выражение лица командира Второй армии, любой сознается не только в предательстве, но и в том, что лично создал Теневой Каньон триста лет назад. Поэтому Дарклингу оставалось молча вертеть в руках перо, вслушиваясь в очередной спор о возможных линиях снабжения авангарда, чтобы отвлечься от клокочущей в груди смеси холодной ярости и въедливого страха за своих солдат и Николая, которому уже полагалось бы вернуться с отбитыми заложниками или без них. Наконец Эдгар, которому это хождение по кругу, порождённое желанием прогнать чувство бессилия, тоже осточертело, потёр виски и объявил, что все свободны. После секундной тишины комната наполнилась шелестом собираемых со стола бумаг и скрипом отодвигаемых лавок – присутствующие чином поменьше спешили откланяться и разойтись по своим делам. Приближенные Гренвеля, начальник штаба да несколько полковников и гришей, наоборот никуда не спешили и явно намеревались приказать денщикам поставить самовар и заглушить расшалившиеся нервы крепким чаем и несколькими партиями в карты. – А не сыграть ли нам, господа? – словно читая мысли Александра, протянул начштаба Аксёнов, выуживая из кармана карты. Генерал-майор раньше служил в кавалерии, как и его адъютант, и в память о тех временах сохранил пышные усы и пристрастие к истинно гусарскому образу жизни. – Сказал он, не стесняясь, при начальстве, – пробормотал Дамир Булатов, один из сердцебитов. Впрочем, попыток уйти он тоже не предпринял. – Не на деньги же играть будем, – фыркнул старый кавалерист, с ловкостью бывалого картёжника тасующий колоду, – А на интерес, как взрослые люди. Начальство наше, к тому же, присоединится, – добавил он, покосившись на Гренвеля, – Его превосходительство ещё за позавчера не отыгрались. Насчёт вашего начальства, правда, не знаю. – Наше начальство такими ерундовыми правилами вообще не заморачивается, – наставительно произнёс Эрик. За последний год керчиец успел приобрести несколько тревожных морщин на лбу, но остроумия также не растерял. – А должен? – заломил бровь Дарклинг. Ответом ему был нестройный хор заверений присутствующих гришей, что они его превосходительство и так безмерно уважают, и Александр не отказал себе в удовольствии послать в сторону Эдгара триумфальную ухмылку. Аксёнов, наблюдая это, расхохотался, не стесняясь. Гренвель же с наигранной сосредоточенностью продолжил набивать трубку. Лишь закурив, он поднял взгляд на собравшихся и философски пожал плечами: – Не скрываю, что мой авторитет безнадёжно подорван игрой в карты с этими шулерами. – Кто бы говорил, – пробурчал под нос Эрик, – вы с нас ещё последние пуговицы снимете. – Не зря мы с Колей лисы, – с величественным спокойствием ответил Гренвель, выпуская колечко табачного дыма. – А мы с Леней тогда кто? – заинтересовался Аксёнов, отрываясь от пересчёта колоды, – Волки? – Павлины, – с абсолютно серьёзной миной ответил Эрик, – Волк у нас Дамир. Стол взорвался смехом, и даже Александр позволил приподняться уголкам губ. Посередь какофонии полковник Раевский на другом конце стола предложил, что все гусары по определению кони, на что генерал-майор шутливо потребовал сатисфакции. Наконец, отсмеявшись, Дамир резюмировал: – Лоси вы с Демидовым. Сохатые такие и упрямые. – Тогда наш Эрик – это тыдра, – парировал Аксёнов, – Особенно когда он злится и фырчит. – Кто? – громко возмутился шквальный. – Всяких тыдр на вы называть не буду, – старый кавалерист был явно доволен реакцией гриша, – Представьте себе, проигрался мне на той неделе вчистую, по условиям должен был назвать имя керчийского оружейника, у которого свои револьверы на заказ делает, и что думаете? Молчит, как рыба. – Теперь точно не скажу, – вздёрнул нос Эрик, а потом хищно обвёл взглядом собравшихся, – Кого ещё пропустили? – Дарклинга! – радостно воскликнул Аксёнов, на что Александр слегка прищурился, – Но Дарклинг всегда Дарклинг, и на этом фонтан остроумия обычно иссякает. – И Дарклинга мы, пожалуй, позовём играть в карты попозже, – добавил Гренвель, – Ему сам чёрт ворожит. – Не чёрт, а умение просчитывать варианты, – пожал плечами Дарклинг, поднимаясь из-за