притяжение ненависти

Несмотря ни на что, солнце всё ещё всходило. Оно поднималось на востоке, касаясь лучами ржавых прутьев клетки, и в такие моменты Паз ловила себя на том, что не может отвести взгляд от этого зрелища. Глаза слезились от режущей боли, а она всё смотрела и смотрела, как свет пронзает мрак ночи, окутавший «Омегу» — её личный филиал ада на земле. Позже на Паз надели мешок, такой же носили и другие пленники. К тому моменту волосы уже состригли — дышать через ткань стало гораздо легче, но солнца она больше не видела. От нечего делать она принялась на ощупь изучать пространство клетки; впрочем, это занятие быстро наскучило: четыре квадратных метра не оставляли простора для исследований. Хуже становилось ночью. Её грубо вытаскивали из камеры, бросая в грязь — с собаками здесь обращались лучше. Она никогда не видела окрестностей морской базы, поэтому жизнь превратилась в беспросветный кошмар между тюремной решёткой и комнатой для допросов. Поначалу она могла терпеть побои молча, стиснув зубы. Но когда пытки стали более изощрёнными, а к ним добавились бессчётные изнасилования — Паз, не отдавая себе отчёта, начала орать. Долго это, конечно, не продолжалось: осипшее горло быстро затыкали. Они хотели информации. Сначала речь шла только о Зеро и его точном местоположении; Паз, хрипя, сплёвывала кровь на загаженный пол — от ударов внутренняя сторона щеки порвалась о зубы и распухла. А потом появился он. Старый знакомый, о существовании которого Ортега успела забыть. Он знал, что Паз была хорошо натренирована. Что её не сломать так просто. Но, конечно, всему есть предел. Ночи стали бесконечными. Она вслушивалась в плеск волн и подставляла лицо беспощадному ветру. Прижималась лицом к холодным прутьям, которые ненадолго облегчали боль. Часто шёл дождь, и Паз на автомате повторяла давно заученные слова: «Леса Коста-Рики отличаются разнообразием. Высокогорья, низменности, районы с преобладающим сухим сезоном» «Крылья бабочки Морфо Пелеида мерцают на свету благодаря специальным выпуклостям на чешуйках. Промежуток между ними соответствует длине волны синего света» Как они могли поверить в это? Как они могли купиться на дешёвый трюк со студенткой-пацифисткой? И как она сама посмела поверить в иллюзию того, что эти люди стали ей близки? Паз почувствовала, как желудок болезненно ноет — снова наглоталась собственной крови. Она попыталась прилечь, и бок мгновенно отозвался мучительным спазмом. Стоило перестать игнорировать очевидное: Зеро её бросил. Человек, которому она посвятила жизнь, и который взял Паз, круглую сироту, под своё крыло. Она поднимала в памяти обрывки воспоминаний: жестокие тренировки, бессонные ночи, постоянные голодовки, из-за которых она выглядела тощей девчонкой, а не взрослой двадцатипятилетней девушкой. Осознавать это было горько. Ведь Пасифика беспрекословно исполняла его приказы. Она пожертвовала самым дорогим – жизнью на MSF, чтобы выполнить миссию, и каков итог? Уткнувшись лицом в липкий пол, Ортега усмехнулась — оказывается, она давно привыкла к не принадлежащему ей имени. А ведь ещё требовала от Снейка не называть её так. Что за издевательский апофеоз. «Предательство Шифра приведёт к худшей участи, чем смерть» — всегда думала Паз, и вот к чему она пришла. Ветер задул с новой силой, шевеля брезент на ограде. Слышится чей-то стон. Ортега сворачивается в клубок и опускает голову на руки. Внутри всё саднит — сколько их сегодня было? Она не считала. Для неё остались лишь образы: грязь, затхлость, чьи-то ноги в форме. Удары. Тела, без перерыва сменяющие друг друга. Она будто видела себя со стороны, голую, распятую на длинном холодном столе. Её переворачивают то на спину, то на живот, бьют, сминают тёмной перчаткой бледное бедро. Кровь, текущая между ног, успевает остановиться и засохнуть, но они насилуют её до тех пор, пока рана не открывается вновь. Внезапно Паз отчётливо понимает — она не выберется отсюда. Для неё всё закончится здесь. Последний приют — среди грязи и снующих тут и там крыс. Вонь, кровь и боль, приправленные таящимся в глубине истерзанной души страхом. Но это ещё не конец. Ей не позволят так легко умереть. Истинный ад начался, когда они поймали Чико. Теперь они проходили через это вместе; в какой-то момент, прямо посреди очередной сессии допроса, Паз поворачивается на холодном столе и видит в мальчишеских глазах ужас. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы Чико раскололся. Она не могла вдохнуть от гнева — поразительно живого для её ослабшего тела. Чувство омерзения, отвращения к нему накрывало её с головой. Он сдал своих. Предал каждого, кто находился на MSF, и подверг их неминуемой угрозе. Но злость быстро прошла. В конце концов, он был таким юным. Ребёнок, который называл себя солдатом, столкнулся с настоящими ужасами войны. Могла ли она его винить? Паз чувствует, что это последняя поездка. Воздух в помещении особенно душный, а железная хватка чужих рук не даёт и секунды передышки. Она самонадеянно считала, что продержится после лишающих человечности пыток. Но сейчас… Ему удаётся сломать её. Ортега не чувствует себя виноватой, когда передаёт координаты Зеро. Ради Снейка, ради MSF она готова на это пойти. Вот только скользкие, эфемерные гарантии оказались ложью. Её захлёстывает животным ужасом, но в комнату уже вносят инструменты: скальпели, пинцеты, зажимы… К ней подкатывают стойку с металлическим поддоном, куда совсем скоро сложат ненужные внутренности. Почки. Печень. Матку. Всё то, что ей уже не понадобится. Она хотела уберечь Биг Босса и не справилась. Мысль об этом не отпускает даже во время агонии. Ей сделали укол, но Паз не засыпает. Почему она не засыпает? Хирург берёт в руку скальпель и, замерев на миг, скользит лезвием по животу. Сквозь рваный разрез в форме буквы «V» Ортега видит собственные кишки. Секунда, и в рану грубо проникает чужая ладонь: она шарит внутри, раздвигая пальцами податливые органы; расчётливыми движениями отсекает мягкие ткани друг от друга, подготавливая свободное место для бомбы. И Паз, не выдерживая боли и ужаса, орёт: во всё горло, выплёскивая наружу страх смерти — так визжат только животные на скотобойне. Крик всё продолжается. Зреет, вгрызается в барабанные перепонки и переходит в сиплый фальцет. Стены комнаты словно впитывают её вопль, и внезапно Паз распахивает глаза. Перед ней — серый, тускло освещённый потолок. Плотная ткань обхватывает тело, и Паз снова кричит: ей чудится, что это пропитавшаяся кровью тюремная рубашка. В панике она хочет оголить живот; багровый разрез наверняка открылся, влажный, сочащийся красным. Сейчас в него опять проникнет рука хирурга, или скальпель, или бомба, и агония вновь догонит Паз — и не отпустит уже никогда. Она, задыхаясь, принимается метаться по мягкой поверхности, пытаясь сбросить с себя балласт ткани. Сбоку раздаётся грохот. С жутким шумом падает железный стул, а вслед за этим слышатся ругательства. Спустя несколько мгновений плотный саван откидывают в сторону. Паз, согнувшись на матрасе, уже царапает букву «V» на животе, когда чья-то ладонь хватает её за запястья. — Хватит, хватит… — хриплый шёпот эхом оседает в голове. — Это сон… Проснись, ну же!.. Паз не вслушивается. Она, брыкаясь, пытается высвободиться, но чужие пальцы снова стискивают её руки и прижимают их к подушке. Следом за этим перед ней возникает бледное лицо. — Всё хорошо, — стальная хватка исчезает, и сухая ладонь убирает с её лба налипшие волосы. — Это был кошмар, слышишь? Ты здесь, со мной. Это сон, только сон, это не по-настоящему… Всё ещё задыхаясь, она сглатывает вязкую слюну; глаза наконец-то фокусируются, и Паз осознаёт, что находится в небольшой комнате, залитой тусклым светом настольной лампы. Нет никаких решёток, крови и серой формы XOF. Она лежит рядом с мокрым от пота покрывалом. А над ней, опираясь о бортик кровати, нависает Миллер; он стоял на коленях, вцепившись в плечо Паз, и смотрел на неё с выражением неподдельной тревоги. Стоило лишь на миг заглянуть в его глаза, подёрнутые мутными пятнами катаракт, чтобы последние крупицы сил покинули её: не выдержав, Паз вцепилась в расстёгнутый воротник его рубашки и заплакала. Всхлипы продолжали душить её даже после того, как Миллер, осторожно высвободившись, с трудом опустился на матрас и уцелевшей рукой прижал Паз к своей груди. — Всё в порядке. Я здесь, — продолжал шептать он, запустив пятерню в её взлохмаченные волосы. — Поплачь. Станет легче. Рвано выдохнув, Ортега отняла лицо от пропитавшейся слезами рубашки. — Я продала его, — не своим голосом просипела она и, задрожав, схватила Каза за плечо. Он непонимающе нахмурился; тут же помотал головой, отгоняя лишь ему одному известные мысли, и аккуратно сжал пальцами чужой подбородок, вынуждая Паз повернуться. — О чём ты? — непонимающе спросил Миллер. Пришлось набрать в грудь воздуха, чтобы выдавить из себя грызущее нутро признание. — Я продала Зеро, — наконец, выговорила Паз, нервно комкая и без того мятый воротник Миллера. — Продала Зеро ему. На секунду она запнулась, не зная, как продолжить. Но нужные слова нашлись быстрее, чем Ортега успела осознать это. — Он сказал, что признание сможет спасти Биг Босса. А я… Я поверила. Я рассказала всё, что знала. О тайной резиденции Зеро на Манхэттене, — Паз судорожно глотает воздух, ощущая, как чужие пальцы гладят её по волосам. — Я умоляла его не убивать Босса, но он… Он… Паз вдруг прервали; не вслух, нет — Каз всего-навсего опустил ладонь на её щёку. Его рука оказалась сухой и тёплой. Пусть фантом её кошмара ещё витал перед глазами, Ортега усилием воли заставила себя успокоиться. В комнате повисла тишина; пуховым одеялом она давила на уши, пока Миллер, обняв Паз крепче, не прошептал: — Всё позади. Спи. Он врал. Всё было только впереди, и они оба это понимали. Но сейчас, в этот хрупкий миг между страхом снов и безнадёжностью реальности, Паз хочется ему поверить. Она закрывает глаза.