Alive

      Чонгук зарывается пальцами в волосы на макушке, дёргает, но даже это не помогает прийти в чувства. Глаза беспорядочно шарят по маленькому холлу заброшенного кафе, постоянно возвращаясь к лежащему на полу телу. Мысли безудержными птицами бьются о черепную коробку, норовят расколоть ту на части, вырваться наружу и наконец-то оставить бренную оболочку. Он проиграл. Взял на себя слишком много, зазнался, переоценил собственные возможности, а теперь сталкивается с последствиями настолько сильно, что они ломают кости, выворачивают внутренности и хочется скулить от боли, но ничего эти жалкие завывания не изменят.       Феликс мертв. Он лежит в центре комнаты, еще румяный и теплый, красуется звездной росписью веснушек на лице и яркой копной золотистых волос. Только глаза, непривычно стеклянные, портят обворожительную картинку его неземной красоты. Только губы его непривычно алые, а из уголка рта почему-то стекает красная струйка. На шее его красуется насыщенно бордового цвета колье, красиво струится по ключицам, окрашивает своим сиянием одежду. Смерть всегда была самым искусным ювелиром.       Когда она успела подобраться настолько близко? Почему приходит к каждому, но не к нему? Блуждает поблизости, насмехается, но не подходит, словно издевается. Она подкрадывается к каждому в порядке живой очереди, дергает за ниточки, играется искусно, медленно, дабы Чонгук сполна насладился ее красотой. Кто следующий? Чимин? Тэхен? Живы ли они еще? Может быть это был самый удачный ее ход, завершающая партия, шах и мат, где проигравшим всегда остается один единственный альфа. — Нужно скорее уходить отсюда, — чужой голос доносится из ниоткуда, смешивается с фоновым шумом и бешеным шуршанием мыслей в голове Чонгука. Он знает, кому этот голос принадлежит, даже видит опустившегося перед собой на корточки Хосока, который так неудачно закрывает обзор на валяющийся труп. — Намджун сказал, что Феликс заразился, — темноволосый альфа разговаривает слишком много, но часто отвлекается, разворачиваясь лицом к Юнги. Тот забился в угол уже давно, не двигался, одеревеневшими пальцами вцепившись в младенца, внимания на плач которого не обращал. — Чонгук, ты слышишь меня, черт возьми? — оглушающая пощечина касается щеки, а крупная боль расползается по периметру скулы, вынуждая руководителя распахнуть взгляд от мимолетного шока. — На улице уже поздняя ночь, а Чимин и Тэхен все еще не вернулись. Нет времени на страдания. Если ты не хочешь, чтобы подобное настигло каждого, мы должны двигаться дальше.       Чонгук хмурится, медленно переваривая полученную информацию, позволяет ей просочится в мозговые каналы, заставив те шевелиться, а лишь после поднимается. Никаких слов, метафор, эпитетов или даже фразеологизмов не хватит, чтобы описать, насколько сильно ему все это осточертело. Почему он? Почему именно он должен взять себя в руки и начать что-то делать? Почему именно он должен думать о том, как не подвергнуть подобной опасности всех остальных? Неужели только ему жить, черт возьми, хочется? — Что ты хочешь от меня? — прикрикивает, хотя закричать хочется во всё горло, а еще лучше несколько раз ударить кулаком в стену, выплеснуть скопившиеся эмоции на безжизненный кусок камня. — Что я конкретно должен сделать? У меня было всего три несчастных омеги и я потерял каждого из них: Сокджин заразился и больше никогда не попадет в Сеул, Чимин пропал, а Феликс вообще мертв. Это я еще не упомянул, что у меня на руках остался младенец, который сдохнет через несколько дней, если его не накормить. А чем его кормить, блять? Неужели этого всего недостаточно, чтобы вы поняли, что я не справляюсь? — Тогда ляжем здесь и умрем? — Хосок начинает кричать в ответ, потому что нервы на пределе, потому что он не спал несколько дней и потому что понимает в насколько огромную задницу они попали. — За последние несколько недель мы натерпелись достаточно дерьма, столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Я пулю, черт возьми, в ногу схватил, поэтому отчаяться сейчас — означает загубить всё, ради чего мы боролись. Если ты не собираешься идти до конца, то зачем идёшь вообще?       Чонгук отворачивается, поджимает губы, хотя хочется упасть на пол и громко заплакать. Он молился уже множество раз, но никто никогда не отвечал и даже не слышал. Всегда один. Один против проблем, потерь, против смерти. И не страшно теперь попасть в ад, ведь он уже видел его, не просто кружился в карусели ужаса, а был главным дирижером. — В конце концов, все мы понимаем, что Чимин жив и где-то там ждет тебя. Такие омеги, как он, не умирают. Они последние в смертельном списке, а если нет, то Чимин сам этот список перепишет.       Чонгук легонько улыбается, вспоминая светловолосого парня, который самого чёрта в Мекку загонит и плясать перед святыми заставит. Только улыбка эта моментально гаснет, а губы кажутся неприятно сухими, ведь Чимин там не один, с Тэхеном, который уже наверняка успел в красках описать случившееся около подвала. Чонгук ведь обещал, клялся, что никогда не бросит, всегда будет рядом, а как теперь в любимые кристальные глаза смотреть, что говорить и есть ли смысл в словах?       Сердце от этих мыслей так быстро в груди начинает колотиться и вдруг настолько страшно становится, что альфа беспомощно рот открывает, но сказать ничего не может. Чонгук не хочет расставаться. Он попросту не готов услышать эти слова из любимых плюшевых уст или еще хуже — не услышать ничего вовсе. Чимин на него раненым котёнком взглянет, а потом подбородок вздернет и молча уйдет к другому, а Чонгук не готов. Если к этому вообще можно быть готовым… — Думаю, мы должны вернутся в подвал и немного отдохнуть, — Намджун прерывает бесконечные размышления, медленно перетекающие в панику. — Вы выглядите просто ужасно, потому что спали больше суток тому назад. В таком состоянии вы никого не найдете, а только погибнете. Если Чимин с Тэхеном живы, то они определённо будут двигаться к подвалу. — Ты прав, — Чонгук кивает несколько раз, слишком быстро, явно истерически. Запихивает руки в карманы брюк, чтобы никто не заметил как дрожат пальцы, а лишь после разворачивается к остальным, из последних сил вкладывая в голос стальную решимость. — Я доведу вас до подвала, а сам пойду к ним навстречу. Если мы не вернемся в течении суток, то двигайтесь дальше самостоятельно. — Не будет так, — Намджун качает головой в стороны, напрягая скулы от негодования. — Куда ты собрался идти, если еле на ногах стоишь? Нам всем нужен рассудительный и сильный руководитель, а не уставший, дёрганный полутруп. Ты и двух кварталов не пройдешь, как потеряешь сознание. Возвращайтесь в подвал и попытайтесь поспать, а за Чимином и Тэхеном пойду я. — Это моя работа, — Чонгук кривится, недовольно сведя брови на переносице. Если на спасение его омеги отправятся все, кроме него самого, то эго альфы придушит его где-нибудь во сне. — Знаешь, что действительно привело к краху человечества? — Намджун складывает руки на груди, немного опустив подбородок. — То, что люди забыли установленные веками традиции, потеряли уважение к законам созданным предками, все больше отдавали себя технологиям и новым нормам морали. Когда ты в последний раз проявлял должное уважение к своим хёнам? — При чем здесь это вообще? — Чонгук всплескивает руками. — Я уже и забыл это глупое слово. Я руководитель и моя работа заботится о членах группы, а не выяснять кого и как нужно называть. — А при том, что я тебе «хён», — Намджун опускает огромную ладонь альфе на затылок, по-отцовски поглаживает, подталкивая к выходу. — Это значит, что ты меня слушаешь, уважаешь и если я сказал идти спать, то ты идешь спать, малец.       Намджун выталкивает Чонгука на улицу, разворачиваясь ко всем остальным, дабы окинуть выжидающим взглядом. Альфы разведки моментально начинают семенить в сторону выхода, понимая, что если руководитель не смог переспросить Джуна, то они и подавно не смогут. — Тебе нужно особое приглашение? — беловолосый альфа вздергивает бровь, стрельнув глазами в стоящего посреди комнаты Хосока, который, в отличии от остальных, так и не сдвинулся с места. — А Юнги? — шатен разворачивается к забившемуся в угол мужчине, за все время их диалога не сдвинувшемуся с места и даже не моргающему. Мясник так и продолжал уже долгое время сидеть в углу и сверлить бездыханное тело Феликса полностью пустым, отрешенным взглядом. Только мелкая дрожь в ладонях выдавала то, что мужчина еще жив, ведь даже на плач ребенка в своих руках, тот внимания не обращал.       Намджун бросает в сторону Мясника быстрый взгляд, тихо, практически незаметно, скрипнув зубами. Одного осознания, что он друг Джокера было достаточно для ненависти, но Намджун отлично помнил, кто принимал непосредственное участие в убийстве его родителей. Он не видел его ни разу за те долгие четыре года, что просидел в заточении и даже забыл о его существовании, надеясь, что шизик сдох в какой-нибудь канаве, то тот оказался достаточно живучим.       Только бросить его здесь совесть альфе так и не позволила, хотя крики Хосока выслушивать тоже не хотелось, поэтому он опустился перед Юнги на корточки, закрывая собой обзор на остальную часть помещения. — Мне ты не хён, — неожиданно произнес темноволосый альфа, мимолетом облизнув пересохшие губы. — Полагаю, что старше тебя, — Намджун усмехнулся, первым делом попытавшись отобрать плачущего ребенка, но когда Юнги начал сопротивляться, больно вывернул тому руку. — Я все равно не уважаю тебя, — темноволосый альфа зашипел, потирая ушибленное место на сгибе локтя, пока Намджун аккуратно укутал младенца в растрепавшееся одеяло, передав Сокджину. — Мне это и не нужно, — больше к сидящему Юнги Монстр не поворачивался, медленно направляясь в сторону выхода. — Хочешь сидеть здесь и страдать? Пожалуйста. А мы с Хосоком пойдем дальше, в заполненный зараженными город, где ему придется столкнуться с этими тварями лицом к лицу. Заодно проверим боевую подготовку маленького доктора.       Хосок сути сказанного не понял, поэтому попытался остаться в кафе, но Намджун все равно вытолкал его на улицу, никому больше не позволив войти внутрь. Он закинул на Юнги самую действенную наживку, ведь ни один любящий альфа в здравом уме, не отпустит свою любовь сражаться в одиночестве, а потому знал, что уже через несколько минут Юнги хмурой тенью будет двигаться позади Хосока. Стоит заметить, что Мясника он сильно недооценил, ведь тот выскочил на улицу меньше, чем через пять секунд. — Раз все в сборе и спорить больше никто не хочет, двигаемся ровной шеренгой в сторону подвала, а я пойду навстречу Чимину и Тэхену. ***       Тэхен прищуривается, чтобы иметь возможность рассмотреть хоть что-нибудь в окружающем мраке. Ночной Сувон холодный и неприветливый. Сквозь отверстия разрушенных зданий просачивается колкий ветер, напевая тихую мелодию. Луна в этот день была молодая. Висела на небе маленьким закругленным отрезком, практически не освещая землю. Альфа постоянно поднимал на нее пустой, мимолетный взгляд, словно надеялся, что вот-вот она ему что-то скажет, но та упорно молчала. Чимин уже давным давно сопел на его ключице, свесив руки с широких плеч, так что не видел, как лунный свет отражался в неспокойных глазах Тэхена, заставляя те сиять подобно бриллиантам.       Он ей явно нравился. Ночное светило играло бликами в кучерявых волосах, мягко скользило сиянием по обнаженной, бледной коже живота, освещало четкую линию подборка и губ. Было в них нечто единое, сплоченное, считающиеся непостижимо великим, одиноко прекрасным. Луна была одна, Тэхен был одинок. Никто не любит тьму. Дети спешат вернутся домой до наступления сумерек, а омеги, оказавшись ночью на улице, опасливо оглядываются по сторонам. Тьма тоже одинока. Она кажется холодной, опасной и пугающей — неизведанной. Тэхен тоже таким казался. Мало кто задумывался о том, что лишь находясь среди мрака, можно познать вершину спокойствия. Он окутывает со всех сторон, закрывает собой от всего мира, защищает. Но только если его познать. Еще в древние времена ночь была лучшим другом синоби, не врагом, а верным союзником. Ее не нужно было менять, она по сути своей была идеальна, достаточно было лишь принять эту тьму.       