стола. Атмосфера непритворного товарищества, царившая в комнате, ненадолго притушила все другие чувства. Так – искренне, не обращая внимание на противоречия двух армий, – умели только в штабе Первого Северного корпуса, где служили лучшие из офицеров, а война, похоже, сковала гришей и отказников в пресловутое единое целое, которое могло существовать лишь здесь, за шаг до смерти. Но засевшее в груди беспокойство вспыхнуло с новой силой, и желание куда-нибудь пойти и кого-нибудь проверить, создать себе хотя бы иллюзию бурной деятельности стало невыносимым. На крыльце было тихо. Весеннее солнце палитрой всевозможных оттенков оранжевого разлилось по западной кромке неба, подсвечивая стену леса, и в прозрачном воздухе цвета приобрели почти болезненную яркость. Длинные вечерние тени – ещё от силы час и исчезнут, растворятся в безбрежной ночной темноте, – прохладными полосами ползли по молоденькому подросту травы, взбегали вдоль опор карнизов и срывались со скатов крыши. Даже звуки казались приглушёнными – лагерь, разбитый в деревне и оправляющийся от ночного нападения, теперь чутко прислушивался к каждому шороху, и лишь Сеня Зубов, навидавшийся всякого за свой долгий век, беззаботно бряцал посудой чуть в стороне, разбрызгивая вокруг воду и обмылки. – Проветрится вышли, ваше превосходительство? – в своей простой манере поинтересовался бессменный денщик Эдгара. – Никто из моих мимо не проходил? – поинтересовался Дарклинг в ответ. – Гриши ваши сегодня не высовываются, – «И немудрено» повисло невысказанным. Зная о близости дрюскелле, Александр сам наказал им ни в коем случае не ходить по одному и уж нем более не соваться в лес, – Опричник ваш главный приходил. Новенький. Рустам, что ли? – Руслан, – поправил Александр. Яркий красавец и мечта женщин Руслан Уваров, который, к удивлению многих, предпочёл личную гвардию Дарклинга блестящей военной карьере, командование опричниками принял совсем недавно. Впрочем, тем, кто знал его как возлюбленного одной из гришей и отца другой, такой путь был очевиден. – Да кто молодёжь разберёт, – весело отмахнулся Сеня. От улыбки его загорелое лицо, казалось, сморщилось ещё сильнее, – Сказал, вестей нету. – Ожидаемо, – протянул Александр. Пустившийся налегке в погоню отряд и так был мал, и Николай вряд ли решится отправить хоть одного человека гонцом. Шестым чувством ощутивший повисшее напряжение, Сеня поспешил сменить тему. Разговор его от дела не отвлекал совсем, и чистое полотенце, которым он протирал чашки, проворно мелькало в руках. – Образок у вашего Руслана лепый, – сказал денщик, – Я такие, с жемчугом да позолотой в оправе, в Раевости только видывал, у батюшки тамошнего. Мастера, говорят, их не боле сотни сделали. – Ты у нас знатоком иконописи заделался? – спросил Александр. Впрочем, от бывшего революционера Зубова, старательно прятавшего незаурядный ум под деланой простотой, много чего можно было ожидать. На образ, который Руслан носил на груди, сам Дарклинг внимания не обращал, заметив лишь золотую цепочку – впрочем, учитывая, что дама сердца опричника была не из последнего дворянского рода, подобные подарки позволить она могла. – Что ж нам, неприкаянным, остаётся? Дома у меня нет, Эдгар Робертович к себе в имение зазывает, да не по чину мне с ним на побывке отираться. Вот и привечают монахи в старом ските монастыря Святого Дмитрия порой. Александр знал это место не понаслышке. Пять столетий назад, когда Равка мучительно рождалась на свет, расположенный к северо-востоку от Раевости монастырь, в разветвлённых пещерах которого можно было долго держать оборону, брали опричные войска – те, кто, беспрекословно исполняя волю первого царя юной страны, разоряли монастыри и имения в уделах, принадлежавших не желавшим покориться добром князьям, крепче приковывая их к Ос Альте перед лицом следующей голодной зимы. Яромир Ланцов, жестокий стратег и основатель правящей дольше всех в известном мире династии, не верил ни в Бога, ни в его кару, а лишь в собственную звезду. Но многие события давно затерялись на страницах книг и нынешним равкианцам показались бы дикостью. – И что говорят