Alive

      Тэхен прислушивается к копошению снаружи, поднимаясь на ноги, когда заржавелые дверные петли протяжно скрипят. Яркие солнечные лучи проникают внутрь, освещают бледные лица, вынуждают альфу сощурится, когда глаза начинают неприятно пощипывать. Морально он уже готовится к тому, дабы сквозь светлую пелену узреть самого прекрасного ангела — его светлячка, но наверху, окруженный сиянием, оказывается запыхавшийся Сокджин, чему Тэхен удивляется, чувствуя как неприятный укольчик страха прикасается острием к затылку, но озвучить опасения не решается, надеясь на лучшее.       Шуршание одежды и разом подхваченных сумок, перекрывает собой все окружающие звуки, но кучерявому альфе складывать нечего, поэтому он сразу вышагивает по ступенькам наверх, придирчиво оглядывая пустую улицу. — Чимин на крыше? — вопрос в лоб, без лишних уточнений, сразу дающий понять, что конкретно интересует его во всей сложившейся ситуации. — Он… — Сокджин закусывает губу, сглатывая предательский комок в горле. Морально он готовился к тому, что разговаривать придется с Чонгуком и абсолютно не ожидал столкновения один на один со своим господином. Омега все еще уважает его до дрожи в коленках, до слепого поклонения, боится, как пожара унесшего миллионы жизней, потому что этому его учили с самого детства, вкладывали вместе с азами науки, так что это стало неотъемлемой чертой характера. — Сокджин, не мямли, — голос его всегда был холодный, даже несмотря на то, что Тэхен признался в искренних братских чувствах по отношению к маленькому омеге. Он ничего не высказал на счет похищения вакцины, но где-то в глубине души Джин понимал, что господин зол и недоволен, а не ругается лишь от осознания, что ничего нельзя изменить. — Я пытался его остановить, господин, но он не слушал, — испугался, что Тэхен заметил практически моментально. За столько лет проведенных вместе, он заметил одну удивительную черту характера: если Сокджину становится страшно, то в первую очередь он начинает оправдываться, а уже после отвечает на поставленные вопросы. — Где Чимин? — губы кривятся в недовольстве, абсолютно не желая выслушивать поток бессвязной речи, которая несет в себе смысла не больше, чем все попытки омеги выгородится. — Он нашел велосипед и решил, что будет отвлекать зараженных, — напряжение, полотно повисшее в воздухе, накаляется мгновенно, словно кто-то неудачно дернул выключатель на электростанции, так что искры летят в разные стороны, а волосы на затылке встают дыбом.       Пальцы на руках кучерявого альфы начинают неприятно покалывать, а мысли вольными птицами разбегаются в стороны, возвращаясь к единому осознанию того, что его муза, смысл всего его существования, находится в шаге от того, чтобы покинуть несчастного художника навеки. — Что происходит? — Чонгук оказывается на улице, словно почувствовав крупицы накалившегося воздуха, оглядывает стоящих там, стараясь отыскать хоть малейший намек на случившееся, хотя каждая клеточка тела вопит, что очередная катастрофа подобралась ближе, чем он мог себе представить.       Сокджин указывает пальцем на центральную улицу, торопливо докладывая тоже самое, что минуту назад рассказывал Тэхену, уточняет, что Чимин унесся в самую глубь города и отследить его можно по толпе заражённых.       Чонгук перестает слушать где-то на середине рассказа, отчётливо ощущая, как холодный пот скатывается по виску, а голова начинает отдавать болезненной пульсацией. Знал ведь, что так будет. Всегда знал, что единственное искусство, которое Чимин познал в совершенстве — искусство сбегать от него. Он растворяется, как утренний дым, ускользает песком сквозь пальцы, оставляя после себя мешок воспоминаний и непреодолимое желание встретиться вновь.       Делает шаг в сторону, готовый сорваться на бег, кинуться в самую гущу событий, черт возьми, даже в саму преисподнюю, если Чимин посмел сбежать от него настолько далеко. Пускай Чонгук будет эгоистом и собственником, но больше он его не отпустит, зубами вцепиться, один, против всего мира встанет, но его не отдаст. — Вы не можете пойти, — неожиданно Хосок хватает своего руководителя за рукав, подтягивая назад, словно боится, что тот даже слушать не станет, оставив их здесь одних. — Ты же обещал Хенджину, обещал, что спасешь их. Чимин военный и он наверняка знает, что делает, но Феликс… Мы не можем разделятся вновь, потому что здесь опаснее, чем в маленьком Коксоне и шансы того, что мы больше никогда не встретимся слишком велики.       Чонгук слушает, но практически ничего не слышит. Обещания, клятвы, обязанности — он привык следовать им безоговорочно, всегда жертвовать собой, ради группы, заботится о чужом благополучии, но сейчас… Сейчас он особенно ярко ощущает, что на протяжении всей своей жизни был закован в слово «должен». Даже сейчас он должен сделать правильный выбор, которого в реальности не существует — есть только сделанный выбор и его последствия. Какие последствия окажутся для него непосильными?       Хенджин пожертвовал своей жизнью, чтобы он выбрался из катакомб, а взамен попросил самое малое — спасти то, что он так любил. Чонгук понимает, что должен уберечь Феликса несмотря ни на что, сохранить жизнь совсем крошечного младенца, пожертвовать ради этого собственным существованием, заплатить любую цену. Почему никто не предупредил его, что цена окажется настолько высока? — Мы не можем разделятся, — качает головой в стороны, подтверждая слова Хосока, ведь сейчас на кону стоит не одна жизнь, а вся их группа и тысячи людей в банке. Шансы того, что он погибнет при попытке спасти Чимина — слишком высокие, а без него у всех остальных не останется шансов вовсе. — Мы идем за Феликсом.       Разворачивается, делая несколько первых шагов в противоположную сторону, хотя от каждого из них кинжалы в ноги впиваются, а сердечный ритм замедляется, отказывается функционировать на благо хозяина. Каждая косточка в теле ломит, тянет его в другом направлении, но Чонгук держится, поворачивается к своей любви спиной и решения не меняет. Он всегда знал, что однажды наступит день, когда обязанности руководителя встанут костью поперек горла, знал, но все равно пошел на это, взращивал в себе чувство отвественности годами, так что теперь оно стало неотъемлемой частью организма. — Ты шутишь? — позади раздается пропитанный удивлением, жёлчью и горечью голос Тэхена, такой, каким он не слышал его уже давно. — Ты вообще слышишь, что говоришь? Осознаешь, что делаешь? — Я не могу пожертвовать всей группой, чтобы спасать Чимина, — Чонгук прикусывает губу, ведь каждое слово жгучей болью отпечатывается на сердце. Знает, что поступает правильно, только от этого правильно, хочется повеситься. — У Феликса младенец на руках, а банке еще сотни детей, которые ждут моей помощи. Я не могу бросить их. — А Чимина ты бросить можешь? — Тэхен режет без ножа, заставляя Чонгука скривится от боли, которая в мгновение стала ощутимой настолько, словно пуля попала прямо в солнечное сплетение, а он задыхается, молит о помощи, но никто не слышит. — Я и не ждал, что ты сможешь понять меня. — Да, черт возьми, я не понимаю тебя, — Тэхен неожиданно срывается на крик, абсолютно позабыв о том, что ненавидит шум, потому что сердце отстукивает страхом в грудной клетке, потому что хочется забиться в истерике от одного осознания, что он может потерять светлячка. — Мне плевать на Феликса, плевать на его ребенка, плевать на людей в банке и на всех детей мира, а единственный, на кого мне не плевать, сейчас устраивает гонки со смертью. — В этом твоя проблема, Тэхен, — Чонгук кричит в ответ, ведь эмоции на пределе, потому что он не спал практически двое суток, потому обязан выбирать между любовью и долгом, потому что не понимает, чем он заслужил подобное. — По твоей вине погибли тысячи людей в катакомбах, но ты продолжаешь жить, словно ничего не произошло. Ты всегда был эгоистом и ничуть не изменился, но я так не могу. Я не смогу спокойно спать, зная, что собственными руками загубил множество людей.       