Тэхен темноты никогда не боялся, знал, что самое страшное чудовище в ней, это он сам. Единственное, чего он когда-либо боялся, даже не так, скорее это доставляло ему дискомфорт — холод. Когда он маленьким ребенком умирал на кафельном полу в ванной, было очень холодно. Это мороз пронизывал каждую клеточку его тела, заставлял кости биться друг о друга. В затхлых стенах психиатрический лечебницы тоже всегда было очень холодно. Старое помещение, наполненное искалеченными, брошенными душами, абсолютно не нуждалось в отоплении. Тэхен ночами молился о том дне, когда наполнит это помещение теплом и этот день настал, когда здание охватили языки пламени. Холодно было каждый раз, когда Чимин отдалялся от него. Этот мороз шел изнутри, созданный его телом искусственно, он заставлял фарфоровую кожу покрываться мурашками, а кончики пальцев синеть. Холодно и сейчас.       Шаги его становятся все медленнее, тяжелее и отчаяние, больше похожие на безостановочные рывки. Чимин тяжелый, от чего затекает спина, а руки слабеют, но Тэхен не допускает даже мысли о том, чтобы отпустить мальчишку. Возможно, больше ему никогда не выпадет шанс чувствовать теплое тело настолько близко, равномерное дыхание в шею и то, как белые волосы щекочут кончик носа. Тэхену все это нравится настолько сильно, что он не позволяет себе остановиться, хотя бы на мгновение прервать болезненное наслаждение. Будь его воля, он бы дышал им каждый день. Он бы распорол ему живот, чтобы заглянуть внутрь, убедиться, что его органы настолько же прекрасны. Он бы задушил его, чтобы словить последний вздох, вылетающий из легких, чтобы последнее, что Чимин видел перед смертью, было его лицо. Светлячок был его личной наркотической дозой, попробовав которую однажды, слезть больше невозможно.       Теперь он понимает Чонгука, который удалбливался наркотиками, чтобы создать иллюзию Чимина рядом. Тэхен умер бы после первого употребления, потому что слишком жадный, потому что захотел бы больше, потому что не знает меры ни с чем, что связано с его искусством. Он попробует. Пускай Чимин раскрошит ему мозги, вспорет грудную клетку, заставит окаменевшее сердце вновь биться о ребра. Обязательно попробует. Тэхен готов пожертвовать ради него всем, включая собственную гениальность. — Пить хочу, — тихий, сонный голос доносится откуда-то снизу, а у альфы кожа покрывается мурашками, от того как теплый воздух просачивается сквозь плюшевые губы, скользнув по его ключицам. — У нас ничего нет, — Тэхен слишком плотно сводит челюсти, практически до скрипа, потому что ненавидит не удовлетворять его. Если бы сейчас ему предложили отрубить пальцы, лишить возможности рисовать, взамен на бутылку с водой, то альфа бы согласился.       Без раздумий.       В его мире не существует ничего важнее Чимина. — Спина болит, — омега начинает вертеться, пытается умостится поудобнее, комично пыхтит, нечаянно царапая отросшими ногтями чувствительную кожу мужчины, но тот не жалуется, даже не кривится. Любое прикосновение светлячка — дар небесный, даже если болезненное. — Почеши.       Чимин любит когда ему чешут спинку. Тэхен открыл это случайно, однажды ночью, но после этого омега не мог заснуть, если его не чесали. Он делал это каждый вечер, без исключения, ждал, пока разнеженный душем омега взберется на постель и плюхнется животом ему на грудь, намекая мужчине, что готов к обязательному ритуалу. Тэхен любил водить пальцами по выпирающим ребрам и ровной полоске хребта, вырисовывал известные только ему узоры, пока до слуха не доносилось равномерное сопение.       Неожиданно, сознание пронзает яростная мысль о том, что Чонгук тоже теперь так делает, но взбесившийся в мгновение альфа старается прогнать ее прочь. Чувство собственничества опережает все остальные эмоции и в глубине души Тэхен хочет верить, что это был особенный ритуал, только для них двоих. — Ты такой горячий, — Чимин расслабляется, когда руки начинают блуждать вдоль позвоночника, тихо сопит носом и практически мурлычет, иногда дергаясь из-за приятных ощущений. — Хорошо, что тебе не холодно, — Тэхен улыбается, практически невесомо коснувшись пальцами чужого белья на пояснице, но то оказывается ледяным и насквозь мокрым, что заставляет альфу недовольно поджать нижнюю губу. — Нет, Тэ, ты действительно очень горячий, — Чимин вновь начинает елозить, упираюсь руками ему в плечи, дабы приподняться. Пухлые, немного обветренные губы плотно прислоняются ко лбу мужчины, пока тот рассматривает ровную линию подбородка перед собой и неожиданно дернувшийся кадык. — У тебя жар, — омега для достоверности еще несколько секунд держит около его лба ладонь, потом задумчиво кривится, от чего Тэхен не может скрыть улыбку. — Это просто ты очень холодный, — альфа пытается умостить Чимина удобнее для себя, потому что чувствует, что еще немного и руки предательски подведут его. — Я же говорил снять белье, но кто будет меня слушаться. — Да, но заболел ты, а не я, — омега обхватывает его двумя ногами за торс, так что идти становится значительно легче. Когда Чимин лежал на нем мертвым грузом, каждый шаг казался практически невыносимым. — Как это вообще могло произойти? Лето в самом разгаре. Ты такой мерзляка, Тэхен. Все потому что у тебя тоже мокрые трусы. — У меня нет, — альфа играет бровями, наблюдая, как лицо Чимина забавно вытягивается в удивлении. — В отличии от тебя, я забочусь о своем здоровье и снял их еще на мосту. — Почему я этого не видел? — А ты хотел это увидеть? — даже сквозь пелену мрака Тэхен может отчетливо рассмотреть, как у Чимина краснеют кончики ушей, а зрачки начинают беспорядочно метаться в стороны, так и не отыскав спокойного места. Смущать светлячка было самым приятным баловством из того немногого, что он все еще мог себе позволить. Все-таки этот маленький омега ничего не смыслил в заигрываниях и мило смущался каждый раз, стоило альфам выкинуть нечто двусмысленное в его сторону. Правда, Тэхен глотку перегрызет любому другому мужчине, который посмеет сказать нечто подобное.       Его неимоверно успокаивала мысль о том, что Чимин с Чонгуком не заходили дальше поцелуев. А он знает, что не заходили. Ему доставляло садистское наслаждение, знать, что изнутри светлячок все еще подстроен под него. — Мы должны остановится и попробовать развести костер, — омега переводит тему, как делает в последнее время слишком часто, не хочет ругаться, но при этом явно показывает недовольство. — Если мы остановимся, то я замерзну еще сильнее, — Тэхен проводит языком по верхней десне, тихонько цокнув. В действительности ему плевать, сдохнет он от температуры или от обморожения, но выпускать Чимина из рук по прежнему не хочется, а тот, коснувшись земли, сразу отскочит. — Я же сказал, что мы разожжем костер, — блондин вновь виляет, не пытается выбраться, а просто балуется, желая подействовать альфе на нервы, словами простолюдинов — выпендривается. — Я прям вижу, как из груды бетона ты достаешь горсть хвороста, а после волшебным трением палочек друг об друга создаешь искру, — язвит, легким взмахом головы забрасывая мешающие кудри назад. — Меня учили этому на спецподготовке, — Чимин кривится, от чего губы становятся еще больше, а на носу образуется несколько ровных складок. — Жаль, что молчанию тебя там не учили, — возможно это прозвучало обидно, потому что омега моментально отвернулся по мере своих возможностей и больше не произнес ни слова. Тэхену вообще крайне трудно различать, какие его слова могут задеть других людей, только если он не пытается сделать это специально. Благо, по выражению лица Чимина он уже давно научился различать, какие слова и жесты кажутся тому обидными, поэтому, даже не чувствуя своей вины, всегда извинялся.       Тэхен прищуривается, разглядывая полуразрушенное небольшое здание спереди, по виду которого слишком трудно предположить, что оно представляло из себя раньше, зато под частью уцелевшей крыши, можно будет безопасно остановиться. Чимин довольно улыбается, когда касается пальцами земли, ведь его прихоть все-таки исполнили, а альфа придирчиво оглядывается по сторонам, понимая, что ни о каком костре не стоит и мечтать. — Ты просто должен немного поспать, — Чимин садится на землю, что является поступком чересчур опрометчивым, ведь мелкие камешки моментально впиваются в попу, а из-за мокрого белья становится лишь холоднее. — Все-таки последний раз ты отдыхал более суток назад. — Ложись на меня, — Тэхен садится, стараясь облокотится спиной на стену так, чтобы сократить шансы исцарапать спину о грубую поверхность бетона до минимума, но когда омега всем весом опускается сверху, это начинает казаться невозможным.       Правда, то ли из-за изобилия физических нагрузок, то ли из-за длительного бодрствования, а может свою лепту вносят задатки болезни, но стоит альфе закрыть глаза, как боль в спине моментально улетучивается, а давление чужого веса на ребра становится практически неощутимым, позволяя ему погрузиться в беспокойный сон. Снилось ему нечто абстрактное и непонятное, слишком размытое, чтобы сохраниться в памяти, но достаточно четкое, чтобы оставить после себя неприятный осадок. ***       Сознание озаряет голову неприятно, болезненно, а веки кажутся слишком тяжелыми, так что поднять их становится сродни пытке. Сквозь пышный веер опущенных ресниц Тэхену удается рассмотреть яркие солнечные блики, почувствовать холодные прикосновения к горячей коже и тихое бормотание о том, что его лихорадит, а дальше снова наступает тьма.       В следующий раз альфа просыпается от того, что его окружает нечто отвратительно теплое, липкое к коже и явно движущиеся, ведь от постоянной тряски начинает тошнить. Слизистая глаз неприятно пощипывает из-за сухости, а губы приоткрываются в попытке захватить порцию кислорода, но тот оказывается горячим настолько, что из горла вырывается дерущий кашель.       Тэхен несколько раз моргает, дабы рассмотреть хоть что-нибудь среди движущихся перед глазами пятен, довольно усмехаясь, когда замечает ровную линию позвоночника. Его снова несут на руках и эти перекатывающиеся под загорелой кожей, покрытые полосами мышцы, он не спутает ни с чьими другими. — Убить хотел, а уже второй раз спасаешь, — слова выходят кривыми, слишком тихими, требующими от альфы немалых усилий. Будь он сокрушенный болезнью, горящий в агонии, находящийся на грани жизни и смерти, но язвить не перестанет никогда. — Если бы я действительно хотел тебя убить, то ты бы уже давно лежал в могиле, — Намджун поджимает губы, бросая мимолетный взгляд на Чимина, который сидит на другом его плече и весело болтает ногами, усердно делая вид, что не подслушивает. — Точно также, как и ты никогда не хотел убивать меня. — Я хотя бы попытался, — Тэхен усмехается по мере своих возможностей, в противовес собственным негативным высказываниям, вцепляясь пальцами мужчине в спину, словно тот вот-вот растворится. — Приступы бесконтрольной агрессии — нормальная практика при твоем диагнозе. Я помню, как ты пытался меня убить, но также я помню еще кое-что…       Намджун резко открывает глаза, слыша тихий скрип дверных петель в затхлом помещении. Попытка пошевелить ногой сопровождается привычным скрежетом цепей, а дальше носа находится его самая близкая подруга — непроглядная тьма. Он не знает сколько находится здесь, который сейчас час или время года, единственное, что может распознать Намджун, так это того, кто вошел в подвал.       Воздух моментально наполняется чистым концентратом лаванды, но Тэхен остается стоять где-то в противоположном углу, словно боится подойти ближе. Он навещает брата редко и хотя Намджун абсолютно потерялся во времени, но понимает, что последнее посещение происходило давно настолько, что кажется будто целую жизнь тому назад.       Тэхен не двигается и кажется даже не дышит, но чувствительный слух улавливает бешено стучащее сердце о грудную клетку, а после воздух рассекает тихий всхлип. — Почему ты плачешь? — вопрос получается скомканным, нечётким, ведь Намджун со всех сил старается придать голосу безразличные нотки, но ему не плевать. Никогда не было плевать.       Тэхен продолжает стоять, ничего не отвечает, но светловолосый альфа слишком отчётливо слышит, как шуршит одежда, а ладони скользят по заплаканному лицу, стараясь избавиться от слез. Они бегут нескончаемым потоком, огибают ровную линию подбородка и слишком громко падают на бетонный пол.       