Немезида жизни

Чертов ублюдок,... Да какая же ты мразь! Яростно сжатый кулак с треском ударился о кафельный пол, от чего нежная кожа лопнула, начиная кровоточить. Внезапно все эмоции кончились и руки, голова, все тело безвольно опустились вниз, словно он марионетка, которой обрезали нити. Пальцы рук слабо дрогнули. В ушах звенело и слезы застилали глаза, он бездумно отрицательно качал головой, быстрее и отчаяннее с каждым поворотом, до тех пор пока не вскрикнул, словно от дичайшей боли, смотря перед собой. Как ты мог так поступить... ПОЧЕМУ?! ПОЧЕМУ!? Он вновь кричит, но его никто не слышит, больше некому приготовить примирительный завтрак, некому больше безумолку трещать обо всем, некому и некого обнять. Никто больше не будет шептать нежности или смущать пошлостью. Никто не потратит пару часов и несколько баллонов лака, чтобы сотворить извращение на чернявой голове. Больше. Никого. Нет. Нет очаровательной улыбки, нет голубых глаз, что теплеют стоит мелькнуть на горизонте и леденеют в скандалах. Нет. Ничего. Больше. Нет. И Учихи тоже. Руки трясутся сильнее и по округе раздается вой раненного зверя, слез больше нет, они уже кончились, остались лишь хрипы в сорванном горле и опухший испуганный, затравленный, отчаянный, не верящий взгляд. Избиты ладони, истерты костяшки, а пол покрыт кровавыми трещинами, где-то на запястьях лунки ногтей, что тянутся в алых линиях. Руки трясутся. В голове пусто. Вот же, вот же он. Родной, любимый, нужный, но... Не живой. Ладонью покрытой кровью он тянется к побледневшему, холодному телу, невесомо касается словно боясь и в ужасе смотрит на кровавый отпечаток на этой коже. Сердце в груди пропускает удары, сбивается с ритма, хочется вырвать его из груди. Полный осознания и ужаса взгляд скользит от алого следа к мертвенно-серому лицу и из груди вырывается хрип. В насмешку открыты глаза. Потерявшие цвет, эмоции, жизнь, взгляд. Пугают еще больше. Собственное лицо сереет, с него схлынули краски, и даже опухлость пропала сразу. Бездумно рука тянется к чужой щеке, но стоит соприкоснуться с холодной кожей, как она отдергивается, словно в огне. Отчаяние топит сильней, накрывая лавиной, погребая под собой. Его судьба была решена, как только оборвалась другая жизнь. Он вырвал свое сердце, в прямом смысле подарив его после смерти, вложив его в раскрытую ладонь, оседая рядом. Последним, еле слышным, вдохом было имя.