Тэхен усмехается, потому что так и не смог ничего понять. Его принцип жизни кардинально иной, абсолютно не такой глубоко-моральный, а местами даже до смешного простой — пожертвовать всем миром ради того, что ты любишь. Слишком чужды ему понятия нравственности и ответственности. Он может делать вид, что ему не плевать: дружить с Чонгуком, хорошо относится к людям, но когда выбор встанет между его светлячком и чем-то другим — Тэхен даже не задумается. — Надеюсь, что тебе будет хорошо спаться в одиночестве, — поджимает губы, разворачиваясь в противоположную сторону, потому что и так задержался здесь слишком долго. Шаги получаются на удивление легкими, ритмичными, постепенно ускоряющимися, пока альфа не срывается на бег. Он сделал неправильный выбор, но тот, который был важен сердцу.       Чонгук разворачивается тоже, больше не произносит ни слова, потому что слишком тяжело, потому что хочется бросится за ним следом, наплевать на все и нестись к Чимину. Его походка тяжелая, грузная, словно на плечах лежат несколько увесистых мешков. Он пожертвовал своим сердцем, чтобы сделать правильный выбор. ***       Чимин привстает на сидении, оглядываясь назад, туда, где прямо за ним мчится целая толпа. Он перестал кричать, когда посчитал, что увел их достаточно далеко, поэтому теперь уверен, что постепенно их будет становиться все меньше, а погоню продолжат только первые ряды, которые слышат скрип старенького велосипеда. Крутить педали оказалось привлекательным, давно позабытым ощущением, которое граничило с другой жизнью, беззаботной, где теплый ветер колышет волосы на макушке, а единственный проблемой будут содранные от падения коленки. Чимин такой жизни никогда не знал и своего велосипеда у него никогда не было, но омега старался представить, распробовать каждый момент на вкус, словно ему пятнадцать, вокруг не заброшенный город, а красивые вечерние улочки, позади бегут не зараженные, а ребятня собирающая на улице для игр, а еще ему нравилось фантазировать о том, что у него есть собственный дом. Не холодный, пропитанный запахом вина и одеколона пентхаус, а настоящее жилище, наполненное смехом и улыбками, то место, где всегда ждут, а стены в нем пахнут выпечкой и специями.       Фантазия постоянно шла рябью, была слишком отдаленной и абсолютно неточной, ведь трудно в идеале представить то, чего ты никогда не видел, а только слышал, что подобное бывает у других. Жаль, что часы в обратную сторону не пойдут, прошлого не вернуть и Чимин больше никогда не узнает, что такое настоящее детство, то, где нет места алкоголю и побоям, то, где ты не выродок унесший жизнь своего папы, а любимый сын, выращиваемый в заботе.       Наверное, именно это стало ключевым фактором того, что Чимин никогда не хотел собственных детей. Боялся, что не сможет подарить им должные тепло и ласку, которые никогда не испытал сам. Конечно, он бы не относился к ним настолько жестоко, определённо не бил бы и бедности они бы не знали, но этого слишком мало для звания «хорошего» родителя. Чимин боялся, что будет к ним слишком безразличным, таким, каким был его отец.       Мысли эти давно пора было отбросить в сторону, ведь никаких детей у него априори не будет, только иногда, самыми темными ночами, он задумывался о том, насколько сильно о них мечтает Чонгук. Чимин хотел сделать его счастливым, иногда фантазировал, как рассказываем ему о неожиданной беременности, представлял, как ярко будет улыбаться альфа, а потом почему-то плакал, ведь никогда подобного не произойдет.       Трусит головой в стороны, понимая, что задумался и унесся сознанием абсолютно в противоположном направлении от происходящего. Педали продолжали скрипеть, а зараженные позади отчаянно хрипели, преследуя цель, которая вовсе позабыла об их существовании. Чимин начал оглядывается по сторонам, ведь уехал уже достаточно далеко, а значит настало время избавиться от хвоста и возвращаться обратно. Чонгук, вероятно, уже все волосы на себе от переживаний вырвал, но как он может считать себя порядочным омегой, если изредка не заставит своего альфу понервничать.       Только отдалялся он от входа в город все дальше, а подходящей для маневра улочки так и не находилось. В центре они все были слишком широкими, граничили с парками и огромными площадями, которые зараженные могли слишком легко пересечь, продолжив охоту. Чимин же старался отыскать нечто маленькое, неприметное, дабы затеряться среди проулков и развернутся. Пришлось уезжать все дальше, надеясь на то, что вскоре презентабельные, наполненные магазинами районы, сменятся спальными кварталами, где можно будет укрыться среди небольших домиков.       Вскоре, уже порядком запыхавшийся Чимин, выехал к набережной, сворачивая вдоль реки. Город был разделен на несколько берегов, а значит другая сторона, отдаленная от центра, должна быть заполнена жилыми массивами, что неизменно играло на руку. Первый мост показался вдалеке, а за ним еще один, который и вовсе казался маленьким пятнышком на фоне горизонта, но омега просчитал, что на велосипеде сможет добраться до него потратив не более получаса. План был не замудренный, но действенный: переехать по ближайшему мосту на противоположный берег, затеряться там, а с помощью второго моста перебраться обратно.       Чимин заинтересованно оглядывал заброшенную набережную, обросшие зеленью и бурьяном клумбы, увитые оранжевыми спорами памятники и множество разваленных лавочек, представлял, как однажды здесь кипела жизнь, а разваленный ларек с мороженным, пестрил красками, собирая вокруг себя толпы детишек. Так, полностью погрузившись в фантазии, омега добрался до первого моста, свернул на круг, где раньше собирались толпы машин и вырулил на центральную дорогу, разглядывая изредка встречающиеся там автомобили. Зараженных, как он и предполагал, оставалось все меньше, но самые настырные продолжали преследовать его по пятам.       Чимин крутил педали, наслаждался теплым дуновением ветра в лицо, разглядывал раскинувшимся на берегу город, пока вновь не обернулся к дороге, резко ударив по тормозам, которые кажется не работали. Перепуганный омега попытался тормозить пятками, но велосипед, разогнавшийся перед этим до бешеной скорости, норовил сбросить пассажира с себя, поэтому Чимин только сильнее вцепился руками в руль, боясь счесать лицо об твердый асфальт.       Мост оказался обрушенным. Всего немного, абсолютно небольшое пространство, но достаточно широкое, так что перепрыгнуть на своих двух его было невозможно. Омега смекнул практически моментально, что останавливаться сейчас не вариант, ведь зараженные все еще дышали в спину, а потому начал крутить педали лишь отчаяние, вспомнив, как он однажды перепрыгнул обрыв на высоте в восемнадцать этажей.       Пропасть становилась все ближе, а уверенности в том, что задуманное получится осуществить — все меньше, но Чимин, абсолютно не привыкший сдаваться, закусил кончик языка между зубов, готовый к решающему прыжку. Когда самоуверенность превысила все нормы допустимого, а сердце колотилось так, словно он находится на соревнованиях всей своей жизни и вокруг замерли тысячи зрителей, ожидающих свершение великого, омега последний раз выкрутил педали, почувствовав над собой пропасть, которая почему-то становилась все ближе. Заднее колесо велосипеда, предательски зацепилось за торчащую с моста арматуру, а Чимин, из-за большой скорости, вылетел вперед, безвольным камнем падая в воду. — Вот черт, — непроизвольно вырвалось сквозь приоткрытые губы, когда омега быстро попытался сгруппироваться, дабы не отбить себе органы, а после его поглотила холодная пучина речной глади.       Вода колким, неприятным ознобом пробежалась по каждой клеточке тела, темная и мутная, она тянула его ко дну, а солнце сверху светило настолько яркое, словно насмехалось, пока следом не начали падать другие тела, тормошить неровную поверхность своим копошением, но неизменно идти ко дну.       