Намджун поднимается, а каждое его движение сопровождается громким скрежетом цепей в подвальном, мертвенно тихом помещении. Тэхен приходит редко и всегда плачет. Приступы агрессии сменяются тяжелой депрессией и Намджун отлично понимает, что в такие моменты, его маленький брат попросту не знает, куда еще можно пойти. Ищет спасение в руках чудовища, потому что все еще любит его больше всех. — Иди ко мне, — большие руки вытягиваются вперед, приглашают, а Тэхен больше не ждет, практически падая на мужчину, вцепляется пальцами в лохмотья одежды, крича громко настолько, что гул его голоса разносится в холодных туннелях катакомб.       Намджун проводит рукой по вьющимся волосам, мягким, приятно отдающим запахом травяного шампуня. Ощущает кожей нежный шелк струящейся рубашки и холодные украшения на чужих пальцах, неприятно обжигающие открытые участи. Тэхен всегда был очень красивым мальчиком, вероятно самым прекрасным, что попадало в пределы его подвала. Он приятно пах, был мягким наощупь и даже всхлипы его звучали, словно течение ручья, тихое, но беснующееся.       Было в подобных моментах нечто запредельное, недоступное скупому сознанию Намджуна, ведь не смотря на всю ненависть к плачущему существу в его руках, он продолжал безумно восхищаться им. Он был прекрасный и утонченный, но за всем видимым лоском скрывался острый, как лезвие, ум и само существование Намджуна было тому доказательством. Тэхен был начитанным, пытался изучать иностранные языки и умел играть на скрипке. Светловолосый альфа изредка слышал ее тонкую мелодию, просачивающуюся сквозь стены и никаких сомнений не оставалось, что подобное искусство мог творить лишь его брат. Отец гордился бы таким Тэхеном, сильным и должно быть счастливым, успешным, но счастливые люди не приползают в слезах к своему предателю. — Ты не должен плакать, мой маленький Тэ, — Намджун опускается вместе с ним на пол, скользит ладонью по ровной линии выпирающего позвоночника, невесомо поглаживая. — Я никому не дам тебя в обиду, ты же помнишь?       Тэхен нервно трусит головой, откидываясь щекой на широкую грудь, продолжает глотать предательские слезы, болью сковавшие горло. — Ты уже пробовал писать мазками? — Намджун переводит тему, хотя спрашивает из любопытства, готовый впитать даже самую крошечную крупицу информации снаружи. — Клод Моне воистину был гением, — Тэхен улыбается, проводит кончиком языка по губам, ощущая солоноватый привкус. — Я множество раз пробовал, даже писал репродукции. Это оказалось так сложно. Цвета постоянно смешивались в одно сплошное серое пятно, поэтому приходится ждать пока первый слой полностью просохнет, а уже потом наносить второй. Мне приходилось делать порядка пятидесяти слоев, а если потерять терпение, то можно одним неудачным мазком испортить картину на завершающей стадии. Знаешь, краски на холсте сохнут гораздо дольше, чем на бумаге. Это был действительно захватывающий опыт. — Но у тебя получилось, — Намджун улыбается, перебирая шелковистые кудри, накручивает пряди на палец, а после отпускает. — А ты сомневался? — Тэхен громко шмыгает носом, приподнимая голову, но моментально опускает обратно. — Пейзажная живопись далась мне быстро, хотя требовала немалых усилий. Теперь я хочу попробовать писать мазками людей. Правильно подобранный цвет кожи, легкий румянец, тени — для этого нужно очень тонко чувствовать грань оттенков. Закрасить губы просто розовым или алым недостаточно, должна присутствовать композиция из множества цветов, которые все вместе создадут произведение искусства. — Уверен, что у тебя получится, — Намджун вздыхает, слыша, что тот наконец-то перестал плакать. Подобные моменты кажутся ему бесценными, но ничего не меняют, ведь покинув пределы подвала, Тэхен вновь превратится в Джокера, а возможно даже забудет все происходящее здесь. — Хочешь я покажу тебе несколько последних работ? — Темноволосый альфа приподнимается, сверкая зеркально-чистой голубизной собственных глаз. — Хочу, — Намджун поджимает губы, потому что знает, что будет происходить дальше. Кожу обдает холодом, когда вес чужого тела пропадает, а Тэхен торопливо семенит в сторону двери, в спешке захлопнув ту слишком громко.       Больше он не возвращается и никакие картины не показывает. Как всегда…       Тэхен поджимает губы, понимая, какие именно моменты пытается припомнить ему мужчина. В мгновения самого сильного отчаяния, когда казалось, что в мире не осталось ни одного спокойного места, Тэхен всегда приходил к нему, но до сегодняшнего времени думал, что все это было лишь сном. — Сколько бы ты не пытался отрицать этого, но ты болен, — Намджун качает головой в стороны, привычно поглаживая выпирающие косточки чужого хребта, второй рукой аккуратно хватая Чимина за лодыжку, который чуть не завалился назад, полностью погрузившись в разговор.       Тэхен поджимает губы, стараясь выдать нечто колкое, но все еще затуманенное болезнью сознание не может ничего придумать. Он всегда позволял себе злиться на брата, ненавидеть, притуплял все другие чувства, но они все равно рвались наружу, напоминая о себе каждый день. — Я помню, что ты сказал в обрыве, — из последних сил бьет альфу по спине, чувствуя, как силы вновь покидают его, а желание заснуть превышает все остальные. — Обещал, что когда мы придем в Сеул, ты купишь мне… — слова тонут в усталости, обрываются, так и оставаясь не озвученными. Тэхен вновь погружается в беспокойный, вызванный горячкой сон, а Намджун закусывает губу, продолжая гладить чужую спину. — Что ты обещал купить ему? — Чимин любопытно дергает ногами, наклоняясь, дабы заглянуть мужчине в лицо. — Карандаши, — Намджун отдергивает голову, всем своим видом показывая, что продолжать этот разговор не планирует. — Я обещал купить ему цветные карандаши. ***       Чонгук нервно трет левый глаз, который, как ему показалось, начал неприятно дергаться. Мысли, словно пленницы, мечутся в черепной коробке, преисполненные надеждой на освобождение. Впервые ему стало тесно в собственном сознании. Он проспал всего несколько жалких, беспокойных часов, если эти бесконечные метания можно назвать сном. Ему снилась смерть Феликса, смотрящие с мольбой карамельные глаза, а потом все это рушилось, кистью мастера окрашивалось в алые оттенки. Потом ему мерещился Чимин, Тэхен и все самое отвратительное, что могло происходить между ними. Этой злополучной ночью ему снилось много всего, неприятного и разочаровывающего, поэтому Чонгук слишком твердо решил, что больше не будет спать.       Он сидел около стены уже несколько часов, сверлил взглядом пустоту подвального помещения, словно играл в гляделки с воздухом. Иногда его посещала сумбурная мысль сорваться с места и бежать, далеко, пока дыхание не собьётся, а тело не рухнет от усталости, но Чонгук продолжал сидеть. Прикованный к полу, он был поглощен самым томительным чувством на земле — ожидаем. Это угнетало, подталкивало к отвратительным вещам, таким как раздумья. Чонгук думал обо всем на свете: их безвыходном положении, своем прошлом, родителях, Вите и жизни в Сеуле, но больше всего он думал о своем Чимине, который возможно уже даже не был его. Было в этом нечто с привкусом самоуничтожения, но Чонгук верил, что только так происходит самопознание.       Еще через несколько минут, а может часов, ему начал мерещится смех. Он слышал, как хохочет Чимин. Сначала тихо, но потом громче и громче, пока слишком знакомый звук не заполнил собой все пространство подвала, а Чонгук не вцепился пальцами в волосы. Лишь на мгновение ему показалось, что он окончательно лишился рассудка, что все происходящее обернулось настоящей трагедий для его психики, пока двери в подвал не распахнулись и на пороге, окруженный мягким солнечным светом, действительно не появился улыбающийся Чимин.       Это был мираж, наваждение, заставившее Чонгука моментально подскочить на ноги, но тут же осесть обратно. В глаза бросились оголенные, покрытые синяками и царапинами ноги в грязных носках, подозрительно пышные волосы и черная водолазка, которая принадлежала другому альфе. Самого Тэхена под руку втащил Намджун и Чонгук был готов поклясться, что услышал звук битого стекла, когда тот оказался обнаженным по пояс.       Мысли завертелись в голове назойливым роем пчел, жалящим уязвимое сознание. Нещадно они заставляли наливаться красным и пульсировать единственную мысль: сегодня ночью, любовь всей его жизни, любил кто-то другой. — Гуки, — родной голос прозвучал слишком радостно, но раздался где-то далеко, хотя нечто теплое определённо упало ему на руки. Чонгук приобнял его, лишь мимолетом коснулся чужого позвоночника и замер, словно на миг оказался дома. Чимин пах чем-то неописуемо приятным, ощущался неземным и незаменимым, но альфу так и не оставила назойливая мысль о том, что больше он не принадлежит ему. — Пожалуйста, не бросай меня, — слова вырвались на волю слишком резко, жалкие, преисполненные отчаянием и страхом, инъекцией запущенными под кожу. — Я так люблю тебя, каждой клеточкой своей души, целиком и полностью. Никогда я не прощу себе сегодняшнюю ошибку, никогда не позволю тебе уйти и если ты вновь попробуешь сбежать меня, то клянусь, что задушу тебя собственными руками, лишь бы ты не принадлежал никому другому, — пальцы неожиданно сильно вцепляются в хрупкое тело, а зубы клацают на нежном плече, словно весь организм Чонгука противился его уходу. — Мне больно, — Чимин дернулся от резкой боли, попытался вырваться из цепких объятий, но альфа сдавил его сильнее, беспощаднее, пока тихий хруст позвонков не разукрасил мертвенно тихое пространство, а на языке не проступил металлический, кровавый привкус.       Чонгук был единственным, любимым ребенком в обеспеченной семье. Он привык всегда получать то, что хочет и никогда ни с кем не делится. Слишком жадный, пропитанный чувством собственничества ко всему, что считал своим. Поэтому сейчас шершавые ладони скользнули под плотную ткань водолазки, задирая ту вверх, а зубы оставили неаккуратные следы везде, куда смогли дотянуться.       Чонгук укусил выпирающие косточки ребер, бережно обведя отпечаток пальцами, пометил живот, оставил круглый след вокруг розового соска, на ключице и даже вцепился в ровную линию челюсти. Он укусил бедро, дотянулся зубами к ляжке, попе, поднял чужую ногу, чтобы пометить икру, пока Чимин полностью: от миниатюрных пальчиков ног, до кончиков волос, не оказался покрытым разноцветными следами. — Ты принадлежишь мне. Каждый миллиметр твоего тела, каждая улыбка и слезинка принадлежат только мне. Все это моё. Сегодня и навсегда. — Чонгук бормотал неразборчиво, вцепившись пальцами в чужое тело, сжимал сильно, словно омега мог раствориться. — Скажи это, Чимин… Скажи, кому ты принадлежишь.       Шершавые ладони скользят вверх, обводят следы на шее, зажившую метку, пока не добираются до подбородка, заставляя омегу смотреть прямо ему в глаза. Там, среди беспокойных льдов, застыли маленькие кристаллики слез, невидимыми дорожками скатывающиеся по щекам, которые альфа бережно собирает губами. Он так безгранично и бесповоротно любит его. Это невозможно описать словами, ведь ни в одном из них нет столько смысла, сколько вложено в эти чувства.       Чимин моргает несколько раз, рассматривая черные бездны напротив. Каждая клеточка тела полыхает, пульсирует болью, а чужие руки сжимают слишком крепко, так что на мгновение ему кажется, что вот-вот случится очередная паническая атака, но этого не происходит. Неожиданно, он ловит себя на странной мысли о том, что абсолютно не боится Чонгука. Даже после случившегося минуту назад, даже не смотря на то, что этот альфа в разы сильнее и не беря в учет то, что он находится слишком близко — Чимин все равно не боится. Это неописуемо великое чувство доверия к любимому человеку, оказывается чем-то неизведанным, слишком чуждым, но нечто в глубине души знает наверняка, что Чонгук ему не обидчик. — Ты думаешь, что я изменял тебе? — глаза расширяются лишь от мысли о подобном, лишь от осознания, что Чонгук вообще может подозревать о таких гнусностях. — Я даже думать об этом не хочу, — альфа узит взгляд, потому что зверь внутри беснуется, рассудка лишается, норовит вырваться наружу и все вокруг в пепел обратить, но такого допустить нельзя.       