почтенные старцы? – вместо этого осведомился Дарклинг. – Что вера наша есть верность, которая есть жертва, искупающая все наши грехи, – без тени насмешки ответил Сеня. Александр не мог сдержать удивления, явственно отразившегося на его лице. Прозвучавшие голосом Сени слова подозрительно напоминали то, что нынешняя церковь, доктрина которой исключала само слово «жертва», называла апокрифами и предпочитала изымать из библиотек, как публичных, так и монастырских. Сам Александр помнил, как менялась Равка. Он застал ещё старое её воплощение, лоскутное одеяло удельных княжеств, которое и страной-то не было, где белёсая луна смотрелась в тёмно-синие блюдца озёр, разбросанных в беспорядке по бескрайним просторам леса, а русалки, дальние родственницы сильдройров, играли с жёлтыми, что масло, кувшинками в тихих заводях. Тогда в глухих деревеньках на капищах ещё высились идолы бессчётных духов, а в день поворота солнца девушки ещё плели венки и прыгали через костёр, а отчаянные парни, к которым Саша не раз примыкал, назло материнским увещеваниям, до зари искали в чащобе цветущий папоротник, в азарте позабыв об опасностях. Но междоусобицы множились, и в безмолвных пещерах скитов, где хоронились от очередного набега соседей, родилась новая вера, в попытке сохранить человечность наделившая саму природу бесспорной благостью, назвав её Богом. Она не требовала ничего, кроме самоотречения и смирения перед судьбой, готовности пронести через всю жизнь в ладонях свет помощи ближнему, как проповедовали её священники в крохотных деревянных часовенках, выстроенных на небольшие деньги крестьянских общин. Люда Морозова, его нежная, русая краса с россыпью едва заметных веснушек на носу, в Бога бесхитростно верила – как могло быть иначе, коль это придавало высший смысл её дару целительницы? Сам Александр был для этого слишком учёным. Он любил этот мир, несмотря ни на что, он размышлял о творении в его сердце, штудировал дневники знаменитого деда с Юрой и Лизой и изредка дискутировал с Людой, но каждый шутливый спор с ней завершался угрозой, что умничающему мужу сегодня постелют в сенях. (Николай осенью в Цибее, грея руки о чашку терпкого грога, в качестве философского упражнения тоже пытался убедить его в том, что мир изначально благ, и возможность этого не противоречит рациональному познанию. «Разве не будет прекрасно узнать, что звёзды горят не напрасно, не из-за непонятных превращений горячего газа, а по причине с большой буквы?» – спросил тогда царевич. Дискуссии, впрочем, не вышло: уставший Ланцов тогда уснул на полуслове, свернувшись калачиком в кресле, и даже на лице притащившего одеяло Ивана мелькнуло что-то вроде умиления.) Эта религия выродилась уже к правлению Анастаса. Настоятели храмов, посвящённых святым – гришам, зачастую замученным невежественной толпой, – смекнули, что мзда, собранная с верующих, вкуснее пищи духовной, и вслед за этим было перебито смирение, сменившееся покорностью стада – зачем размышлять о зле и добре, если можно заучить имена святых и вовремя жертвовать монеты нужным? – Это сказка, Сеня, – наконец сказал Дарклинг, нехотя добавив, – Очень красивая, но всё же сказка. – Ишь как вы это… категорично, ваше превосходительство, – с характерной для него прямотой ответил Зубов. Он разобрался с посудой и теперь по-простому уселся на ступеньки, не заботясь особо о чистоте одежды, – Я ведь думал давеча об этом. Жирова вспоминал, графа Андрея Владимировича. Он же всё книжки заумные читал, и верил, что можно раз – и обустроить всё лучше чем в Керчии! Не изменил этой своей науки, даже когда на виселицу его вели. А я ему верил, и верен был, и служил, чем мог, и в солдаты за это навек отправился. Но думал все эти годы: в чём же заковыка, что я сызнова все так же сделаю и ничего не поменяю? А тут раз, и объяснили всё. Жертва искупает грехи. – Эдгару ты тоже из-за этого служишь? – поинтересовался Александр, но в его голосе не было обычной язвительности. Сенина бесхитростная вера могла затронуть даже циничное пятисотлетнее сердце, – Он у нас не особо по вере. – Его превосходительство в людей верит. В