Чимин чувствовал, как голова начинает кружиться от недостатка кислорода, а коленка неприятно ноет, но сколько бы он не пытался отыскать в мутном сознании причину боли, ничего не находилось. Умереть в холодной реке было настоящим кощунством. Он прошёл слишком длинный путь, чтобы в итоге кормить рыб на водяном дне, никем не найденный, всеми забытый. Такой невиданной роскоши как смерть, Чимин себе позволить не мог, вцепившись в уплывающие крупицы существования пальцами, выпустил воздух через рот, дабы по поднимающимся пузырям определить где вверх, а после греб руками так, словно на кону стоит не его недостойная жизнь, а существование целой планеты. Зараженные продолжали падать в воду, дергались, чем постоянно сбивали омегу, а сильное течение сносило его в сторону, утягивая все глубже на дно.       Чимин барахтался долго, выплывал на поверхность, жадно хватая воздух ртом, но после вновь окунался под воду, пока вскоре не понял, что закрепится наверху ему мешает гора насквозь промокшей одежды, которая своим весом тянет его вниз. Первым делом омега попытался сбросить тяжелые ботинки, старался подцепить их пяткой, но мешали плотно завязанные шнурки, поэтому, чтобы избавиться от них, пришлось вновь окунуться под воду, от чего легкие уже начали неприятно жечь. Когда грубая обувь отправилась изучать песчаное речное дно, Чимин вцепился пальцами в пояс, стягивая с себя штаны, которые слишком плотно цеплялись в кожу, из-за чего снять их казалось практически невозможным. Омега выныривал наверх, хватая жалкие крупицы кислорода, а после тонул вновь, стараясь под водой избавиться от брюк, которые поддались только с третьей попытки. Сорвать с себя кофту оказалось задачей более легкой, а футболку Чимин уже не снимал, осознавая, что больше не тонет.       Зараженные перестали падать сверху, барахтались по бокам, изредка цепляясь за него руками, поэтому омега постарался отплыть в сторону, дабы позволить себе распластать на поверхности реки и немного передохнуть. Легкие горели, дыхание сбилось, а сетчатка глаз неприятно щипала, так что Чимину пришлось закрыть их на несколько минут, дабы справиться с болью. В любом случае, зараженные его больше не преследовали, а значит у него было достаточно времени на передышку, чтобы после попытаться грести к берегу или надеятся, что течение само вынесет его на сушу. ***       Чонгук заворачивает на улицу, пытаясь подсчитать количество зараженных, которых хоть и осталось немного, но даже такая небольшая толпа могла доставить множество проблем. Никто из членов группы не разговаривал с того самого момента, как Тэхен оставил их, словно над всеми нависла огромная грозовая туча, впитывающая угрюмое настроение руководителя и распространяющая его на остальных. — Иди, — Чонгук легонько качнул головой Намджуну, когда в поле зрения показалась перевернутая мусорка, а сам опустился на землю, откинувшись спиной на пыльную стену. Дышать не хотелось, думать тем более, а единственное, чего он сейчас по настоящему желал — поскорее покончить с этим, сорвавшись следом за Тэхеном. Каждая клеточка тела неприятно зудела, тянула его подальше отсюда, но Чонгук продолжал сидеть на месте, выполнять обещание, долг, который теперь казался непосильной ношей, бременем. — Его там нет, — Намджун завернул за угол, останавливаясь около руководителя, который на произнесенную фразу скривил настолько недовольную гримасу, что хотелось отшатнутся.       Чонгук медленно поднялся на ноги, отчетливо ощущая, как такое нужное сейчас время ускользает непростительно быстро, а задержаться здесь придется дольше, чем он рассчитывал или вообще хотел. — Ты уверен? — голос его звучал раздраженно, даже слишком, так что все остальные напряглись еще пуще прежнего, заведомо понимая, что руководителя лучше не касаться и вообще лишний раз с ним не контактировать, дабы не пасть жертвой чужой злости. — Другие баки ты посмотрел? Ищи его по запаху. Не мог же он исчезнуть, — Чонгук громко цокает, протирая ладонью лоб, где скопилась испарина от жары и нервов, норовя выскочить на площадь самостоятельно и позвать Феликса во все горло, но вовремя сдерживается, понимая, что принесет это больше проблем, чем пользы.       Намджун усердно кивает, возвращаясь обратно на площадь, где сбоку к нему пристраивается Сокджин, желая помочь переволновавшемуся мужчине и сгладить искрящиеся в воздухе нотки злости. Вокруг сконцентрировалось множество разных ароматов: плотный лавандовый шлейф Тэхена, тяжелый, наполненный силой запах магнолии, легкие нотки ягод, трав, морозная свежесть, запахи зараженных, пыли и плесени, так что отыскать среди них тоненький молочный аромат, принадлежащих младенцу, казалось задачей непосильной. Запахи смешивались, развеивались, в определённых местах становились более сильными, а где-то наоборот практически исчезали, потому вскоре Сокджин отчаялся, осознав, что вычислить Феликса таким способом попросту невозможно. — Ты слышишь? — неожиданно Намджун прикладывает палец к губам, намекая омеге, дабы тот замер, прислушавшись к окружающим звукам. Шатен концентрируется на разнообразии шорохов вокруг, среди которых слышалось прерывистое дыхание зараженных, шелест листьев, легкое потрескивание дерева на солнце и тихий, практически незаметный детский плач. — Это оттуда, — альфа кивком головы указывает на небольшое, застекленное здание дальше по улице, моментально двинувшись в его сторону, хотя неопытному Сокджину показалось, что плач доносится с абсолютно другого конца города.       Вход в небольшое кафе оказывается полностью забаррикадированным, что сразу наталкивает на определённые мысли. Темноволосый омега подходит к панорамным окнам как можно ближе, дабы разведать обстановку внутри, но сталкивается только с собственным отражением: уставшими карамельным глазами, покрытой полосками шеей и растрепанной копной шоколадных волос. Лишь на мгновение ему становится невообразимо тоскливо от того, кем он стал и насколько жизнь оказалась все-таки сложной, но глупые мысли сразу же отходят на второй план, стоит наткнуться на отражение альфы сзади. — Я зайду первым, — Намджун улыбается устало, вымученно, но тепло. Пытается вложить в этот невинный жест все свои чувства и эмоции, любовь, заботу и хотя Сокджину больше ничего в этом мире не угрожает, он навсегда останется его маленьким луноликим мальчиком, хрупким и ценным. Он абсолютно не привык выставлять свою любовь напоказ, не привык, что ее вообще есть кому показывать, потому что о подобном счастье и мечтать не смел.       Даже такому сильному и большому альфе, дверь поддается не с первого раза, пока Намджун не срывает ее с петель, пробираясь сквозь баррикады в виде кофейных столиков. В ноздри моментально бьет металлический запах крови, а на глаза попадается распластавшийся на полу зараженный, так что альфа бегло просит Сокджина сходить за Чонгуком. Правда, первым в кафе ворвался не руководитель, а растрепанный Юнги, который за длительный период ожидания сгрыз себе ногти на руках и оторвал заусеницу, так что на большом пальце виднелась маленькая багровая ранка. Лишь следом за ним тяжелой грозовой тучей показался Чонгук, окидывая помещение незаинтересованным, пустым взглядом. — Сокджин остался с зараженными на улице? — мимолетом поинтересовался Намджун, понимая, что добраться сюда целая группа смогла бы лишь в том случае, если снаружи оказалось бы полностью пусто. — Юнги настиг их первым, — Хосок играет бровями, присматриваясь к лежащей на полу твари, а после безобразно кривится, наблюдая вытекающую из головы жижу непонятного происхождения. Карамельные глаза стреляют в сторону, на бегающего из угла в угол зеленоглазого мужчину, а сердце предательски сжимается от ревности, но Хосок не позволяет негативным чувствам отобразится на лице, оставаясь лишь непривычно серьезным.       Юнги же ничего вокруг себя не замечает. Мечется по кафе зверем раненым, заглядывает под каждый столик и в каждую тумбочку, открывает шкафы и распахивает коробки. Дополнительных комнат в небольшом помещении не так уж и много, но альфа придирчив, ничего без внимания не оставляет, пока впопыхах не распахивает очередную дверь, сталкиваясь с сорвавшим от плача голос ребёнком и покрасневшим от слез, сопящем на диване омегой. — Господи, спасибо, — губы распахиваются всего на несколько миллиметров, а глаза закрываются, позволяя организму наконец-то сделать полноценный, облегченный вздох. Феликс здесь, живой и невредимый, вероятно отключился от стресса и переутомления, но главное, что с ним все нормально.       