Точно также, как нечто в глубине Чимина заставляет его не боятся Чонгука, так и нечто в глубине Чонгука, заставляет того держать себя в руках. — Этого не было и априори не может быть, — омега поджимает губы, обхватывая чужое лицо двумя ладошками. Большим пальцем проводит по напряжённой скуле, второй рукой зарывается в короткие волосы на затылке и Чонгук льнет к нему, как брошенный котенок, отчаянно нуждающийся в ласке. — Мои вещи утонули в реке и Тэхен поделился своими, чтобы я не замерз. Между нами было несколько слишком откровенных разговоров, но ни разу, ни словом, ни помыслом я не давал ему шанса на то, что между нами может быть нечто большее, чем дружба. — Это правда? — Чонгук подбирается, заглядывая в небесные глаза напротив, разворачивается к Тэхену, который все это время сидел в противоположном конце комнаты, уперевшись лицом в ладони и даже не смотрел в их сторону. — Ты не считаешь меня предателем? — А должен? — Чимин вздрагивает брови, вновь поглаживая чужой затылок, ведь заметил, насколько сильно мужчина успокаиваться от подобных жестов. — Вы оба говорите, что ты предал меня, но ведь я отвлекал зараженных именно ради того, чтобы ты спасал Феликса. В конце концов, я понимаю, насколько большой груз ответственности приходит вместе с званием главнокомандующего. — Я не спас Феликса, — Чонгук качает головой в стороны. Разнеженному долгим отсутствием сна сознанию, прочувствовать происходящее оказалось слишком сложно. — Он умер вчерашним вечером. Я не пошел за тобой, но и его уберечь не смог. Я вообще ничего не смог. — Где Тэджин? — Чимин разворачивается, дабы выцепить взглядом младенца, лежащего в руках Сокджина и лишь после облегченно вздыхает. — Как это могло произойти?       Чонгук рассказывает о случившемся бегло, старается не упускать детали, хотя получается крайне плохо. Слова отказываются связываться в предложения, язык заплетается, а мысли путаются, превращаясь в одно неразборчивое пятно. Где-то на середине рассказа, Чимин ловит себя на мысли, что абсолютно не слушает, вместо этого рассматривая дрожащие, покрытие татуировками руки и огромные синяки под глазами. Чонгук относился к тому типу людей, которые слишком плохо спали. Малейшее эмоциональное напряжение могло лишить их спокойного отдыха на длительный промежуток времени. — Ты должен поспать, — Чимин безжалостно перебивает мужчину, наконец-то находя объяснение перепадам настроения, приступам нервозности, спутанным мыслям и странному поведению. — Нет, — Чонгук резко качает головой в стороны, передергивает плечами, словно старается взбодриться. — Вы вернулись, а значит теперь мы должны двигаться дальше.       Чимин плотно сводит брови, из-за чего на лбу образуются ровные складки. Медленно он начинает переваривать полученную информацию, вспоминает о больном Тэхене, уверенно проводит параллель к потерянному Сокджину с младенцем на руках и голодному Тэджину. Все они нуждаются в помощи прямо сейчас, но Чонгук в таком состоянии не может помочь даже сам себе. — Я очень устал, — омега театрально вздыхает, всем весом наваливаясь на мужчину. — Мы может полежать несколько минут, а потом отправиться в путь? Мне кажется, что я сейчас потеряю сознание. — Конечно, — Чонгук торопливо подхватывает его на руки, отходя ближе к стене, но вместо того, чтобы лечь на него, Чимин садится самостоятельно, похлопывая руками по коленкам. — Я хочу около стеночки, а ты ложись, — альфа хотел начать возмущаться, вновь сказать, что не нуждается в отдыхе, но стоило занять любимую позицию, уперевшись носом в мягкие бедра, как спорить неожиданно перехотелось.       Чимин улыбнулся, скользнув руками по каменным мышцам чужой спины, аккуратно размял каждую, одной ладошкой поглаживая короткие волосы на затылке.       Чонгук прикрыл глаза лишь на секунду, потому что был уверен, что не заснет. Дышал знакомым ароматом лаванды, смешавшимся с его магнолией, чувствовал под пальцами теплую кожу и неожиданно куда-то уплыл, провалившись в нечто мягкое и наконец-то спокойное. — Одну проблему я уже решил, — Чимин продолжал гладить немного жесткие волосы, мимолетом пробегаясь пальцами по излюбленным узорам татуировок на руке, плотно вцепившейся в его ляжку. — Сейчас немного посижу и решу остальные… ***       Чонгук просыпается резко, когда непривычное чувство накрывает каждую клеточку тела. Мышцы спины приятно ноют истомой, а глаза пощипывают, желая побыть закрытыми еще несколько секунд. Сознание спокойное, разнеженное, тянется медленным ручейком, а мысли проникают в голову постепенно, сменяя одна другую. Вспоминает, как заснул в объятиях Чимина, непроизвольно поднимая руку вверх, чтобы ощутить над собой нежное тело, но пальцы натыкаются на шершавую поверхность бетона.       Чонгук подскакивает на месте, поднимая голову, ведет носом, когда слизистой неожиданно касается аромат жареного мяса и едкого дыма. Оглядывается по сторонам, замечая открытые на поверхность двери и несколько сидящих около стены альф разведки. — Где все остальные? — поднимается, потирая щеку, которая начала приятно покалывать, а когда ему указывают в сторону выхода, медленно вышагивает по ступенькам вверх, зажмуриваясь из-за яркости солнечного света.       Снаружи открывается удивительный вид на разбросанные вещи и сидящих в неровном круге людей. В центре находится небольшой костер, где истлевают ярко оранжевые угли, а сверху него расположилась странная, созданная их найденной арматуры конструкция, вероятно для приготовления пищи.       Сбоку раздается неразборчивое бормотание Сокджина, так что Чонгук моментально разворачивается к источнику звука, первым обращая внимание на закутанного в одеяла недовольного Тэхена, а уже после на омегу, пытающегося запихнуть тому в рот ложку непонятного варева. Неподалеку от них развалился Намджун, пристально наблюдающий за происходящим, а еще дальше стоит курящий Юнги, отстраненно рассматривающий улицу. В ноздри резко бьет приятный аромат, вынуждающий альфу обратить внимание на Хосока, отчаянно пытающегося пожарить мясо.       Сердце отстукивает приятным ритмом спокойствия в грудной клетке, замирая окончательно, когда взгляд ловит стоящего на коленках Чимина. Рукава графитной рубашки закатаны до локтей, а белоснежные, сильно отросшие волосы завязаны сзади в аккуратный хвостик, выбивающиеся пряди из которого треплет теплый ветер. Маленькие пальчики аккуратно колыхают воду в тазике, а свободной рукой он придерживает под голову младенца, бережно отмывая того от скопившейся дорожной пыли. Чимин ярко улыбается, явно разговаривает с ребенком и вероятно щекочет того, ведь по округе разносится заливистый детский хохот.       Все окружающие звуки испаряются, а мир Чонгука концентрируется на омеге и бешено стучащем в груди сердце. Взгляд жадно впитывает каждое его движение, невесомое шевеление губ, очередную улыбку и мимолетное, нежное касание. Чимин поднимается, аккуратно обнимая младенца, абсолютно не обращает внимания на брызнувшую в стороны воду и бережно укутывает того в небольшое покрывало, обтирая одной рукой. Он хотел бы запомнить эту картину на всю жизнь, вбить чернилами под кожу, выжечь на внутренней стороне века, дабы созерцать каждый раз, закрывая глаза. — Ты проснулся, — Чимин наконец-то замечает замершего в проходе мужчину, торопливо сокращая между ними расстояние. Чонгук находит в себе силы лишь глупо кивнуть, продолжая расстраивать стоящего впереди него ангела. — А мы уже покушали и даже покупались. Скоро все вместе будем обедать, — омега продолжает сам, показывая довольного ребенка, кувыркающегося в руках. — Это все ты сделал? — Чонгук отмирает, кивая в сторону жарящегося мяса, тазов с водой, где вероятно многие успели помыться, но подразумевает скорее атмосферу спокойствия и надежды, которая появилась буквально из ниоткуда. — Не своими руками, — Чимин улыбается, отходя немного в сторону, дабы одной рукой прикоснуться ко лбу Тэхена, а после легонько кивает, явно довольный результатом. — Намджун принес воду, а Юнги вернулся в лес, чтобы принести мяса и яблок. Тэджина нужно было чем-то кормить, поэтому я не придумал ничего лучше, чем перетолкать яблоки в кашу, замотать в марлю и дать ему вместо пустышки. Может это не самое хорошее питание, но лучше, чем ничего. Хосок перебирал оставшиеся лекарства, чтобы сбить температуру Тэхену, а Сокджин пытался сварить ему похлебку из того что было под рукой.       Чонгук удивленно вздергивает брови, стараясь сдержать предательскую улыбку, потому что соорудить нечто настолько хорошее, абсолютно из ничего, может лишь самый удивительный омега и по счастливому стечению обстоятельств, принадлежит этот омега именно ему. Омрачает идеальную картинку лишь то, что на все это потребовалось бы слишком много времени, а поэтому… — Сколько я спал? — Чонгук бросает быстрый взгляд на наручные часы, подмечая, что сейчас практически полдень, а заснул он около пяти часов утра. — Немного больше суток, — Чимин играет бровями, украдкой наблюдая, как на лице мужчины отображается целый спектр разнообразных эмоций. Сначала он вытягивается, всем своим яством выказывая удивление, а после хмурится, придирчиво поглядывая на часы. — Мы опоздали везде, куда можно было опоздать, — недовольный вздох вырывается сквозь приоткрытые губы, растворяясь в шуме окружающей суматохи. — Не драматизируй, — Чимин передает ребенка другому омеге, чтобы последний раз проверить мясо и позвать остальных мужчин обедать. — Везде нужно искать плюсы: мы отдохнули, Тэджин не голодает, а Тэхену удалось сбить температуру. Сейчас мы быстро пообедаем и отправимся дальше, тем более, что схему нашего маршрута я тоже разработал.       Чимин передает ему сочный мясной кусок, быстро убегая дальше, а Чонгук готов поклясться, что за всю жизнь столько не удивлялся, как за последние несколько минут разговора. Стоит еще заметить, что никогда и никем он настолько сильно не восхищался, как светловолосым главнокомандующим. Карие глаза заинтересованно стрельнули в сторону хрупкой фигуры, скользнули вдоль удивительно ровной линии позвоночника, отточенным до автоматизма, смелым шагам, четким движениям, но увидели лишь маленького омегу, который не боится брать на себя ответственность, уверенного в собственных решениях, рассудительного и стойкого, руководителя, достойного уважения.       Этим невозможно было не восторгаться. Полнейший диссонанс видимой картинки и ощущаемой, создавал внутри настоящий водоворот разнообразных чувств, первым из которых было восхищение. Впервые Чонгук задумался над тем, как именно Чимин получил настолько высокое звание, доступное лишь альфам, и сразу же отыскал ответ. Из целой толпы обучаемых разведчиков, никто решился действовать самостоятельно, брать ответственность даже за свою жизнь, не говоря уже о всей группе.       Если бы Чонгук мог полюбить его еще сильнее, то это определенно произошло бы сейчас. — Посвятишь меня в свои планы? — Чонгук хватает чужое запястье, когда Чимин хочет пробежать мимо, аккуратно подтягивая к себе. Блондин долго не думает, сразу опускается рядом, облокачиваясь головой на покрытое рисунками плечо и вцепляется зубами в мясо, поднесенное мужчиной ко рту. — Никаких грандиозных планов у меня нет, — омега смущается, словно ему моментально становиться стыдно за столь не проработанный маршрут, но продолжает, прежде проглатывая кусочек. — Город разделен на несколько берегов и, как я предполагаю, с другой стороны расположены спальные районы, потому что центр находится совсем недалеко отсюда. Без особых проблем, мы сможем добраться туда ближе к вечеру, ведь большинство зараженных утонули в реке, а остатки разбрелись по улицам. Через реку проходит несколько мостов, но, как я уже успел узнать, один из них обрушенный, а об остальных сведений у меня нет. Думаю, что на другую сторону мы сможем попасть ближе к ночи и там сразу же придется искать ночлег, — Чимин рассказывает быстро, постоянно поглядывая на Чонгука, явно ждет одобрения, что тот замечает боковым зрением, мимолетно улыбаясь. — Суждения Тэхена оказались верными и сигнал от спор распространился на большую часть Сувона, но я не думаю, что он охватил и противоположный берег. Если там все-таки находились жилые многоэтажки, то зараженных должно оказаться в разы больше, чем здесь, потому что после объявления пандемии люди предпочитали оставаться дома. Я думаю, что после пересечения моста, нужно моментально покинуть пределы города. Мы срезали путь достаточно, всё, что ждет нас дальше — неоправданный риск.       