тех, кто в его глазах, это заслужил, – подумав, ответил Сеня, – Как Николай, только он во всех нас верит. Я ведь сначала не любил его – царское дитя, баловень судьбы. Но в первой же заварушке, в которую мы угодили, Коля спас меня от пули – не повали он меня на землю тогда, не балакал бы я с вами. Нынче ночью он снова подстрелил того, что мне прям в лоб целился. И он так для любого сделает: меня, вас, ватаги своей. Ибо верит, что мы ради него поступим также. – Вы тоже во что-то этакое верите, – продолжил Зубов, – Я ведь когда в первый раз царевича увидел, то подумал враз: ба, да это старый добрый Дарклинг на меня с его лица смотрит. – Я не добрый, – покачал головой Александр, – И верю только в свои силы. В сущности, это было правдой. Вся его вера давно свелась к осознанию, что ему неизвестны пределы собственных сил на бесконечной войне, которую гришам, похоже, предначертано было проиграть, которая раз за разом воплощалась во множестве повседневных вещей. Например, в случайно подслушанных и полных отчаяния словах Василисы, обращённых к Эрику: «Если они не вернутся, я останусь одна». Пока их осталось четверо из семерых: тех, кого до поры не забрали, как Доминика и Эмиля с Галей, случайность, глупость и отчаяние. И даже они вряд ли будут жить долго и счастливо, если Дарклинг не будет находить в себе силы идти вперёд, шаг за шагом, без истинной надежды на победу. От тягостных раздумий его отвлёк очередной вопрос Зубова: – Почему тогда спасли нас во время мятежа в Адене? У вас сил хватало нас всех перебить, но вы нам ворота открыли и с Богом отпустили. Александр покачал головой. Как он мог объяснить Сене в насколько запутанный клубок сплелись тогда противоречивые чувства? Он опасался, что неповиновение вызовет гнев царя Павла на гришей. Он вполне искренне сочувствовал идеям мятежников. Он понимал где-то в глубине сердца, что идеалисты со сплошными высокими материями в голове Равку скорее погубят. Он желал полюбоваться, как с Ланцовых собьют спесь… Но прежде, чем Дарклинг успел ответить, из-за угла показался Руслан. Командир опричников раскраснелся, словно проделал большую часть пути бегом, а на его лице отражалось облегчение. – Они вернулись! – без предисловия воскликнул он, – Николай и остальные. Заложники с ними. Дарклинг поспешил за Русланом, на ходу кивнув Сене, но денщик, мгновенно оценив ситуацию, исчез за дверью. Лагерь словно оживился: завеса тягостной настороженности поднялась во мгновение ока, и со всех сторон к группе всадников на уставших лошадях стекались предлагающие помощь люди, но к лошадям первыми успели целители и сердцебиты в алых кафтанах. Николай – Александр почувствовал, что тугой узел беспокойства в груди словно разрубили, – бережно передал подоспевшим Ивану и Фёдору Дарину, чья рука была зафиксирована наспех сделанной шиной. Девушка была без сознания, но судя по всему ничего непоправимого с ней не произошло. Ещё один гриш в потрёпанном кафтане инферна держался в седле сам, крепко вцепившись в верного Митю, а третьего, тоже сердцебита, целители уже успели положить на носилки. Количество желающих помочь прирастало по мере распространения новостей о возвращении отряда и угрожало перерасти в катастрофический бардак, когда гул голосов перекрыла звонкая просьба разойтись от Лени Демидова, чья копна каштановых кудрей мелькала где-то рядом с Ланцовым. Сам царевич, рассеянным жестом бывалого командира бросивший поводья подоспевшему рядовому, целенаправленно направился к стоящему в стороне офицеру военной полиции. Уже подходя к ним, Александр услышал обрывки разговора: – При всем уважении, – с отзвуком стали в голосе говорил Николай, – Эдгар Робертович получил надзор за делом мне, и я имею право поговорить с подозреваемым и составить собственное мнение. – Нет, ваше благородие, – с нажимом возразил полицейский, словно упирая на положение армейское, но не придворное, – И не подозреваемым, а преступником, он признал свою вину. Извольте соблюдать терминологию-с. Трибунал завтра утром. Лицо Ланцова на миг застыло, а затем приобрело выражение, в котором проступала совершенно завораживающая