Тихой поступью Юнги подбирается к небольшому диванчику, где опускается на корточки, дабы рассмотреть припухшее лицо. Пряди пшеничных волос падают на глаза, щекочут кончик носа омеги, отчего тот им забавно дергает, успокоившись лишь тогда, когда альфа бережно зачесывает мешающие волосинки назад. Запах алых ягод будоражит ноздри, заставляет мужчину набрать в легкие побольше воздуха, а лишь после среди фонового шума раздается кряхтение Тэджина, которого Юнги спешит подхватить на руки. — Наконец-то, — вздыхает показавшийся в проходе Чонгук, двигаясь внутрь, дабы немного спешно толкнуть спящего омегу в плечо. — Нет времени на отдых, мы должны двигаться дальше.       Юнги от подобного обращения недовольно скалиться, но не успевает ничего возразить, ведь Феликс резко дергается, медленно принимая сидячее положение, кулаком потирает щеку с неровным отпечатком кожаной обивки дивана. Карамельные глаза скользят по присутствующим в комнате, но лишь приметив темноволосого альфы поблизости, пухлые губы трогает легкая улыбка. — Я, кажется, отключился, — бормочет омега, зевнув в конце предложения настолько сладко, что зачесалось в носу. — Даже не помню, как это произошло, но я так рад, что вы наконец-то нашли меня, — Феликс расплывается в довольной улыбке, от чего сияющие глаза превращаются в щелочки, а после поднимается, осматривая себя после недлительного сна и лишь на мгновение, румяное лицо приобретает нотки тоски, задержавшись на грязной повязке в районе предплечья. — Ты ранен? — Юнги подобную смену настроения без внимания не оставляет, но не успевает подойти ближе к омеге, как тот закрывает непонятную перевязку ладонью, вновь успокаивающе растягивая губы. — Пустяки, небольшая царапина, — Феликс опускает свободную руку альфе на локоть, подбадривающе поглаживая, а в действительности старается перевести тему, что не ускользает от цепкого взгляда зеленых глаз. — Тэджин заснул? Все-таки твой запах действует на него успокаивающе. — Это всё очень хорошо, но если все живы и здоровы, то мы должны двигаться дальше, — быстро бормочет Чонгук, первым выскакивая из комнаты.       Юнги стоит на месте еще несколько долгих секунд, сверлит омегу нечитаемым, тяжелым взглядом, потому что ментально, слишком явно ощущает, что нечто в его поведении не так, но сколько бы не длились гляделки, разобрать ничего не вышло, поэтому альфа постарался списать все на смущение после случившегося накануне днем. Так бы он и думал, что все эти странности лишь последствие их неудачного поцелуя и отвергнутого признания, если бы на выходе из комнаты, маленькая ладошка, едва ощутимо не скользнула бы по его бедру. Это произошло настолько быстро и эфемерно, что любой другой человек даже не заметил бы, но Юнги сообразительный, сразу догадался, что из его кармана вытащили складной ножичек.       Пока в главной комнате Чонгук разговаривал с военными, разрабатывая дальнейший план действий, темноволосый альфа выстраивал в голове самые сумасшедшие предположения, продолжая безотрывно разглядывать Феликса, теперь мило перешептывающегося с Сокджином. Ножичка в его руках он не обнаружил, значит омега также быстро спрятал его в униформе, но зачем? Боится вновь попасть в подобную ситуацию и остаться безоружным? Допустим, но почему тогда просто не попросить? Юнги выдал бы ему оружие гораздо надёжнее, показал несколько сокрушительных и легких приемов, но Феликс решил сделать все по тихому и не поднимать эту тему вовсе. — Если бы я умер, ты бы позаботился о Тэджине? — вопрос прозвучал слишком неожиданно, адресованный явно Чонгуку, но Юнги заинтересованно навострил уши, пытаясь считать малейшее изменение эмоций на чужом лице.       Руководитель от подобного вопроса явно замялся, но быстро постарался взять себя в руки, списав все на глупые мысли после неприятного инцидента. Феликс всегда был слишком чувствительным, поэтому переволновавшись, вполне мог начать задумываться о подобном. — Конечно, — Чонгук быстро кивает, бросая мимолетный взгляд в сторону спящего ребенка, но сразу же возвращает внимание омеге. — Я бы вырастил его, как своего собственного сына, но ты не должен думать о подобном. Все случившееся с тобой лишь глупая ошибка, которой я больше не допущу никогда. Отныне, ты всегда будешь под моим пристальным надзором и точно не умрешь.       Феликс неожиданно бросается альфе на руки, обхватывая за шею, от чего Чонгук удивлённо вздергивает брови, но обнимает того в ответ. — Ты такой хороший, — светловолосый омега вздыхает, вновь улыбаясь непривычно ярко, потираясь щекой о чужое плечо. — Даже когда было тяжело, ты продолжал заботится о каждом члене нашей общины. Если бы не ты, то мы бы погибли еще тогда, шесть лет назад. Надеюсь ты видел, насколько сильно каждый из нас любил тебя. Даже когда ты ударил Минхо, никто не хотел, чтобы тебя сняли с поста руководителя, но этот противный омега постоянно вопил о правилах и требовал справедливости. Когда мы прибыли в здание банка, многие пожилые жители сетовали, что если бы тебя не лишили обязанностей, то ничего этого бы не произошло. Хенджин был моим мужем, лучшим альфой в мире, но руководитель из него был никакой. Если бы не твое вмешательство, то мы все погибли бы в катакомбах. Ты спасал наши жизни столько раз и должен знать, что это не осталось незамеченным, ведь мы любим и ценим тебя. Лучшего руководителя трудно даже представить.       Чонгук от подобных слов не может сдержать улыбку, потому что перед глазами мелькают долгие пять лет, проведенные в стенах катакомб. Пускай там они каждое мгновение были в опасности, не знали новых технологий и мира не видели, но они были счастливы. Вспоминает, как летом собирали урожай, когда многие ворчали, что у руководителя есть более важные обязанности, чем копаться в земле, а он все равно зарывался носом в огромные кустарники помидор, которые потом носили на кухню, дабы заготавливать консервацию на зиму. Помнит Чонгук, как прорвало канализационные трубы в образовательной детской зоне, из-за чего горы ценных развивающих книг испортились и потом они ночами переписывали их вручную, а омеги дорисовывали яркие картинки. Отчетливо помнит, как нашел на обломках старенький кассетный проигрыватель и долго возился, чтобы эта рухлядь начала исправно работать. Вся община тогда сбежалась смотреть кино, правда, долго он все-таки не прослужил, сломавшись через несколько дней. Пускай другим людям, живущим в мегаполисах, все это покажется деградацией и дикостью, но они были одной огромной семьей, слаженной, умели радоваться мелочам и каждому новому дню. Жаль, что больше этого не вернуть. — Помнишь, что говорил тебе дедуля Шин? — Феликс улыбается, вспоминая ворчливого пожилого омегу, который превращался в настоящего ниндзя с поварешкой, если кто-то воровал с кухни булочки до обеда. — Что я слишком много на себя беру, — Чонгук улыбается в ответ, представляя знакомое морщинистое лицо и узенькие глаза. Любви в его сердце был необъятный океан, который дедушка Шин умело скрывал за строгостью, хотя всегда прощал детишкам мелкие пакости, а те самые булочки распихивал альфам разведки по карманам. — Вот и я о том же, — Феликс наконец-то делает шаг назад, не скрывая румяных щек и приподнятого настроения после нахлынувших воспоминаний. — Ты всегда сильно переживал, когда случались неприятности, но ведь ты не всесильный. Не на каждое событие в нашей жизни можно повлиять. Большинство из них нужно воспринимать как должное, неотъемлемую часть жизненного пути и помнить, что ты сделал все, на что был способен. Пускай в меня кинет камнем тот, кто считает, что старался ради нашего спасения усердней, чем ты.       Очевидно, что ни один камень в Феликса так и не прилетел, а некоторые альфы разведки моментально перетянули внимание руководителя на себя, похлопывая того по плечу и выражая слова благодарности, воодушевившись чужим монологом. Пускай, многие из них так и останутся фоновыми персонажами истории Чонгука, но все они были друзьями, семьей, неотъемлемой частью его жизни и становления личности.       