Чонгук кивает, обдумывая все сказанное, но своих собственных рассуждений не озвучивает. Его крайне заинтересовали моменты истории, связанные с пересечением Чимином обрушенного моста, так еще и вспомнились мимолетные слова о том, что его вещи утонули в реке. Наверняка, это будет удивительный рассказ, но обсуждать его сейчас времени нет. — Намджун, что ты думаешь? — Чонгук разворачивается к светловолосому мужчине, который все это время сидел на одном месте, недалеко от брата, временами контролируя его состояние. Трудно было не заметить изменившуюся атмосферу между ними, но высказываться по этому поводу руководитель не планировал, посчитав, что это не его дело. — Мы планировали потратить на пересечение Сувона не более трех суток, но они уже истекли, а мы так и остались на старте, лишившись при этом омеги. Мне кажется, давно пора было усвоить, что коротких путей в нашем случае не существует. Если мы пойдем через город напрямую, то доберемся до Сеула по истечении четырех дней, но если покинем его пределы сразу после пересечения моста, то такой круг может затянуться на дополнительную неделю. Свои плюсы и минусы есть в каждом маршруте, но я считаю, что план Чимина — самый оптимальный вариант, при котором мы теряем минимум времени, но сохраняем максимум безопасности, — Намджун высказывает свою позицию четко, раскладывает все по полочкам, на что Чонгуку остается лишь кивнуть. Он все еще не высказывает собственного мнения, хотя в глубине души напрягается, зная, что дополнительной недели у них нет. — Тэхен? — руководитель кивает головой в сторону закутанного в одеяло мужчины, моментально сталкиваясь с пронзительным взглядом морозных глаз. В них невозможно прочитать ни одну эмоцию, никаких мыслей или даже настроение, ведь они прошибают насквозь холодным безразличием, заставляют мурашки бежать по коже. — Моя позиция осталась неизменной, — хриплый голос причудливой мелодией разлетается по округе, эхом отбившись от обветшалых стен. — Еще когда мы только планировали войти в город, я говорил тебе, что это ужасная идея, но ты даже слушать меня не захотел. Твоя самоуверенность стоила Феликсу жизни. Мы все еще находимся на старте, хотя могли пройти уже половину пути по окружной дороге. Я считаю, что мы должны выйти прямо сейчас, пока еще есть возможность. План светлячка хорош, но одно дело передвигаться нам вдвоем, а совсем иное целой группой, поэтому нет никаких гарантий, что мы сможет добраться к мосту, — Тэхен выбирает самый безопасный вариант передвижения, но при этом жертвует временем, а следовательно и людьми находящимися в банке. Чонгуку такое развитие событий и вовсе кажется неприемлемым, но споры он вновь не развязывает, просто кивая. — Что ты думаешь, Хосок? Темноволосый альфа дергается, абсолютно не ожидав, что к нему обратятся с подобным вопросом. Даже находясь в общине, он не входил в круг разведчиков и тех людей, которые непосредственно принимали решения о благоустройстве. Ему нравилось заниматься врачеванием, собирать травы, гулять и изредка, если позволяло настроение, предпринимать попытки по разработке лекарства, но не более. Составлять планы и принимать важные решения — абсолютно не его отрасль. — В банке находятся мои друзья и люди, которых я считаю своей семьей. Развернуться сейчас — означает предать каждого из них, поэтому я готов рисковать. Мы должны добраться до Сеула в кратчайшие сроки, даже если придется двигаться самым небезопасным маршрутом, — Чонгук довольно улыбается, ведь Хосок оказался единственным, кто полностью разделял его мнение. Никто из присутствующих не мог познать в полной мере, насколько сильно они любили свою общину и каждого ее члена, поэтому не понимали сути настолько большого риска и спешки. Чонгук и Хосок делали это ради своей большой семьи, поэтому были готовы идти напрямую, потратив на дорогу до Сеула минимальные четыре дня. — Юнги?       Мужчина неторопливо разворачивается, среагировав на собственное имя, но также безразлично отворачивается обратно. Подобные обсуждения отвлекают его от более важных занятий: бесчисленной попытки стать очередной жертвой рака легких. Он курит уже несколько часов подряд, одна сигарета сменяет другую и угнетает Юнги лишь то, что осталась последняя пачка. Неприятное першение в горле и легкое головокружение помогает притупить водоворот мыслей, неизменно возвращающийся к единому: холодному, покрытому веснушками телу на кафельной кладке пола. Юнги в своей жизни подобных картин повидал не мало, а в большинстве случаев сам становился их создателем, но именно эта отпечаталась на сетчатке глаза, став небольшим темным пятнышком среди зеленой рощи. — Вы так профессионально делаете вид, словно ничего не случилось, — усмешка касается тонких губ, злая и обиженная, она концентрирует в себе нечто большее, чем отчаяние. — Были бы вы настолько же безразличны, если бы сдох Чимин? Я бы с удовольствием посмотрел развернувшуюся здесь драму, но, к сожалению, этот безответственный ублюдок жив, а мой Феликс погиб. — Юнги, — Чонгук поднимается на ноги, машинально закрывая собой омегу. — Думай, что говоришь. — Заткни своей шавке пасть, — зеленоглазый глаза бросает четкий взгляд на Чимина, делая ленивую затяжку. — Хочешь знать мое мнение? Мне абсолютно плевать, какой дорогой мы пойдем, потому что я здесь не ради вас и уж тем более, не ради людей в банке. Мой Хоуп — единственная преграда, мешающая вам пасть жертвами моего горя. Выбери такой путь, Чонгук, чтобы эта преграда не исчезла, потому что в ином случае, я вырежу твоему возлюбленному сердце и заставлю тебя его съесть.       Чимин замечает, как напрягаются мышцы на спине стоящего спереди мужчины, понимает, что Чонгук — человек нетерпеливый, вспыльчивый, верный пес по отношению к каждому, кого любит и никогда не стерпит подобного обращения. Голубые глаза мимолетом стреляют в сторону Тэхена, ищут поддержки, попытки остановить завязывающуюся драку, но тот продолжает сидеть на месте, молчит и ждет. И хотя каждая клеточка его тела напряглась от одной мысли о том, что Юнги может сделать больно его светлячку, но вмешиваться в происходящее он не собирается. Пускай Чонгук сам постоит за своего омегу, а если не сможет, то Чимину стоит задуматься, правильный ли выбор он сделал. — Ты говоришь это моему лучшему другу, — только, к всеобщей неожиданности, первым начинает говорить Хосок. То ли от нежелания того, чтобы два дорогих ему человека начали бить друг другу морды, то ли действительно возмущенный происходящим. — Я понимаю, что тебе больно, Юнги, но не смей обращаться подобным образом с человеком, который провел со мной пять лет под одной крышей. Чонгук не виноват в том, что Феликс погиб. Никто в этом не виноват. Он пошел спасать его, пожертвовав при этом отношениями с Чимином, а сам Чимин практически не лишился жизни, ради того, чтобы мы смогли выбраться из подвала. — Он забыл его в мусорном баке, — из горла врывается грудное, наполненное безысходностью рычание. Колкие слова концентрируются давящим комком в грудной клетке, но так и не находят освобождения, потому что Юнги никому не позволит грубить Хосоку, в том числе и себе. — Ты тоже забыл его там, — шатен всплескивает руками, понимая, что делает ему больно, что через несколько часов сказанное обрушится на голову непосильным чувством вины, но продолжает. — Если ты так сильно любил Феликса, то почему именно Чимин заметил его пропажу? — У тебя больная нога, Хоуп. Я должен был спасать тебя. — Вот именно, — Хосок старается успокоиться, но одна мысль о том, насколько сильно его альфа оказался привязанный к этому омеге, вновь распаляет внутри огни ревности, теперь вырывающиеся наружу злостью. — Каждый из нас спасал то, что любит и ты не имеешь права никого винить за то, что он поступал также.       Юнги практически краснеет, хочет закричать, ударить кулаком в стену или выпотрошить кому-нибудь кишки, но вместо этого лишь шумно вздыхает, быстро спускаясь в подвал.       Хосок закрывает глаза на несколько секунд, позволяя бурлящим внутри эмоциям вернуться в норму, а после разворачивается к остальным, как ни в чем не бывало усаживаясь на землю и продолжая трапезу. Через несколько минут споры о дальнейшем маршруте разгораются вновь, а случившийся конфликт отходит на второй план. ***       Как и планировалось Чимином, к вечеру они достигают дальнего моста, а к девятому часу ночи перебираются на противоположный берег. Заражённые на их пути встречались не редко, но группами больше не нападали, а устранить их поодиночке проблем не составило. Сразу за мостом раскинулся огромный жилой массив, с расположенным на набережной парком, заброшенным торговым центром и еще множеством непонятных зданий. Пытаться покинуть пределы города ночью, было задачей глупой, поэтому Чонгук быстро постарался отыскать подходящую постройку для ночлега. Многоэтажки он отбрасывал сразу, вспоминая неудачный прошлый опыт, а через несколько часов перебежек, заметил огромное, круговое здание, высотой не более пяти этажей. Объективно, это был не самый лучший вариант для остановки, но альфа посчитал, что благодаря конструкции здания, оно должно иметь множество дополнительных выходов, так что в непредвиденной ситуации у них будет достаточно путей отступления.       Чонгук гордо прошагал внутрь первым, осматривая просторный холл нижнего этажа. Потолок в некоторых местах обвалился, открывая хороший обзор на расположенные сверху комнаты. Прямо по центру помещения стояла огромная регистрационная стойка, а в стороны от нее расходилось два широких коридора. Стены во многих местах были голыми, а под ногами валялись куски отпавшей побелки, высыпавшиеся из ниоткуда непонятные провода, осколки стекол и множество непонятной всячины, но самым настораживающим была холодная, звенящая тишина, нарушаемая лишь стуком множества ботинок о кафельную кладку пола. — Мне здесь не нравится, — Сокджин поёжился, обхватывая себя двумя руками, когда лопаток коснулся холодный сквозняк, просачивающийся сквозь щели. — Может стоит поискать другое место?       Чимин передернул плечами, словно старался скинуть с себя неприятные ощущения, навеянные мрачной, тяжёлой атмосферой помещения. Казалось, что чем дольше он смотрит во тьму пустых коридоров, тем скорее тьма начинает смотреть на него в ответ. Сильнее закутав спящего младенца в подолы большой куртки, Чимин постарался абстрагироваться от происходящего, пока кристальные глаза не зацепились за расположенную на стене, покрытую пылью и разорванную во многих местах карту.       В темноте слишком трудно было разобрать нарисованное, но омега сощурил взгляд, разглядывая планировку множества корпусов, разбросанных по территории и старался примерно запомнить маршрут. Снизу была написана специализация каждого корпуса, что Чимин понял сразу, ведь на его военной базе стояла примерно такая же карта, дабы новички смогли сориентироваться среди множество построек. Проведя ладонью по покрытым пылью буквам, омега приблизился максимально близко, наконец-то забрав написанное: Отделение принудительных мер с усиленным наблюдением Отделение инфекционное с соматопсихиатрическими кроватями Отделение пароксизмальных состояний — Чонгук, — голос предательски дрогнул на последних слогах, а руки пробила мелкая дрожь от осознания того, что они находятся в огромной психиатрической лечебнице Сувона, одной из самых больших больниц всей Кореи, месте, куда первые месяцы прятали всех зараженных, стараясь квалифицировать природу инфекции.       Тэхен придирчиво оглядывается по сторонам, брезгливо отдергивая руку, практически зацепившись локтем за непонятые обломки. Внимание его привлекает, расположенная немного в стороне, двойная дверь из плотного металлического сплава. Ладонь непроизвольно тянется к ручке, хотя каждая клеточка тела электризуется, а само сознание подсказывает бежать отсюда, старается уберечь владельца. Тихий скрип проносится по первому этажу, когда мужчина аккуратно просовывает голову внутрь, отшатываясь назад от увиденного и больно ударившись затылком о косяк.       — Мелкий ублюдок, — бас слишком знакомый. Его можно было бы назвать родным, если бы он не был настолько ненавистным. Огромный санитар больно выкручивает конечности, стараясь затянуть те ремнями, приковать к кровати, где его наверняка бросят на несколько дней, подыхать от голода в луже собственных опорожнений. Удар приходится прямо в лицо, от чего вся носоглотка начинает жечь, а после в живот, так что можно отхаркать ребра на пол. Сопротивляться больше не остается сил, а последним звуком становится оглушающий крик, когда рядом раздается громкий хруст собственного локтевого сустава.       Только спустя несколько секунд Тэхен замечает, что кричит в реальности. Глаза беспорядочно шарят по расставленным вокруг койкам, с которых свисают плотные кожаные ремни, те, что преследовали его в кошмарах. Воспоминания врываются в сознание, разрывают там все на куски, пробуждают давно позабытое чувство беспомощности и страха.       