беспощадность. – В таком случае, – ровным и даже вежливым тоном произнёс Николай, – Вы тоже извольте прислать обвиняемому священника. Иначе я лично позабочусь о том, чтобы нужные люди узнали, как обычно вершится в нашем корпусе правосудие. Военный полицейский сглотнул, что-то сдавленно пробормотав, и поспешил удалиться, а Александр мысленно поаплодировал Коле. Тот тем временем устало выдохнул, закрыв на несколько мгновений глаза, но потом заметил его, и лицо царевича озарила усталая улыбка. – Здравствуй, Саша, – негромко поприветствовал его Николай. – Здравствуй, – Александр, памятуя, что они на людях, позволил себе лишь мимолётно коснуться плеча Ланцова, – Отличная работа с господином полицейским. Его давно стоило поставить на место. – Но, похоже, мне это стоило последних сил. Чувствую себя отвратительно и выгляжу, подозреваю, ещё хуже. – Смотря с кем сравнивать, – слегка улыбнулся Александр, – Но всё равно предлагаю тебе идти отдыхать. – Вряд ли я смогу, – покачал головой царевич, – Не удастся выкинуть из головы то, что завтра расстреляют мальчишку моего возраста лишь за то, что он хотел жить. Дарклинг поморщился с раздражением. Хотя, что, кроме совершенно неуместной эмпатии, он от Коли ожидал? – Он – нарушивший присягу солдат, – холодно напомнил Александр Николаю, – Которому было всё равно, сколько его товарищей погибнет из-за пресловутого желания жить. Сколько гришей погибнут – дрюскелле таких, как я, не щадят. – Я понимаю, – упрямо сказал Ланцов, – Но ты требуешь от них, как и от себя, слишком много. – А ты требуешь от них, в отличие от себя, слишком мало. – Не все умеют умирать за идеи. Особенно те, кто всю жизнь вынужден думать лишь о том, как свести концы с концами. – И кто же в этом виноват? – медленно закипающее раздражение наконец перелилось через край и вырвалось на свободу хлёстким выпадом. Николай дёрнулся, словно от настоящего удара, но потом ответил глухо: – Я знаю, что Ланцовы. Мои никчёмные родственники, которым на троне не место, которые могли бы тратиться на что угодно, кроме балов и банкетов, которые позорят страну, которую создали. Я это слышу каждый день в различных вариациях, и я… – вдруг царевич замолчал, а затем неожиданно пошатнулся, инстинктивно выбросив руку вперёд в поисках опоры. Раздражение разом испарилось, уступая место беспокойству. Не задумываясь, Александр сделал шаг навстречу Николаю, подхватив его под локоть. Ланцов медленно выдохнул сквозь зубы, продолжая пошатываться, – слабость, видимо, уходить не собиралась, – и с обиженным видом покосился на рукав, где на оливковой ткани кителя начала медленно проступать кровь. – Пулей задело, – сдавленно процедил он, – Мы думали навылет и наскоро перевязали, но, видимо, нет. Александр тихо выругался на старошуханском, жестом подзывая предусмотрительно оставившего их в относительном уединении Руслана. Целители, как назло, были заняты пострадавшими: и гришами, и ранеными в ночной стычке. Оставалось лишь уповать на доктора-отказника, который в лагере тоже был. Тем временем подошедший опричник моментально оценил ситуацию и, освободив Дарклинга от веса опирающегося на него царевича, с удивительной заботой закинул правую руку Ланцова себе на плечо, поддерживая его за пояс. Хотя, возможно, Александру изумляться было нечему – знал же, что Уваров давно любит княжну Лидию Белозёрскую, а их внебрачная дочь Полина приходится Коле двоюродной сестрой. – Ну что, потопали к доктору, ваше высочество? – Спасибо, Руслан… Витальевич? – с оттенком неуверенности поблагодарил его Николай. Привычку знать окружающих по именам он уже успел перенять и у Дарклинга, и у своего командира. – Да хоть дядя Руслан, – хмыкнул опричник, – Главное на руках у меня не загнись. – Даже если захочу, его темнейшество не даст и достанет с того света. – Правильно думаешь, – подтвердил Дарклинг, – Но проверять мы это не будем. Путь до избы, где временно жили адъютанты, не занял много времени. Николай упрямо пытался задать свой темп ходьбы, на что Руслан его осаживал, требуя поберечь силы. Александр шёл позади них, готовый, в случае чего удержать на ногах