Феликс радовался образовавшейся вокруг шумихе недолго, стрельнув взглядом на стоящего около стены Хосока, который всегда был самым ярким лучиком солнца во мрачных катакомбах, его другом и братом, но с недавних пор между ними образовалась огромная пропасть недопонимания, которая имела имя и яркие хвойные глаза. — Хо, ты же знаешь насколько сильно мы все дорожим тобой? — Феликс подходит к нему вплотную, привлекает к себе внимание, медленно двигается от самого легкого разговора, к самому тяжелому. — Я никогда не забывал, сколько всего ты сделал для меня и общины, поэтому из уважения к тебе, не могу скрыть свое предательство. — Что? — Хосок отталкивается от стены, бросая мимолетный взгляд в сторону Юнги, потому что подсознательно понимает о ком хочет рассказать Феликс и лицо все слышавшего альфы лишь подтверждает догадки. — Я отлично знал, насколько сильно ты влюблён в Юнги, знал, что вы пытаетесь построить отношения, но все равно накануне днем признался ему в чувствах и более того, поцеловал, — Феликс рубит правду быстро, пытается поскорее избавиться от того, что лежит тяжким грузом на сердце, ведь все случившееся с самого начала было неправильно. Он ведь обещал, что никогда не будет вмешиваться в чужие отношения, а в итоге оказался предателем перед самым важным человеком в жизни — самим собой. — Это правда? — Хосок резко разворачивается в сторону хмурого Юнги, который случившееся скрывать не планировал, но теперь не может подобрать правильных слов от страха лишиться своего солнца. — Нет, послушай меня, — Феликс вновь привлекает к себе внимание, потому что не хочет стать причиной чужого разрыва, потому что любит Юнги настолько сильно, что хочет видеть его только счастливым, даже с другим. — Ты не имеешь права сомневаться в его чувствах, потому что ни в чьих глазах в мире я не видел столько любви, как в тех зеленых, что смотрели на тебя. Самый сильный альфа в мире скулил от боли и ему нужен был хотя бы кто-нибудь рядом, — Феликс вздыхает, стараясь успокоить разбушевавшиеся внутри эмоции, ведь столько слов скапливаются комком в горле, так что хочется выплюнуть их, как мешающий клубок шерсти. — Лишь от того, что я считаю тебя своим другом, скажу: ты кретин. Я не знаю мотивов твоих пустяков и не хочу знать, но все это было полностью отвратительно с твоей стороны. Юнги любит тебя чисто и искренне даже после того, как ты поступил с его чувствами: смешал их с грязью и заставил давиться засохшими комками. Да, мы поцеловались, но он никогда не предавал тебя, потому что даже на самое жалкое мгновение в его мыслях не было другого человека, все его сознание целиком и полностью принадлежало тебе с самого начала и до сегодняшнего мгновения. Даже он, Мясник, заботился о моих невзаимных чувствах, старался не ранить, тогда почему ты, самый добродушный доктор в мире, оказался настолько жестоким?       Хосок молчит, потому что слова формируются в голове слишком долго, отказываются связываться в предложения и вырваться в свет. Не было ни ночи с того дня, когда бы он не корил себя за случившееся. И нет теперь повода злиться на Юнги, устраивать истерики, ведь к нему отнеслись точно также, как он относился к другим. Остается лишь молча вздохнуть и принять это, а затем решать, поставить ли точку в этих пагубных отношениях, или двигаться дальше. — Ты бы рассказал мне? — поворачивается к Юнги лицом, задавая самый вопрос, потому что хуже измены в отношениях, может быть только бесконечный обман. Смотреть в глаза своему партнеру, обнимать его вечерами, позволять целовать те самые губы, которыми потом заведешь на дорогу лжи. — Я тебя никогда не обманывал и не обману, пока жив, потому что любовь есть также совесть, и она не позволит мне даже подумать об измене, — Юнги концентрируется на собственных словах, пытается выглядеть серьезно, хотя пальцы предательски подрагивают от нервов. — Я бы признался тебе, мой Хоуп, неизменно сказал бы правду, спустя некоторое время, просто сейчас я очень сильно боюсь тебя потерять.       Хосок поджимает губы, кивает, набирает побольше спасательного кислорода в легкие, осознавая, что не хочет ставить точку. Пускай, они начали неправильно, совершили множество ошибок, но ведь каждый заслуживает второго шанса, возможности все исправить. — Давай тогда сделаем вид, что ничего не существовало до этого дня, — Хосок медленно обхватывает мужчину за руку, переплетая пальцы. Неизвестно к каким последствиям приведет это решение: плохим или хорошим, но истинна остается неизменной — это именно то, чего каждый из них хочет прямо сейчас. — Пускай прошлое останется там, где ему самое место. Я люблю тебя, Юнги и никогда больше так не поступлю. — Ты что, гей? — неожиданно громко выкрикивает Чонгук, пробегаясь глазами по остальным присутствующим, дабы убедиться, что он не единственный жил в неведении. — А ты гомофоб? — Сокджин осуждающе вздергивает бровь, чем вынуждает руководителя изменится в лице, дёргано замахав головой в стороны. — Нет, я крайне толерантный, просто это немного неожиданно, — сколько бы Чонгук не пытался оправдываться, но без внимания не осталось то, насколько раздобытая информация оказалась неприятной для его восприятия, а некоторые разведчики не постыдились даже скривиться, хотя открыто высказаться не решился никто.       Хосок же облегченно вздохнул, мысленно радуясь, что их отношения больше не придется хранить в секрете и только Юнги оставался все таким же хмурым, подозрительно косясь в сторону Феликса. Теперь эта ситуация казалась ему еще более непонятной, а припрятанный в униформе омеги нож не давал покоя. За время его раздумий Чонгук попытался переключится с темы нетрадиционных отношений на дальнейший план действий, начав выталкивать всех из здания кафе, но Юнги покидать помещение не спешил, стараясь связать в голове информацию воедино. Все эти воспоминания, признания, откровенные разговоры, двусмысленные вопросы были больше похожи на… прощание…       Предположение настигло мужчину резко, так что он успел только в ужасе распахнуть рот, а когда обернулся к Феликсу, перед глазами замаячило расползающееся алое пятно. Оглушающий крик раздался в промерзшем помещении кафе, отскочил от стен, привлекая внимание всех присутствующих, но Юнги так и не понял, кому конкретно он принадлежал, пока в наполненном отчаянием вопле, не распознал свой собственный голос.       Последнее, что видел мужчина, прежде чем-то кто-то подхватил его на руки, был неровный глубокий порез в центре горла, откуда ярким фонтаном брызнула кровь, окрашенные алым губы, сплевывающие сгустки и карамельные глаза, смотрящие прямо на него, а после тьма и падение тела, но Юнги так и не смог разобрать, кто из них двоих упал. ***       Тэхен бежал так, словно будущего больше не существует, а лишь настоящее, то, где светлячок нуждается в нем. Всем, конечно, было очевидно, что Чимин — птица вольная и вообще ни в ком не нуждается, но альфе иногда нравилось баловать себя этим обманчивым чувством нужности, которое вспыхивало в груди, заставляло легкие жадно впитывать кислород, а ноги двигаться практически машинально. Нравилась ему сама мысль о том, что он пока еще не бесполезен, что пройдя такой долгий и мучительный путь, который в простонародье обозначали не иначе как «жизнь» — он мог отыскать хоть самую маленькую причину, дабы не пустить себе пулю в висок. Причина эта уже год оставалась неизменной, утыкалась ему в ключицы носом, по барски располагалась на бархатной тахте, обожала виноград, но только определённого сорта и сбегала от него к другому мужчине, но Тэхена это не оскорбляло.       Возможно, Чимин был немного непостоянный, ветреный в самом мягком значении этого слова, но альфе к этому особого дела не было, ведь он, полная противоположность, больше всего ценил стабильность, что теперь сыграло с ним глупую шутку, заставив гореть от любви к тому, кто из-за него даже не дымится.       