Чимин вздрагивает от пронзительного крика, глазами стараясь отыскать источник шума. Младенец на его груди заходится громким плачем, начинает дергаться, поэтому перепуганный омега, ища помощи, разворачивается к своему альфе, замечая Чонгука замершим в проходе. Оттуда слышится шумное рычание, топот множества ног, визги и целое полчище непонятных звуков, которые символизируют ни что иное, как смерть… — Гуки, — шепот на грани слышимости, на грани мольбы, полное понимание того, что сейчас случится нечто неизбежное. Чимин никогда не чувствовал себя настолько потерянным, беспомощным, отчаянно нуждающимся в защите.       Чонгук медленно развернулся в его сторону, слишком спокойно, как для человека, который оставался последней преградой между ним и армией зараженных. Тьма его глаз впервые была настолько красноречивой, полной жажды жизни, отчаянно любящей. Поломанная, успокаивающая улыбка коснулась пухлых губ, словно он старался внушить Чимину спокойствие, которого не имел сам, всем своим видом показывал, что чтобы не сучилось дальше, он все еще будет бессовестно его любить. — Беги и не оборачивайся, Минни, — вырвалось сквозь приоткрытые губы, прорвало призму реальности, а в следующую секунду ему в грудь врезался зараженный, так что альфа отлетел в гору обломков сзади.       Чимин немощно открывает рот, стараясь захватить крупицы кислорода, но оттуда врывается громкий визг, наполненный ужасом. Картинки мешаются перед глазами в одно неразборчивое пятно, тело прошибает крупным ознобом и лишь спустя мгновение омега понимает, что его тащат в сторону. Чонгук остается где-то там, за углом, откуда доносится неразборчивый шум хрипения и воплей, топот смерти. — Нет, — Чимин резко дергается, практически роняет ребенка, успевая вовремя прижать того к груди, а после пытается бежать обратно, дрожащей рукой схватить закрепленный на бедре глок, но его вновь хватают за шкирку, силой выбрасывая в разбитое окно. — Нужно бежать отсюда, — Сокджин выбирается следом, замечая, что Чимин поранил плечо об осколки, а после понимает, что такой опрометчивой выходкой мог навредить ребенку, но иного способа вытолкать сопротивляющегося омегу на улицу не было. — Чонгук остался там, — Чимин подскакивает на ноги резко, игнорируя тошноту и головокружение, все-таки выхватывает пистолет, направляя другому омеге прямо в лоб. — Мы вернемся прямо сейчас, а если ты попытаешься помешать, то я вернусь туда один. — Чимин, ты не понимаешь, что делаешь, — Сокджин медленно поднимает руки вверх, не от страха, пытается успокоить, показать, что не является преградой. Он только представлять может, насколько страшно терять любимого человека, понимает, что Чимин в панике и не знает, что ему теперь делать. — Ты не смог спасти Феликса, но у тебя еще есть шанс спасти Тэджина. Намджун остался с Чонгуком и они выберутся.       Чимин мнётся, губы дрожат, а скопившиеся эмоции норовят просочиться сквозь сетчатку глаз и потечь по щекам. Сокджин не понимает, насколько ему страшно остаться одному. Намджун не погибнет при любом раскладе, но Чонгук не вечный, уязвимый. Ему страшно, слишком страшно потерять его, а потом понять, что у него не осталось даже жалкой фотографии, ничего на память о том, что он существовал. — Мы должны уходить, — Сокджин повторяется, когда чувствительный слух улавливает приближающихся тварей, ведомых плачем ребенка. Он даже не позволяет себе думать о том, что случилось с остальными, если зараженные смогли пробраться дальше.       Чимин сжимает челюсти, ведь от безысходности хочется кричать. Он даже не успел осознать, что произошло, события развивались настолько стремительно, что он абсолютно потерялся в пространстве, сраженный бурей эмоций. Теперь эти эмоции вырвались в тихий плач, а омега сорвался на бег, оставляя за собой то малое, что когда-то любил.       Боковым зрением ему удалось заметить висящие на здание обозначение с цифрой три, поэтому отчаянно восстанавливая в памяти карту корпусов, Чимин попытался вспомнить, где находиться третий корпус и что расположенно рядом с ним. Слева располагалась часть с особо опасными больными, обнесенная забором и помеченная на карте красным, а значит двигаясь в ту сторону, они попадут в тупик. Что находится справа ему вспомнить не удалось, поэтому этот вариант Чимин отбросил сразу, посчитав, что двигаться в неизвестном направлении — плохая затея. Спереди их должен был встретить главный корпус, где практически не держали больных, а вместо этого собирался медперсонал, покинувший пределы больницы еще шесть лет назад. — Прямо, — командует, перехватывая другого омегу за запястье. Тэджин кричит громко настолько, что медленно переходит на хрип и кашель, и успокоить его в суматохе не получится, а пока он будет кричать, зараженные будут их преследовать.       Психиатрическая лечебница Сувона была соединена с санаторием, обложена множественными дорожками и обсажена деревьями — открытая для посетителей. Она занимала огромную территорию, а корпуса находились на достаточно большом расстоянии друг от друга. Свободное пространство было усеяно елями и кустарниками, которые в темноте могли стать бы отличным укрытием, если бы не кричащий ребенок. Теперь же они становились преградами, через которые омеги постоянно спотыкались, отвлекаясь на преследующую их толпу.       Чимин выполнял приказ руководителя беспрекословно, слушался своего альфу и ни разу не обернулся назад. Боялся, что пагубные мысли моментально пронзят голову, отвлекут, помешают спасти ребенка. Когда главный корпус показался спереди, он лишь плотнее сжал челюсти и ладонь Сокджина, хватался за ту единственную жизнь, что еще мог спасти.       Металлическая входная дверь с маленьким квадратным окошком в центре, оказалась плотно закрыта, но Чимин понадеялся, что замки за столь длительный промежуток времени успели заржаветь. Сокджин остервенело вцепился пальцами в ручку, когда светловолосый омега позволил себе мимолетом оглянуться через плечо о чем моментально пожалел. Нужно было слушать Чонгука. Зараженные были странными, гнилыми, некоторые полностью голые, а другие в смирительных рубашках с завязанными сзади руками. Кривые, они толкали друг друга, спотыкались, рыли руками землю, смотря вперед обезумевшим, стеклянным взглядом.       Чимин отдергивает себя быстро, боясь, что картинка навеки останется перед глазами. Дыхание легкое, слишком спокойное как для человека, пробежавшего кросс. Плач ребенка меркнет в окружающей суматохе, смешивается с шумом, а Чимин впервые в жизни чувствует, что больше не хочет бороться. Зачем бежать в противоположную сторону от своего сердца, оставшегося рядом с Чонгуком? В чем смысл этого сражения, если он непременно вернется к началу: пустой, холодный пентхаус, посещение психолога три раза в неделю и желание сброситься с крыши преследующее каждый раз, когда выходишь на балкон. Раньше Чимин думал, что это лучшая жизнь, наполненная деньгами и властью, что всем тяжело и иначе быть не может. Оказалось, может… — Уходи отсюда, — слова вырываются спокойно, будто он рассуждает о погоде, а не обрекает себя на смерть. — Зараженные преследуют не тебя, а значит ты еще можешь спастись. — Я никуда без тебя не пойду, — Сокджин нервно трусит головой в стороны, злится, начиная безжалостно лупить дверь кулаками. Слезы капают с дрожащих ресниц, падают на горячие щеки, стекают по ровной линии челюсти, опадая на пол.       Чимин усмехается, гордясь подобной самоотдачей. Взаимная неприязнь медленно переросла во взаимное желание спасти друг друга. Темноволосый омега еще слишком молод, полный уверенности в будущем, которое наверняка кажется ему таким далеким, горячий кровью, которая пьянит хуже вина и в мгновение Чимину становиться стыдно, что вместо того, чтобы стать ему наставником, он самолично оборвал все мосты, оставив его учиться самостоятельно.       Сокджин никогда не общался с другими омегами, потому что они ненавидели его, считали недостойным всех тех привилегией, которые давал Тэхен. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ребенок, столкнувшись с другим омегой, в первую очередь увидел в нем врага, а не союзника. Чимин старше, казалось, должен быть умнее и прощупать это с самого начала, но ведь всегда проще ругаться, чем строить отношения. — Прости меня, — вылетает на выдохе, когда толпа оказывается непозволительно близко, опаляет затылок дыханием гибели. — За то, что прострелил тебе горло. Я не имел права винить тебя за то, что ты хотел быть счастливым. — Окно! — Что? — Чимин смахивает слезы, наконец-то рассмотрев сквозь тьму и дымку очертания лица напротив. — Окно второго этажа выбито, — Сокджин обходит его по кругу, привлекая внимание к расположенному на высоте нескольких метров открытому окну. — Если станешь мне на плечи, то сможешь залезть?       Чимин нервно кивает головой, соглашается, быстро передавая ребенка второму омеге. Сокджин опускается на корточки, бросая мимолетный взгляд в сторону зараженных, а после резко прогибается, когда Чимин садится ему на плечи. Подняться вместе с таким грузом оказалось задачей трудной, но выполнимой, особенно с учетом улучшившихся физических способностей, поэтому уже через несколько секунд, Чимин вцепился пальцами в оконную раму, стараясь подтянуться на руках, а после ввалился внутрь небольшого врачебного кабинета. В целом, получилось у него даже не плохо, если бы в темноте он не стукнулся носом о непонятный шкаф. Времени на то, чтобы осматриваться у него не было, поэтому светловолосый главнокомандующий быстро высунулся в оконную раму, забирая протянутого ребенка, а только потом ему в ладони вцепился Сокджин, перепуганно подтягивая ноги, когда зараженные врезались в стену снизу.       Стоило мнительному чувству безопасности опуститься на плечи, как оба омеги дружно рухнули на пол, стараясь перевести дыхание и стереть все еще текущие, нервные слезы. Чимин улыбнулся первым, а словив ответную улыбку, звонко засмеялся, скорее истерически, радуясь маленькой победе. — У тебя кровь, — шатен кивнул головой, указывая на повреждение, куда Чимин моментально коснулся пальцами, осознав, почему нос настолько сильно печет. Голубые глаза игриво стрельнули вверх, моментально расширяясь от шока, когда чужая ладонь нежно смяла белые волосы на затылке, а в следующее мгновение Сокджин коснулся его губ своими.       Чимин в ступоре приоткрыл рот, машинально дернувшись назад, но рука, плотно удерживающая шею, не позволила отстраниться, а юркий язычок скользнул сначала по нижней губе, после поднимаясь вверх, дабы слизать кровавые разводы. Мираж растворился также неожиданно, как и наступил, а в следующую секунду Сокджин откинулся на стену, прогоняя с лица черные полосы. — Я и так хотел поблагодарить, но когда у тебя пошла кровь, соблазн оказался слишком велик, — шатен снова облизнул губы, словно старался запомнить чужой вкус, сохранить его в закоулках памяти на долгие годы. — Кто сказал тебе, что нужно целовать человека в знак благодарности? — Чимин удивлённо подпрыгнул, повторив движение за другим омегой. Почему-то ему казалось, что зараженные должны иметь неприятное послевкусие гнильцы или земли, но вкус Сокджина оказался обычным, немного металлическим, но это уже из-за его собственной крови. — Господин всегда говорил, что наивысшую степень благодарности можно выразить не только словами, — шатен беззаботно пожал плечами, словно не понимал, что нормальные люди не лезут целоваться к каждому, кто оказал им какую-то услугу. — Просто я очень рад, что мы теперь друзья.       