любого. На их удачу в избе уже горел свет, штатный армейский доктор раскладывал инструменты, а посередине небольшой чистой комнатки – прибранный стол с единственной свечой да пара лавок вдоль стен, на которых были разложены спальные мешки, – уперев руки в бока, стоял Сеня, который, стоило им переступить порог, смерил царевича взглядом матери-наседки. – Как? – коротко поинтересовался Николай, которому Руслан помог расположиться на лавке раненой рукой к столу. – Друг твой Леня сказал, что пулей задело, – ворчливо ответил старый денщик, – И что де Коля вместо лекаря умчался какие-то дела решать. Николай, пытающийся разобраться с застёжками кителя левой рукой, пробормотал под нос что-то отдалённо напоминающее «предатель», а потом добавил: – Там ничего жизненно важного не задето. – В заражении крови, поверь, приятного тоже мало, – заверил его Александр, помогая царевичу выпутаться из кителя и стянуть прилипшую к плечу рубашку через голову, как можно меньше тревожа рану, – Как и в потере руки, – впрочем, вполне профессионально перевязанная чистым лоскутом ткани рана действительно смотрелась неопасной, едва удастся извлечь осколок. Дарклинг отошёл в противоположную сторону и облокотился на стол, уступив место доктору, полноватому и румяному человеку лет сорока. Тот распутал повязку и неодобрительно поцокал языком, но потом посмешил заверить присутствующих, что жить царевич точно будет, и это так, для профилактики, чтобы Ланцов впечатлился. Затем он плеснул прозрачную жидкость из пузатой зеленоватой бутылки в кружку и протянул её пациенту. Николай принюхался и с отвращением сморщил нос: – Но это водка! – И что? – непонимающе переспросил доктор, – Обезболивать чем-то надо – мне ещё пулю, ваше благородие, извлекать, а подвоза лекарств ранее чем через две недели не ждите. – Завтра утром голова болеть будет, – недовольно сказал Ланцов. – А свинец в руке не будет? – громко возмутился Сеня, складывавший в стороне запачканную кровью форму. – Нормальные такие приоритеты, – хмыкнул Руслан, – Впрочем, Коля, не у тебя одного, – добавил опричник, покосившись на своего шефа, на что тот не обратил внимания. – Николай, – Александр попытался придать своему голосу мягкости – от командного тона царевич примется артачиться ещё сильнее, – у алкемов есть снадобье от похмелья, которое утром тебе принесёт Василиса. Сделай так, как говорит доктор. – Ладно, убедили, – Ланцов с написанной на лице брезгливостью сделал глоток, – Я -то думал, что мне, как царевичу, полагается десертное вино. Или хотя бы игристое. – Могу предложить ещё конфискованный позавчера самогон, – сухо предложил доктор, не распробовавший юмора. – Благодарю, не стоит. – Вот и хорошо, – резюмировал его собеседник. Он закончил готовить инструменты, и теперь наблюдал за Колей, ожидая, пока подействует алкоголь. Впрочем, долго ждать на пришлось – Ланцов вряд ли ел сегодня что-то тяжелее сухого пайка в обед, и вскоре он задумчиво склонил голову набок, вперившись отсутствующим взглядом в голую стену – захмелевший царевич редко был весел так, как царевич трезвый, и обыкновенно замыкался в себе, – Теперь, – доктор смерил взглядом Руслана с Сеней. На Дарклинга так посмотреть он не решился, – отвлекайте его. Разговаривайте с ним, пока я работаю. Двое солдат переглянулись. Первым заговорил Сеня, который и так поболтать был любитель. Он рассказывал о том, как однажды зимой ходил в лес с охотниками на пушных зверей, как вековые деревья с громким треском лопались от равкианского мороза, как огромная лента Млечной Дороги, вышитая мириадами крупных бусин-звёзд, ложилась одним концом на плечи далёких гор, как увязшие по грудь в сугробах величественные лоси давали последний бой оголодавшим волчьим стаям, а люди, невыразимо крошечные посреди этого великолепия, наблюдали за этим в заиндевевшие окна сторожки. Потом вступил в разговор Руслан, говоривший всё больше про Полю, любимую дочь – златовласую, в общего с Колей деда, фарфоровую куколку, которая и в четырнадцать продолжала верховодить бандой соседских мальчишек, подбивая их на разные шалости, а в салоне или театре с матерью