Теперь появилась та самая, крошечная надежда на то, что Чимин, увидит насколько сильно Тэхен нуждается в нем, старается меняться и даже если это не послужит толчком для возобновления отношений, то определённо положит начало зарождения нового между ними. Он, конечно, никогда не позволял себе забыть, что Чонгук отныне друг, а насколько ему известно, скорее из книг, а не личного опыта, уводить омегу у друга — предательство по всем фронтам, но, черт возьми, насколько же сильно ему плевать на Чонгука и их мнимое перемирие, когда дело касается любви. Тэхен и без того носит на себе все самые ужасные титулы в мире, а веса еще одного даже не почувствует, особенно, если ночами сможет тонуть в нежных объятиях Чимина, вновь увидеть затянутые туманом глаза и испить жизнь с алых губ. Влюбленных не судят.       Отследить светловолосого омегу оказалось легче, чем вычислять молекулярные формулы, ведь за ним тянулся отчетливых след из зараженных, теперь разбросанных по всем улицам, где тот проезжал. Тэхен, человек по натуре недоверчивый, привык полагаться только на себя, а потому прошлые предположения о том, что не столько опасны зараженные, как грибные споры — учел, стараясь двигаться с максимальной осторожностью. Исследовать город в одиночку было гораздо легче, чем передвигаться огромной, шумной группой, ведь никто не мог случайно привлечь нежелательное внимание. Даже если зараженные реагировали на стук ботинок об асфальт, Тэхену удавалось легко уйти, повиляв многочисленными улочками. Нарушения координации у инфицированных играли альфе на руку. Обратил внимание он еще и на то, что зараженных практически нигде нет, а значит его умозаключения оказались верными и сигнал от спор распространяется на значительную часть города.       Вскоре, призрачный след привел его к заброшенной набережной, где Тэхен моментально спустился прямо к кромке воды, ведь так открывался хороший обзор на автомобильную дорогу, но сам он оставался в безопасности. Зараженные уходили дальше по улице, протягиваясь, словно маленькая дорожка на карте, где главным призом вместо сокровища был светловолосый омега. Очень быстро мужчина смекнул, что в подобные догонялки можно играть бесконечно, а времени до темноты оставалось катастрофически мало. Безоружным разгуливать по Сувону ночью — подписать себе смертный приговор.       Альфе пришлось двинуться вдоль берега, прислушиваюсь к каждому незнакомому шороху по периметру и бросать регулярные недовольные взгляды на солнце, словно оно должно начать стыдиться того, что садиться настолько быстро. Тэхен брел долго, разглядывал зараженных с другой стороны улицы, которые все больше расходились в стороны, вновь заполняя собой каждый сантиметр города. Так могло продолжаться бесконечно, похождения, наполненные страхом и надеждой, которые подпитались паникой и ужасом, стоило альфе краем глаза заметить барахтающихся в воде зараженных. Сомнений, что Чимин находится именно там не осталось вовсе, ведь такая огромная толпа не могла свалиться в реку самостоятельно, поэтому альфа моментально рванул в сторону моста.       Практически на корточках Тэхену пришлось добираться до места обрыва, из-за слишком большого скопления инфицированных на кольце и мостовой дороге. Благо, изредка стоящие автомобили помогали оставаться незамеченным, но если бы передвигаться здесь пришлось группой, то избежать проблем стало бы невозможно.       Сердце бешено колотилось о грудную клетку, когда альфа увидел застрявший в арматуре велосипед, а осознание, что Чимин находиться где-то там, в холодной речной пучине, болезненно ударило кувалдой по голове. Тэхен был человеком рассудительным. Он взвешивал каждое свое решение, думал быстро, но четко, очерчивал всевозможные последствия и извлекал для себя наибольшую выгоду — всегда, кроме случаев, когда ситуация затрагивала Чимина.       Тэхен не думал, когда скинул с себя ботинки, не думал, когда водолазка полетела на землю, не думал, когда брюки скатились к лодыжкам и определённо не думал, когда без разбегу сиганул в воду. Подумать он позволил себе лишь тогда, когда над головой засияло яркое солнце, пробивающееся сквозь неспокойную поверхность реки, правда мысли получились крайне неутешительными, ведь Тэхен вспомнил, что умение плавать всегда считал бесполезным навыком, а потому не учился. Мужчиной он был уже взрослым и крайне смекалистым, так что додуматься грести руками в стороны, мозгов ему хватило, а вот на то, что плыть нужно вверх — нет. Почему-то, хотя вполне обоснованно, его посетила догадка, что если Чимин тонул, то находится определённо на дне, а значит и двигаться альфе нужно именно в том направлении. О том, как он будет потом выбираться, Тэхен предпочитал не размышлять, ведь понимал, что если на песчаной поверхности увидит бездыханное тело самого прекрасного существа на земле, то ляжет рядом, чтобы больше никогда не увидеть тот ужасный мир в котором нет Чимина.       Морские глаза ярко контрастировали на фоне мутной, черной воды, покрывались красными полосами, жгли, но Тэхен не позволял себе зажмурится. Кислорода в легких с каждой секундой становилось все меньше, а уплывающих вверх пузырей все больше, грудная клетка казалось слишком тяжелой, словно ему распороли брюхо, запихнув внутрь гору камней. Голова кружилась, туманилась, а сознание, лишенное воздуха, начинало функционировать все хуже, так что когда альфе показалось, что он находиться в мгновение от смерти, в мыслях промелькнула тихая мольба о том, дабы его тело опустилось где-то рядом с Чимином.       Страшно. Страшно было не тонуть и не умирать, а то, что он может больше никогда не увидеть его. Тэхен никогда не раздумывал о том, что находится за чертой жизни, той неизведанной долине, которую люди называют «смерть», но впервые безумно испугался, что там ничего нет. Только тьма и тишина, где он обязан находиться наедине с собой, вечность оплакивая свою любовь, которую не увидит во веки веков. Ради Чимина хотелось жить, ради него не страшно умереть, им можно задохнуться, ради него захлебнуться, но не лишиться.       Неожиданная боль в голове вынуждает альфу сильно дернуться. Он определённо поднимается вверх, но помутненное сознание не может разобрать ничего, кроме темной воды вокруг и непонятного копошения. Единственная мысль, которой Тэхен позволяет ворваться в голову — если он всплывает на поверхность, то Чимин остается где-то внизу. Это мимолетное прозрение заставляет его барахтаться, вырываться, пытаться протолкнуться на дно, где должен быть его смысл жизни, но боль на макушке усиливается, а воздух неожиданно большой порцией проникает в легкие.       Тэхен кашляет слишком громко, горло пронзает режущим жжением, а нечто горячее, наваливается на грудь, держит его на плаву своим весом. Он пытается схватиться за это ощущение руками, но непонятный спасательный круг от этого уходит под воду, а когда вновь выныривает, начинает громко пищать. — Ты топишь меня, — голос знакомый, даже слишком, такой, который Тэхен не спутает ни с чьим иным. Будучи в бреду, пьяным, на грани смерти или отчаяния, он узнает мягкий контратенор Чимина, который однажды будил его по утрам, звучал слаще, чем пьесы Сибелиуса. — Светлячок, — произносит на выдохе, резко отталкиваясь назад, боится, что может утопить его одними прикосновениями. — Ты совсем рехнулся? — Чимин шипит, стараясь подхватить его под руки, видит, что альфа пытается барахтаться, но неизменно уходит ко дну. — Какого черта прыгать в воду, если плавать не умеешь, — ворчит, прикидывая в голове варианты дальнейшего развития событий и быстро понимает, что дотащить огромного мужчину на своей спине до берега не сможет, а потому решает плыть к опорному мостовому столбу, дабы с передышками двигаться к суше. Тэхен, благо, больше не дёргается, лишь вцепляется руками ему в плечи до побеления костяшек и, что вовсе удивительно, ничего не говорит, вероятно находясь в шоковом состоянии. — Осторожно, ногами сильно не размахивай, снизу может быть арматура. Держись двумя руками, пятками упрись в бетон, чтобы течение больно не ударило об столб, — командует, подтягивая мужчину к опоре и позволяет себе расслабиться, лишь убедившись, что тот его услышал и сделал все правильно.       