Чимин улыбается, наконец-то распознавая среди фонового шума детский плач, а потому моментально подскакивает на ноги, заполучив возможность успокоить дитя. В любом случае, рисковать они больше не будут, значит придется подождать, пока зараженные отвлекутся на новый раздражитель и уйдут самостоятельно. — Ты расскажи о методах своей благодарности Намджуну, уверен, что он не очень обрадуется подобной новости, но я не в том положении, чтобы устраивать тебе воспитательные беседы. ***       Юнги анализирует ситуацию быстро. Крик Тэхена неприятно режет барабанные перепонки, а в следующее мгновение, всего жалкую секунду спустя, Чонгук проламывает собой старенький деревянный стол. Хвойные глаза моментально стреляют в сторону ребенка, удивлённо расширяясь, когда Чимин не обнаруживается на привычном месте. Быстрый, рваный шаг в сторону, сопровождается безудержным желанием преследовать, отыскать и защитить дитя, но попытке так и не суждено было увенчаться успехом, ведь неожиданно, голоса в голове завопили с такой силой, что заложило уши. Юнги скривился, надавив средним и указательным пальцем на висок, попытался сделать еще один шаг, но сердце начало истерически отстукивать прэсто о ребра, покрывая те багровыми следами. Его внутренние звери, твари и проказники, личности своевольные и влюбленные, никогда не позволят ему двигаться в противоположную сторону от Хосока. Когда паника накрывает с головой, а сознание подсказывает спасаться и спасать то, что любишь, единственное, что они позволят ему сберечь — лучик света, который порождения тьмы до одури обожают.       Юнги им не противится, понимает, что ссорится сам с собой не сможет, да и они определённо сильнее. Венозная, холодная ладонь привычно хватает чужую, теплую, так правильно ложащуюся в руку и альфа срывается на бег под громкие аплодисменты в собственной голове. Довольны гады. Всегда довольны, когда к нему прикасаются.       Ботинки громко стучат о кафельную кладку пола, причудливым, практически синхронным ритмом отбиваясь от стен, привлекают слишком много внимания, но Юнги не страшно. Мачете рассекает воздух непривычно резко, бьет выскочившую тварь безжалостно, впервые настолько беспощадно. На лицо брызгают первые капли крови, окрашивают скулы и волосы, а Хосок от увиденного вжимается в стену, в страхе закрывая глаза и уши. Юнги больше не брезгует, хватает первую попавшуюся тварь за остатки волос на макушке, резко приложив головой о стену, а потом еще раз и еще, пока руки не окрашиваются непонятой жижей, а чужой глаз не вылетает, падая на пол, где оказывается безжалостно раздавлен ботинком. — Юнги, пожалуйста, нужно бежать, — Хосок хватает мужчину за руку, когда происходящее перестает быть похожим на попытки выжить, а превращается в безудержный парад жестокости. Темноволосый альфа разворачивается резко, крупно дергается, от чего кровавая капелька слетает с насквозь промокших волос, но лишь рассмотрев говорящего, успокаивается, словно с глаз сползает пелена ненависти, позволяя ясно взглянуть на мир.       Хосок понимает, что зараженных становится слишком много. Некоторые из них пробегают мимо, словно не видят их, бегут в неизвестном направлении, куда-то в сторону улицы. Другие остаются где-то на расстоянии нескольких поворотов, а третьи сходятся сюда, преследуя слишком шумного Юнги. Медленно, это начинало напоминать сумасшедший театр актеров-неудачников, где все бегают в разные стороны, образуя непонятную шумиху. Зараженные падали с верхних этажей, проваливаясь в дыры на потолке, бились о стены, сносили разбросанные предметы, путались в проводах и терялись в общей суматохе. Обширное количество звуков полностью сбивало их с толку, лишало единого ориентира, поэтому малейший шаг в сторону мог грозить столкновением с обезумевшей тварью.       Хосок запаниковал моментально, когда темные картинки превратились в одно неразборчивое пятно перед глазами, а уши парализовало душераздирающими воплями. Кричали явно люди, члены их группы, голоса которых он вероятно слышит в последний раз. Юнги остался нечетким пятном где-то на периферии, поэтому Хосок вжался в стену, зажмуриваясь, словно это может спасти и вновь открыв глаза окружающая вакханалия растворится, а вместо нее он окажется в собственной постели, в общине, понимая, что все это был не более, чем страшный сон. Только чуда не происходит, но вместо этого альфа чувствует, как поясницы касается нечто твердое, а прощупав непонятный объект рукой, осознает, что прислонился спиной не к стене, а к двери.       Адреналин гонит кровь по венам с небывалой скоростью, поэтому Хосок в панике хватает Юнги за шиворот, силой заталкивая в тесное помещение и успокаивается лишь тогда, когда железная дверь издает пронзительный писк, запечатав их в маленькой подсобке. Дыхание, разделенное на двоих, кажется слишком громким, а попытавшись пошевелиться, шатен моментально спотыкается о непонятные швабры, вовремя зацепившись руками за чужую одежду. Комнатушка оказалась действительно мизерной, предназначенной для хранения бытовых предметов и химии, но лишь в настолько узком, полностью изведанном пространстве, Хосок смог почувствовать мнимую безопасность. — Какого хрена? — угрожающий рокот раздался в непроглядной тьме, так что кареглазый альфа собственным животом почувствовал вибрацию чужой грудной клетки. — Почему мы снова прячемся? — Потому что твои попытки выжить, больше похожи на месть, — Хосок отвратительно кривится, понимая, что в окружающем мраке рассмотреть подобное выражение никто не сможет.       Он успел заметить чужое выражение лица, полный ненависти взгляд, которым Мясник награждал каждую попавшуюся тварь. Извечно наполненные безразличием глаза, теперь полыхали обидой, которая тухла лишь на мгновение, стоило очередному зараженному захлебнуться кровавым массивом. — Я спасал тебя, — Юнги недовольно дергается, стараясь поднять руку вверх, дабы обтереть рукавом окрашенное в алый лицо. Дыхание нормализуется, замедляется, а пульсирующее сознание медленно возвращается в норму, разнеженное заполнившим комнату ароматом лета. — Здесь я в безопастности, тогда почему ты хочешь выйти? — Хосок сжимает челюсти, потому что ответ на вопрос слишком очевидный, парализующий сознание. Юнги вымешивает злобу на зараженных, мстит за то, что они отняли у него Феликса и никаких других причин подобного поведения не существует. — Сколько еще это будет продолжатся? Почему я должен наблюдать за тем, как ты страдаешь по своему любовнику? Может ты уже жалеешь о том, что отверг его чувства? — слова врываются быстро, пропитанные ревностью и обидой, они растворяются в воздухе, но плотно оседают в сознании. Хосок дергается, хочет отпрянуть назад, но места оказывается слишком мало, а когда на горло опускается шершавая ладонь, придавливая его к стене — вовсе не остается. — Что ты несешь, черт возьми? — рычание прямо около ушной мочки, проходится огромным табуном мурашек вдоль позвоночника. Хосок машинально вцепляется пальцами в чужую ладонь, но Юнги сильнее, даже с места не двигается, не давит, но и отойти не дает. — Что ты вообще знаешь о моим чувствах? Думаешь, я хочу быть таким? Слышать голоса в своей голове и получать несуразное наслаждение от чьего-то убийства. Я больной на голову, но не придурок и знаю, что это омерзительно, что люди всегда будут меня бояться, ненавидеть, пытаться закрыть в психбольнице, — Юнги стискивает челюсти, дышит рвано, опаляя горячим воздухом чужие ключицы. — Феликс был единственным человеком, который не видел во мне чудовище. Это была лишь иллюзия, он просто не знал какой отвратительный я на самом деле, но мне чертовски нравилась мысль о том, что кто-то смотрит на меня, как на равного. Я всё это потерял, Хоуп… Он даже не попрощался со мной…       Хосок опускает голову, закусывая губу практически до крови. Отчего-то сказанное кажется ему настолько глубоким, но очевидно простым, ведь никогда, даже во время психологической практики, он не задумывался, что больные на голову люди не хотят быть такими, а просто не могут иначе. Особенным хочет быть каждый, а кому-то хочется быть таким, как все, почувствовать, какого это, когда к тебе относятся как к человеку. — Я знаю какой ты, но все равно люблю тебя, — голос срывается на шепот, словно все тело настраивается на спокойную атмосферу, пытается внушить ощущение безопасности. — Я знаю, душа моя, поэтому выбираю тебя, — кивает, прислонившись носом к пульсирующей жилке на чужой шее, слушает биение единственной жизни, которую не хочет отобрать. — Только это не то, что я имел ввиду. Ты каждый голос слышал, каждого демона видел, должен понимать, что им места в этом мире нет.       Шатен млеет, чувствуя электрические разряды на коже. Юнги находится близко настолько, что кислород, покидающий его легкие, мгновенно заполняет грудную клетку Хосока, запорошив там все зимней стужей. — Тогда я возведу в своей душе ад, чтобы там смогли жить твои демоны, — шепот на грани сумасшествия и лишь мгновение между вдохом и усилившейся хваткой на шее, полностью перекрывающей кислород.       Юнги остервенело вгрызается в чужие губы, словно Хосок — последняя связующая нить с реальностью, а он отчаянно старается удержаться, но безрезультатно тонет. Лишь бы это солнце никогда не гасло. Пускай уродует его до неузнаваемости: до выжженных на теле ран, до ноющих болей в грудной клетке, пока душа смогом не покроется, черным, внутренности сжигающим, пока в клочья с садистским удовольствием не разорвет. Делит на части, болью упивается, смотрит, как глаза горечью наполняются, как звезды в них, лишь ему посвящённые, чередой своей угасают. Слушает, как слова из уст больше не осыпаются, образуя сплошное молчание, до смерти давящее. Как сердце гулко стучит, молит о том, что его вырвали заживо.       Юнги без него эту жизнь терпеть не сможет, пускай сразу убьет. ***       Чонгук ощущает на губах терпкий металлический привкус, зажмуриваясь лишь на секунду, автоматически, а когда открывает глаза вновь, прямо перед лицом щелкают мощные челюсти, но моментально исчезают. Адреналин от увиденного гонит кровь по венам, заставляет измученное сердце еще яростнее стучать в груди, поэтому альфа даже не сразу осознает, что зараженный отлетел в противоположную стену, безжалостно отброшенный Намджуном. — Чего разлегся? — светловолосый мужчина вздергивает уголки губ, резко хватая руководителя за шкирку и поднимает на ноги. Чонгук на несколько секунд теряется, концентрируясь на непонятном писке в голове, боковым зрением замечая, что большая часть группы разбежалась. — Не стой, бери брата и бегите отсюда. Я не смогу держать их долго, но этого будет достаточно, чтобы вы успели уйти.       Чонгук рвано кивает, торопливо перепрыгивая через непонятные обломки на полу. Глаза, цвета черного гранита, сливаются с окружающей тьмой, незаметно скользнув по периметру, пока не натыкаются на опустившегося на корточки Тэхена. По дороге к нему альфа успевает раздать команды нескольким оставшимся людям, приказывая тем убегать, а достигнув своей цели, подхватывает скрутившегося мужчину под руку, всем своим весом толкая в сторону. — Я не дотащу тебя на себе, друг, ты должен двигаться самостоятельно, — руководитель пытается говорить громко, чтобы в окружающей суматохе можно было разобрать слова, видит, что кучерявый альфа реагирует, но продолжает дрожать и стоять на месте. — Ты слышишь меня? Мы не в психиатрической больнице и я не знаю, что случилось в твоем прошлом, но уверен, что от того места камня на камне не осталось. Прошло уже много лет: ты вырос, создал общину, разработал вакцину, ставшую практически лекарством от всех болезней, несколько раз пытался нас всех убить и встретил Чимина. Ты помнишь Чимина, Тэхен? Ты помнишь как обещал ему, что не умрешь? — Я помню, — альфа комкает пальцами кучерявые волосы, натягиваясь словно струна. Голубые глаза скрываются за веками на несколько секунд, в течении которых дыхание выравнивается, а дрожь практически сходит на нет. — Просто… — Просто от прошлого не избавится, — Чонгук закачивает сам, перехватывая Тэхена за запястье. — Но ведь главным плюс прошлого в том, что оно осталось в прошлом. Еще несколько недель назад я хотел задушить тебя собственными руками, а теперь прошу совета в трудной ситуации и только тебе могу доверить руководящие позиции. Ты научил меня тому, что не бывает плохих людей. Бывают только обстоятельства, которые вынуждают нас быть плохими, — аккуратная улыбка расцветает на пухлых губах, сходя слишком неожиданно, когда Тэхен отталкивает его в стену, а на расстоянии в несколько сантиметров проноситься зараженный. Чонгук быстро группируется, дергая кучерявого мужчину в сторону, дабы в следующую секунду сорваться на бег.       Тэхен оборачивается назад всего на секунду, словно взглядом старается отыскать кого-то в суматохе, но тут же разворачивается обратно, прибавляя ходу. Зараженных оказалось слишком много. Они сбегались из всех углов гигантской лечебницы, привлекали все больше внимания, спотыкаясь о раскиданные вокруг вещи, метались среди обилия звуков не в силах отыскать цель, что теперь играло альфам на руку. Чонгук быстро принял решение о том, что выбегать на улицу не собирается, ведь куда-то в том направлении скрылся Чимин, а привлекать внимание к омеге с ребенком нельзя. Хотя двигаться заполненными коридорами было слишком трудно, ведь они постоянно сталкивались с заражёнными, но иного варианта не видел никто из них.       