щеголяла совершенно неподходящим юной дворянке неровным загаром. В этом свете перспектива неизбежного личного знакомства кузенов по линии Белозёрских с последующим объединением его изобретательства и её талантов шквальной поистине пугала. Николай, кажется, внимательно слушал, изредка кивая в такт словам говорившего. Он храбро терпел боль, выдавая её лишь закушенной губой да скребущими по столешнице пальцами здоровой руки. Полюбовавшись недолго на это дело – ещё заноз царевичу не хватало, – Александр молча убрал его руку со стола и незаметно переплёл его пальцы со своими. Коля чуть заметно улыбнулся в ответ с благодарностью, но улыбка почти мгновенно перетекла в гримасу боли, и Ланцов непроизвольно сжал его ладонь до синяков, но мысль отобрать руку в голову Дарклинга даже не закралась. Наконец, доктор закончил работу, и небольшая свинцовая пуля, глухо клацнув, отправилась на пол. Затем, собрав инструменты и взяв с Сени обещание загнать Николая на осмотр утром, силой, если потребуется, он поспешил удалиться. Следом ушёл Руслан, пообещав проверить гришей и прислать Ивана или Фёдора обсудить ночной караул. Зубов, уже успевший откуда-то достать чистую рубаху и бросить её на колени царевичу, был занят уборкой окровавленных тряпок со стола. Уже подходя к двери, Сеня обернулся и угрожающе нахмурился. Коля в ответ скорчил многострадальную мину и преувеличенно театрально забрался на спальник с ногами, всем видом показывая, что попыток сбежать не последует. Наконец они остались одни. Теперь Николай мог позволить себе сгорбиться, шумно выдохнув, а Александр – присесть на край лавки, так близко, что чувствовался жар чужого тела. – Опека такая опека, – проворчал царевич. – Сеня просто ещё не понял, что в твоём случае проще возглавить, чем остановить, – усмехнулся Дарклинг в ответ. Синяки на руке саднило, и он машинально повертел кистью, что не укрылось от внимания Николая, который поймал её в свою ладонь. Без какого-либо предлога между ними прикосновение ощущалось неожиданно чувственным и личным. – Прости, – тихо сказал Коля, дотронувшись до красных отметин, отчего вдоль позвоночника пробежала едва заметная дрожь. – Ерунда. Целителю тут работы на пару минут. Лицо Николая, знакомое до мельчайших подробностей, вдруг оказалось неожиданно близко – так, что Александр мог различить дрожь пушистых ресниц царевича и себя, что в зеркале, в ореховых глазах. На миг они замерли – два отражения, наконец занявшие свои полагающиеся места безупречно напротив друг друга. Наверное, именно поэтому было так легко позволить Коле обхватить ладонями его лицо и прижаться губами к губам, а самому зарыться пальцами в волосы на затылке царевича, удерживая его на месте. Поцелуй вышел долгий и неожиданно целомудренный, с острым привкусом спирта на Колиных искусанных губах. Никто не пытался углубить его, несмотря на то, что шум в ушах, напоминающий о рокоте прибоя, неуклонно нарастал, отгораживая окружающий мир непроницаемой пеленой. Обжигающей страсти не хотелось – огня да пепла с лихвой хватало на войне, окружавшей обоих. Наоборот, хотелось навсегда застыть в этом бесконечном миге падения в необозримое небо нежности, где Николай пытается что-то шепнуть в его губы, но затем, оставив эти попытки, просто крепче вцепляется в ткань кафтана Дарклинга, а сам Александр скользит пальцами по линии ключиц царевича, отодвигая в сторону ткань наспех наброшенной рубашки, не разрывая поцелуй. Но пелена, отгородившая их от реальности, рассыпалась пылью, едва на крыльце скрипнула половица. Осознание, что в любой момент могут вернуться Леня или Иван, молнией прошило мысли Александра, и он отпрянул от Николая, который по инерции потянулся следом: бледный от потери крови, с лихорадочным алым румянцем на щеках, и безнадёжно захмелевший скорее от боли, чем от алкоголя, что отрезвило его самого быстрее ведра ледяной колодезной воды. Дарклинг осторожно отцепил его пальцы от ткани кафтана и покачал головой, когда царевич упрямо подался к нему. – Коля, не надо. Ты пьян. – И что? – Этого недостаточно? Но Александр, вопреки кричащим инстинктам, так и не