Тэхен приходит в себя постепенно, паника практически отпускает, тревожные мысли отходят на второй план, а сознание проясняется, позволяя нормально мыслить и переварить их небольшой диалог. Чимин держится прямо около него, хватает приоткрытыми губами воздух, смахивает воду со слипшихся ресниц, живой и румяный, снова близко и на мгновение Тэхену кажется, что он все-таки утонул, только погубило его не мутное жерло реки, а сияющие глаза, такие родные и до боли между ребрами знакомые. — Я так рад тебя видеть, — запинается, словно в горле битое стекло раздирает стенки, а щеки начинают неприятно припекать на солнце, хотя в действительности альфа просто заходиться краской. Чимин, как величайшее творение мира, аватар чего-то запредельного на земле. Рядом с ним Тэхен чувствует себя букашкой, жалким и беспомощным, но при этом живым, недостойным этого великолепия. — Ты чуть не утонул, — фигурные губы кривятся, когда Чимин подтягивается к нему непозволительно близко, так, что можно ощутить жар бурлящей в чужих венах крови и лишь на мгновение альфе кажется, что он сделал это от желания находиться рядом, пока очередной поток воды больно не лупит в спину. Боится, что Тэхен не удержится и сорвется, поэтому старается держаться рядом. — Я очень хочу стукнуть тебя по голове за подобное безрассудство, но разве ты послушаешь меня? Обещал ведь, что не умрешь, тогда почему даже не пытаешься бороться? — Я думал, что тебя затянуло на дно, — Тэхен фривольностей не любит, привык держать руки при себе, но ладонь-предательница скользит по выпирающим косточкам чужого хребта, обнимает за талию, припечатает омегу к груди так, что созвездия взрываются под веками, но лицо остается беспристрастным, отчаянно делает вид, что это всё лишь ради того, чтобы удерживать тело на плаву. — Это повод для смерти?       Брови альфы непроизвольно сводятся на переносице, образуя на идеальном лбу аккуратную складку. Ответ на вопрос кажется ему очевидным настолько, что само озвучивание его вслух — глупость. Чимин — повод для революции, международной войны, массового геноцида. Ради него можно устроить экологическую катастрофу, террористический акт на больницу, пустить биологическое оружие в массы, колонизировать Марс и поработить соседние галактики. Умереть — это самое скудное, что способен сделать ради него Тэхен. — Смерть это такая мелочь, — альфа качает головой в стороны, сузив кристальный взгляд, тем самым пытается продемонстрировать всю серьезность собственных слов. — Я готов посвятить любви к тебе целую жизнь, что уже говорить о смерти.       Чимин от каждого произнесенного слова все больше хмурится, дует губы, всем своим видом показывая, что сказанное ему не нравится, но Тэхену от этого хочется только улыбаться, ведь последний раз он видел его таким еще в Тени, словно целую жизнь тому назад, когда не позволил создавать бомбу из препаратов в лаборатории. — Я не хочу, чтобы кто-то умирал за меня, особенно ты, — омега вздыхает, мимолетом подмечая, что разговор ушел абсолютно в неправильное русло. Словно они двигаются в ту сторону, которая Чонгуку определённо не понравилась бы. Тэхен всегда флиртовал с ним, говорил много слов о любви, всем своим видом показывал, что хочет вернуть прежние отношения, но почему-то только сейчас Чимин понимает, что находится рядом не с другом, а со своим бывшим, ведет разговоры о чувствах и признается, что не хотел бы его потерять. Чужие руки на его талий неожиданно ставятся слишком осязаемыми, обжигающими чувствительную кожу, а метка неприятно пощипывает, но трудно отличить: это реальное физическое чувство или игра подсознания. Кажется, что в этом нет ничего такого, ведь рядом Тэхен — родной и знакомый, но почему-то в груди поселяется юркий червячок, нашептывающий о том, что все это похоже на измену. — Я уже достаточно отдохнул, — поджимает губы, спеша закончить сомнительный диалог, моментально переключая внимание на следующий опорный столб до которого придется плыть. Мысленно омега прикидывает, что следующие несколько, сможет проплыть без остановок, а потом вновь возьмет передышку, но значительно короче этой, дабы случайно не дать повод для продолжения диалога. — Я сказал что-то не так? — Тэхен решает спросить это прямо во время заплыва, ведь вместо того, чтобы помогать Чимину в передвижении, рассматривает напряженные мышцы чужого лица. Он изучил его достаточно хорошо, дабы по частоте дыхания определять, какие чувства будоражат маленькое сердце, но сейчас напряжение становится практически осязаемым, словно если поднять руку вверх, можно ощутить как иглы врезаются в ладонь. — Мы можем поболтать на берегу? — омега пыхтит, удобнее перехватывая мужчину. Не сказать, что плыть ему слишком трудно, ведь Тэхен двигается самостоятельно, хотя отвлекает слишком часто, просто разговаривать действительно не хочется, особенно когда знаешь, что беседа будет не из приятных.       Добирались до берега они достаточно долго, потратив примерно час, а возможно больше, ведь горизонт успел засиять алым, а солнце медленно опускаться на покой. Чимин свои возможности переоценил, ведь мешало больше не то, что Тэхен был тяжелым — альфа был значительно крупнее в размерах, а потому приходилось постоянно дергать его в стороны, менять положение, из-за чего к концу заплыва разболелась спина, а легкие наполнились водой.       Подплывая к берегу Чимин не смог правильно оценить глубину, а потому разбил коленку о камни, неудачно дернув ногой, поэтому когда высокий Тэхен почувствовал ступнями песок, подхватил омегу на руки, вынося на сушу самостоятельно. — Где твоя обувь? — поинтересовался альфа, когда мелкая галька больно врезалась в ступни. Чимин вцепился в него обеими ногами, дышал рвано, наконец-то заполучив востребованный отдых, а Тэхену было только в радость подержать маленькое, полуобнаженное тело подольше. — Утонула, — омега скривил губы, оглядываясь по сторонам, где кроме множества мелких камней, разрослись колючие сухие кустики, бродить среди которых абсолютно не хотелось. Если есть возможность безопасно посидеть на Тэхене, то он определённо ею воспользуется. — Моя одежда осталась на мосту, — уведомил альфа, неожиданно громко зашипев, когда колючка больно впилась в ребро ступни. Подниматься к зараженным босым и голым не хотелось абсолютно, но найти группу в нескольких кварталах отсюда в таком виде — невозможно, поэтому аккуратно передвигаясь по колкой гальке, Тэхен умостил омегу удобнее на руках, двигаясь в сторону виадука.       Пробежал альфа тем же путем, что и прошлый раз, правда теперь это заняло значительно больше времени, ведь приходилось обходить препятствия, которые могли сильно ранить ноги. Чимин бросал маленькие камешки в редко стоящие машины, дабы те громко ударялись об металл, привлекая к себе внимание, а они быстро продвигались вперед, пока не достигли конечной цели. — Солнце больше не припекает и скоро тебе станет холодно, — Тэхен опустил омегу на землю, поднимая собственную одежду, мысленно прикидывая, что можно оставить себе, а что лучше отдать, ведь рюкзака у него с собой не было. — Надевай мою кофту, потому что твоя высохнуть не успеет и носки, а ботинки заберу я и дальше понесу тебя на руках.       Чимин быстро стянул с себя холодную, мокрую футболку, натягивая приятно пахнущую лавандой водолазку, которая была достаточно длинной, дабы соблюдать нормы приличия, а на заледеневшие ступни нацепил высокие носки, боковым зрением наблюдая, как Тэхен пытается босой ногой влезть в кожаные ботинки. — Если ты не хочешь заработать цистит, то белье тоже снимай, — беззаботно кидает мужчина, словно это сущий пустяк, но Чимин становится красным от пальцев на ногах до кончиков волос. Это уже перебор. Тэхен конечно неоднократно рассматривал его обнаженным, написал множество картин, только теперь это все перечеркивает одно огромное «но», которое имеет имя, запах магнолии и пирсинг в брови. — Чонгук, если выразиться мягко, будет крайне недоволен, — омега качает головой в стороны, вцепляясь пальцами в промокшие трусы так, словно их попытаются стянул силой, чего конечно же не происходит. — Его здесь нет, — Тэхен вздергивает бровь, сложив руки на обнаженной, покрытой мелкими мурашками груди. Он человек очень не стойкий к холоду, поэтому расхаживать без верха ночью — практически катастрофа. — Это ничего не меняет, — Чимин хмурится, абсолютно не понимая сути сказанного предложения. Чонгук остается его альфой в независимости от того, находиться ли он рядом или нет. — Ты даже представить не можешь, сколько всего это меняет, — Тэхен больше не говорит о белье и в действительности, изначально, заботился лишь о чужом здоровье. Он слишком далек от подобных извращений, которые можно себе нафантазировать, не желает его потрогать или полюбоваться прелестями. Ничего ни внутри ни снаружи него не дрогнет, если Чимин устроит здесь нагое дефиле, потому что красота обнаженного тела всегда приносила ему больше эстетического наслаждения, чем физического.       