Больничные коридоры мешались между собой, балансируя между широкими и узкими. Обилие лестниц и поворотов, чаще всего ведущих в тупик, затрудняло передвижение, а полное незнание того, куда ты вообще бежишь, полностью сбивало с толку. Чонгук старался смотреть только вперед, чувствуя себя неожиданно спокойно и уверенно, зная, что периметр сзади полностью контролируется Тэхеном. Тот вечно оборачивался, отдергивал его, меняя траекторию маршрута и даже несколько раз ударил ножом парочку зараженных из-за чего кучерявая челка насквозь пропиталась кровью. — Слишком свободная территория, думаю, что дальше будут расположены общие комнаты или столовая, — крикнул Тэхен, заглядывая в каждую открытую дверь, хотя Чонгук так и не понял, что тот пытался рассмотреть в темноте. — Предположительно, мы прошли уже несколько корпусов, поэтому нужно спускаться на первый этаж и выходить наружу.       Тэхен резко дернул его в сторону, заворачивая в самый узкий и темный коридор, который через несколько секунд бега расширился, а с левой стороны показалась огромная комната, расположенная за плотным стеклом. Чонгук попытался присмотреться из чистого любопытства, забывая, что однажды, подобное проявление стоило ему потери Феликса, но не увидел ничего кроме непроглядной тьмы. — Здесь никого нет, — заверил руководитель, постепенно замедляясь, пока и вовсе не перешел на медленные шаги. Множество застекленных комнат находились друг напротив друга, что внушало мнимое ощущение безопасности, глупую уверенность в том, что ты контролируешь периметр. — То, что ты никого не видишь, еще не значит, что здесь никого нет, — Тэхен покачал головой в стороны, осматриваясь по сторонам. — Это комнаты отдыха. Санитарам нужно контролировать каждое движение больных, но находится с ними в одном помещении не хочет никто. — Почему их так много? — Чонгук спешно глянул под ноги, когда под подошвой неприятно затрещало битое стекло, двигаясь в сторону одной из комнат, дверь которой казалась ему самой испорченной. — Больных разделяли по тяжести диагноза, полу и возрасту. Омег и альф никогда не оставляли вместе, опасаясь случаев насилия или нежелательной беременности. Здесь жили люди, которые никому не нужны, а их выродки и подавно, — Тэхен беззаботно пожимает плечами, резко оборачиваясь, когда сзади раздается тихий скрип петель. — Что ты творишь? — Хочу посмотреть, — Чонгук заинтересованно просовывает голову внутрь, но так ничего и не рассмотрев, заходит полностью, исчезая где-то в темноте. Тэхен остается стоять в коридоре, скрипя зубами и искренне поражаясь тому, как с такой любовью искать лишние приключения, кареглазому альфе удалось дожить до своих гордых двадцати восьми лет. — Мы не на экскурсии, пошли отсюда, — мягкий голос эхом отбивается от стен, растворяясь в окружающей тишине так и не заслужив ответа. Тэхен не меняется в лице, внешне остается привычно расслабленным, хотя внутри нервные окончания натягиваются, а страх медленно заползает под кожу. — Чонгук, это не смешно, — хрипение раздается неожиданно. Совсем тихое, звучащее кажется из каждого уголка помещения, что заставляет Тэхена медленно обернуться назад, пытаясь отыскать источник. Инстинкт самосохранения начинает неистово вопить, веля убираться отсюда как можно скорее, но здравый рассудок не позволяет сдвинуться с места, дожидаясь любопытного альфу. — Чонгук, — шепотом, слишком тихо, чтобы быть услышанным кем-то кроме самого говорящего.       Тэхен вновь оглядывается, медленно отходя к стене, дабы не получить неожиданный удар сзади и полностью контролировать периметр. Попытки заглянуть в комнату никакого результата не приносят, но когда оттуда раздается звук падения, Тэхен понимает, что пора предпринимать хоть что-нибудь, резко заскакивая в непроглядную тьму. Неожиданный удар куда-то в левую часть грудной клетки, полностью выбивает кислород из легких, но кучерявому альфе удается удержаться на ногах, вместо этого вцепившись пальцами в упавший на него объект. В следующее мгновение хрипение раздается прямо в районе уха, но зараженный ударяется о стену, падая где-то рядом.       В эту секунду Тэхену становится понятно, почему Чонгук так ничего ему и не ответил. Зараженный оказался внутри, но руководитель, будучи в темноте, попросту не смог сориентироваться где выход, а когда за Тэхеном скрипнула дверь, оттолкнул того в сторону, понимая, что тварь отреагирует на звук. Игра на равных. Каждый в этой комнате ничего не видит.       Махать руками оказывается затеей бесполезной, а разговаривать страшно, но иного способа указать Чонгуку на дверь не существует. Кучерявый альфа вцепился пальцами в чужую униформу, дабы не потерять мужчину в темноте, продолжая неподвижно стоять на месте, прислушиваясь к шорохам, издаваемым движущейся тварью. Тэхен привык мыслить быстро и четко, поэтому вскоре понимает, что выбираться нужно незамедлительно, а потому холодные руки невесомо скользят вверх по чужой грудной клетке, обводят плечо, локоть, пока не достигают теплой ладони, собственными усилиями поднимая ту вверх, дабы указать в сторону выхода. Чонгук поначалу удивленно пыхтит, обескураженный тем, что его настолько нагло пощупали, но осознав причину подобного поведения, несильно сжимает чужую руку, выражая понимание.       Удивительно, насколько быстро два абсолютно разных человека, кровных врага, научились понимать друг друга без слов, сплоченные единой целью. Оказавшись в подобной ситуации несколько недель назад, Чонгук был бы уверен, что Тэхен просто уйдет, а сам Тэхен определенно ушел бы. Невыносимо удивительное открытие.       Все происходит резко. Руководитель неожиданно толкает кучерявого альфу в сторону выхода, а тот, полностью обескураженный, начинает шарить пальцами по стеклу, стараясь отыскать ручку. Громкое хрипение раздается на расстоянии нескольких сантиметров, так что загробный холод скользит вдоль позвоночника, вынуждая Тэхена дернутся. Несколько оглушающих, четких выстрелов разрушают мертвую тишину больницы, когда ладонь наконец-то натыкается на заветную дверь, спешно вытягивая Чонгука наружу.       Тэхен медленно оседает на пол, стараясь перевести сбившееся дыхание. Зачесывает рукой покрытые испариной волосы назад, обтирая лоб и горящие жаром щеки, а лишь после разворачивается к опустившемуся рядом руководителю, резко выписывая тому звонкий подзатыльник. — Насмотрелся? — шипит, сдерживая рвение ударить еще раз, но определенно сильнее. — Я подозревал, что там может быть окно или дополнительная дверь, — Чонгук прочесывает раскрытой ладонью волосы, трогая пальцами место удара. — Главное, что все обошлось. — Уверен? — Тэхен вздергивает брови, наконец-то поднимаясь обратно на ноги и мимолетом бросает взгляд на зараженного, который теперь озлобленно бьется о стекло, издавая ритмичные стуки. — Ты хоть представляешь насколько громко звучат выстрелы в заброшенном здании? Зараженные не найдут нас здесь, собьются раньше, но в коридорах теперь настоящий переполох.       Чонгук подскакивает на ноги следом, тихо щелкая обоймой, дабы проверить количество оставшихся патронов. — Один, — умозаключение звучит удручающе, ведь пистолет может стать бесполезной игрушкой быстрее, чем они покинут стены лечебницы. Чонгук и раньше понимал, что за столь длительное путешествие, патронов осталось катастрофически мало, а пополнить запасы попросту нет возможности. — Отлично. Надеюсь, он достанется самой мерзкой твари в этих стенах, — Тэхен злобно фыркает, обходя мужчину по кругу, дабы направиться дальше по коридору, пальцами машинально проверяя наличие небольшого ножичка на бедре. Оружие ближнего боя, объективно, не самый надежный вариант, но уже лучше, чем ничего.       Коридор оказывается длиннее, чем они себе представляли, а стеклянных комнат значительно больше. Некоторые были полностью разбитые, так что приходилось аккуратно обходить осколки стекла, дабы один из них не впился ботинок, а другие темные настолько, что казалось, словно оттуда за ними ведется пристальное наблюдение. В самом конце расположилась плотная, железная дверь с маленьким, решетчатым окошком в центре, куда Чонгук моментально заглянул. За ней располагался длинный ряд палат, большинство из которых были открыты. Зараженные метались между предметами, толкали туловищами скрипучие кушетки и инвалидную коляску, которая врезалась в стену настолько громко, что Тэхен вздрогнул.       Чонгук неожиданно приоткрыл дверь, вынудив кучерявого альфу удивленно вздернуть брови. Половина его туловища высунулась наружу, аккуратно и медленно, чтобы петли-предательницы не начали скрипеть, а после мужчина резко буцнул ногой отвалившийся кусок побелки, так что тот прилетел ровно в стоящую на столе емкость для медицинских инструментов. Зараженные моментально метнулись в сторону звука, а Чонгук полностью вынырнул наружу, вытягивая Тэхена под локоть.       Обескураженный голубоглазый альфа впервые вспомнил о том, что находится рядом с футбольной звездой. Призраком, чей паранормальный гол обеспечил победу на чемпионате мира.       Чонгук обернулся к нему лишь мимолетом, приложив указательный палец к губам, на что Тэхен закатил глаза, посчитав это ребячеством, хотя уголки рта дрогнули в улыбке. Зараженные тормошили столик, где стояла емкость с инструментами, от чего тот постоянно бился о стену и скрипел, привлекая все больше внимания, так что когда очередная тварь выскочила из палаты, оба альфы перепугано опустились на корточки. — Будь здесь, — шепотом произнес Чонгук, вероятно пожелав пройти дальше самостоятельно, без лишнего груза, дабы разведать происходящее за ближайшим поворотом.       Тэхен рисковать не любил, поэтому послушно остался сидеть на месте, постоянно стреляя глазами в сторону зараженных, лишь изредка возвращаясь к уходящему дальше мужчине, неожиданно обратив внимание на огромную дыру в потолке, рядом с тем местом, куда направлялся альфа. С сидячей позиции сквозь нее открывался отличный обзор на расположенную этажом выше комнату, чему Тэхен опрометчиво не придал никакого значения.       Чонгук аккуратно обогнул разбросанные предметы, постоянно поглядывая под ноги, дабы не задеть ботинком нечто слишком громкое. Черные глаза стреляли в сторону каждой открытой палаты, осматривая голые стены и обшарпанные кровати, пока альфа не добрался к повороту, аккуратно выглядывая в соседний коридор.       Тэхен занервничал, понимая, что мужчина стоит там слишком долго, а в очередной раз стрельнув глазами вверх, увидел ползущего там зараженного.       Дыхание замедлилось, а пальцы рук постепенно начали неметь. Мысли метались в голове из стороны в сторону, отказываясь собираться в кучу. Чонгук одной ногой уже в могиле. Спустя мгновение зараженный упадет прямо ему на голову, отрезав любые шансы на выживание. Кричать нельзя, потому что это привлечет еще больше внимания, а броситься на спасение — загубить себя.       Неожиданно Тэхен осознает, что никогда не был настолько близок к победе. Чонгук — источник каждой его проблемы: причина неразделенной любви и душевных страданий, а с его исчезновение всё вернется в норму. Идеальный от пальцев на ногах до кончиков волос, гордость родителей, кумир миллионов, футбольная звезда — сдохнет в стенах психиатрической лечебницы. Абсолютно унизительная смерть, как для любимчика судьбы.       Чимин будет плакать. Эта картинка красочно вспыхивает перед глазами: растрепанные белые волосы, кристальные глаза, красноватые из-за полопавшихся капилляров, потерянный, наполненный горечью взгляд и ласкающие слух всхлипы. Его нежное, трепетное, разбитое, но не сломленное, кровавой кистью написанное искусство, еще никогда не знало боли утраты. Это уничтожит его окончательно, растопчет и без того израненную душу и обязательно приведет к Тэхену в объятия. Он обнимет его, утешит, спасет в самые темные ночи, а потом заберет себе, перекроет принадлежащую другому альфе метку своей собственной и даже запах магнолии больше не помешает их любви.       Это финал их истории, победа по всем фронтам и в очередной раз Тэхен выйдет из игры победителем, докажет, что смог властвовать и над любовью. Осталось только заглушить звучащий набатом голос в голове: — Я никогда не чувствовал рядом с тобой то, что чувствую рядом с ним…