отодвинулся достаточно далеко, и Николай, нагло воспользовавшись этим, ласково очертил кончиками пальцев линию скул. – Это не истинная причина. Чего ты так боишься? Как же болезненно, оказывается, было ощущать себя оголённым нервом. Впрочем, Дарклингу стоило этого ожидать – способность ненаглядного отражения видеть его насквозь никуда не делась, лишь возросла. – Я не боюсь, –жёстко сказал он, осторожно убирая ладонь царевича. – Не лги мне, Саш. Ты ведь никогда этого не делал. Но часто не говорил всей правды. Ни перед Тенистым Каньоном, ни перед сражением зимой. – Я думал, ты уже перерос эти иллюзии, мой царевич, – с нескрываемой горечью ответил он. – Ты недоговариваешь, – Ланцов продолжал говорить ясно, но алкоголь вытолкнул на поверхность обычно скрываемую царевичем меланхолию, –Ты не отвечаешь на незаданные вопросы. Но никогда не лжёшь мне в лицо. И ваш с Эдгаром Робертовичем план я раскусил, как только появилось время подумать, и знаю, что вы задумали. – И что же? Александр внимательно вгляделся в его лицо. Коля, умница и достойный ученик, очевидно понял, что не каждому многообещающему офицеру позволяют целенаправленно совершать настолько опасные ошибки. Но насколько он разгадал, что собственные командиры исподтишка прочат его в цари? – Неважно. – И кто теперь недоговаривает? – спросил Дарклинг. Нежность в голосе скрыть не получилось, и Николай чуть виновато дёрнул здоровым плечом. – Коля. Послушай, – Александр встал, прислонившись к столу, и сцепил руки замком за спиной, борясь с искушением убрать за ухо упавшую на глаза Николаю прядь волос, – Я не знаю, в чем, как ты думаешь, состоят мои и Гренвеля намерения. Но ради этой страны ты должен стать блестящим офицером. Примером для подражания, который покажет желающим разорвать Равку на части, что Ланцовых ещё не сняли с игровой доски. Тем, кто достоин титула, – не просто великого князя, но царя, – с прекрасной женой с подходящей родословной, – которая станет достойной царицей, – и репутацией, не опороченной глупыми слухами. – Но мне не нужна дочь какого-нибудь князя или графа, – отбросив все маски, капризно воскликнул совсем не царевич, а просто юноша Николай, – Мне нужен ты. Александр зажмурился, пытаясь прогнать непрошенное жжение в глазах. Искушение подтачивало волю, побуждало прошептать в ответ простое «мне тоже» и броситься в омут влюблённости – неожиданной, горьковатой, слегка пугающей, но такой манящей, – с головой, позволить себе столь маленькую роскошь после веков бескорыстного служения цели. Цели, которая даже сейчас окажется неизмеримо выше. Своё сердце Дарклинг за долгую жизнь изучил очень хорошо. – Так надо, Николай, – ровным тоном произнёс он, – И завтра утром ты сам согласишься со мной. Царевич было начал ему возражать, но прервался на полуслове, когда в дверь постучали и вошёл Иван – часы показывали девять вечера, и откладывать согласование дозоров дальше было некуда. Александр посмотрел на взвинченного Николая и, взвесив все за и против, одними губами прошептал сердцебиту приказ помочь царевичу заснуть. Иван, один из лучших солдат Второй армии, с силой умел обращаться филигранно. Коля едва успел осознать, что происходит, бросив на Дарклинга мимолётный обиженный взгляд, а затем его лицо расслабилось, и он медленно сполз на подушку. Отослав сердцебита с очередным поручением, Александра наконец-то убрал не дававший покоя локон со лба Коли. Наедине с собой он мог признаться в том, что боится любить Николая – полюбил царевича он где-то между их первым честным разговором и сейчас. Однако и сам Николай, и очарованные его потенциалом генералы Первой армии разбередили впервые за много разбередили надежду, силуэт которой нежданно проступил из пустоты так близко, что, казалось, достаточно протянуть руку, и она сорвётся прямо в ладонь. Но это ощущение было обманчивым: одна уступка собственным желаниям – и она могла растаять, что изморозь на весеннем солнце. «Желания делают нас слабыми,» – приглушённым эхом прозвенели слова давно усвоенного урока, и Дарклинг, вновь нацепив маску неколебимой решимости, задул свечу и аккуратно прикрыл дверь.