Сейчас его больше беспокоит, что омега не обращает внимание на отсутствие Чонгука рядом или попросту не хочет обращать. Почему-то его абсолютно не волнует, что прибежал сюда другой альфа, а не его собственный, подтвержденный меткой. Мимолетом вспоминается, как Чимин метался в панике и жаловался на жжение в шее, когда Чонгук пропал в Коксоне, но судя по всему у того ничего нигде не печет. — Я не понимаю, — омега складывает руки на груди, теряясь в смыслах. Тэхена всегда было трудно понимать: он перепрыгивал с темы на тему, вкладывал в слова больше смысла, чем должно быть, но Чимину казалось, что он научился, а теперь растерял былые навыки. — Ты умный мальчик, должен понять, — альфа узит взгляд, замолчав на несколько минут, дает ему возможность подумать, выдвинуть хоть какие-нибудь предположения, но собеседник молчит, хлопая глазами, чем дает немое согласие на продолжение. — Я бы мог начать ругаться на то, насколько необдуманным и беспечным был твой поступок, но теперь надеюсь, что это поможет открыть тебе глаза. Чонгук должен был бежать сюда самым первым, прыгать в воду вместо меня, но свой выбор он сделал еще около подвала и выбор этот был не в твою сторону. Он пошел спасать другого омегу, не своего, хотя каждый из членов группы понимал, что даже если ты сможешь увести зараженных, то шанс на то, что найдешь нас снова — мизерный. Чонгук знал, что ты в опасности, знал, что ты умрешь, но выбрал пожертвовать тобой, чтобы спасти другого, — тирада заканчивается, хотя внутри Тэхена копиться еще миллион невысказанный слов, которые встают предательским комком в горле. Слишком сильно ему важно услышать ответ, понимать, какие мысли будоражат светлую макушку, ведь по хмурому лицу разобрать практически ничего нельзя. — Но ведь в этом и была суть, — Чимин поднимает на мужчину светлый взгляд, пытается держать зрительный контак, просканировать эмоции на чужом лице, но Тэхен вновь становится безэмоциональным, скрывает внутренние ураганы. — Я пытался отвлечь зараженных именно ради того, чтобы вы спасли Феликса. Чонгук не жертвовал мной, а делал то, что положено руководителю. — Ничего не стоит твоей жизни, — Тэхен рычит, злится от того, что его не понимают, не хотят понимать, хотя кажется, что все находится на поверхности. Чимин становится невероятно глупым, когда пытается оправдать важных для себя людей. — Мы планировали спасать Феликса, но не за счет тебя. Несколько недель назад я похоронил четыре тысячи человек ради твоей безопасности, а Чонгук намеренно предпочёл мнимый долг тебе. Потому что для него ты всегда будешь на втором месте, его собственное достоинство оказалось важнее, чем все твое существование. — Потому что спасать людей — его работа, как и моя, — Чимин прикрикивает, но ментально понижает голос, потому что Тэхен не любит, когда громко, потому что разозлится еще сильнее и может выкинуть нечто из ряда вон. — То, что случилось с Феликсом — моя вина. Мои руки больше никогда не отмоются от крови невинных людей, никогда я не заслужу прощения, никогда не избавлюсь от чувства вины и все, что я могу сделать — не допустить, чтобы кто-либо еще погиб с моей подачи. Они заслуживают жизни гораздо больше, чем я, поэтому Чонгук поступил правильно, выбрал меньшее из зол, спасал того, кого еще можно спасти, — Чимин правда старается не кричать, но не может, потому что перед глазами мелькают картинки прошлого, где он стрелял безжалостно, на поражение, в тех, кого еще можно было спасти. Он не помнит их лиц, не знает имен, но каждый отпечатался клеймом на сердце, замарал его руки своей кровью, отмыть которую не поможет даже кислота.       У Тэхена зверь задетый мечется в грудной клетке, окрашивает внутренности в самые яркие оттенки красного, беснуется от безысходности. В его мире не существует ничего важнее Чимина, там он религия и молитва, судья, король и Бог. — Неужели ты не видишь, как сильно я люблю тебя? — произносит практически шепотом, обхватывая двумя ладонями чужое лицо, желает впитать каждую крупицу внимания, получить хоть что-нибудь. — Не видишь, как стараюсь быть хорошим? Я ведь так хотел, чтобы ты сидел на месте Намджуна, прикованный цепью к стене, спрятанный от всего мира и только мой, навсегда, но нет… Я позволил тебе быть свободным, светлячок, а ты упорхнул от меня. Ты можешь сколько угодно пытаться казаться хорошим, уподобиться Чонгуку, внушить себе моральные ценности, но в действительности, ты навсегда останешься таким, как я. Будешь смотреть на мир моими глазами и тянуть за собой шлейф моего запаха. — Я должен быть благодарен за то, что ты относишься ко мне, как к человеку? — Чимин хмуриться, но больше не кричит, боится накалять обстановку. — В том то и проблема, что ты всегда пытался прогнуть меня под себя. Это не любовь, а одержимость, желание обладать, жажда победы. Я понял это еще тогда, в храме, когда ты предложил поспорить на мои чувства. Ты ненавидел Чонгука и захотел заполучить меня, только потому что он тоже этого хотел. Хватит рассказывать сказки о великой любви, ведь единственное, чего ты на самом деле хотел — самоутвердиться, доказать, что ты лучший, победитель. — Что ты несешь? — теперь на крик срывается Тэхен, потому что большего вздора в жизни своей не слышал. — Если бы люди знали насколько сильно я умею любить, то каждый бы захотел быть любимым мной. Мне не нужно самоутверждаться, не нужно никому ничего доказывать и в конце концов, когда я впервые встретил тебя, то даже не подозревал о связи с Чонгуком. Из-за тебя я лишился всего что имел, потерял общину, блокнот, сердце и голову, а оказывается, что все это время ты сомневался в моих чувствах? Даже то, что я нахожусь здесь — доказательство моей любви, просто ты не хочешь этого замечать…       Чимин отворачивается, дуется, вновь принимает оборонительную позицию, потому что не знает что ответить, но Тэхен понимает его достаточно хорошо, чтобы лишь по мимике считать, что мнения своего он не изменил. Злость чистым концентратом расплывается под кожей потому что его не понимают, не слышат, но еще хуже становиться от того, насколько ужасного мнения о нем был омега все это время. Неужели не было видно, насколько он окончательно и бесповоротно влип? Неужели не видно, что у единственной его болезни есть имя, запах и будоражащий душу голос? — Я вновь чувствую себя жалким и униженным, — вздыхает, когда водоворот эмоций отступает на второй план, а холодный рассудок снова занимает главенствующие позиции. Что сделала с ним эта любовь? Он стоит на мосту, ночью, полуголый и уязвимый, пытается отвоевать крупицу чувств в свою сторону, чтобы наконец-то перестало быть так холодно. Куда подевался самодостаточный, сильный Тэхен, который держал в ежовых рукавицах целую общину, вступал в схватку лишь с Богом и побежал, выбрасывая джокера в самый подходящий момент? Он смог покорить саму природу, создать жизнь из набора клеток, обратить эволюцию в свою пользу, но какой-то миниатюрный, строптивый главнокомандующий, одним взмахом ресниц сокрушил несокрушимого. — Не вижу больше смысла сердце беспокоить, но мне важно узнать: хотя бы когда-нибудь, лишь на мгновение, самую крошечную секунду во всем временной пространстве, ты любил меня точно также, как его? — Тэхен, — Чимин пытается отвернуться, уйти от ответа, потому что произносить это настолько мерзко и неправильно. Одно дело страдать от неразделенной любви, но совсем иное — поворачиваться спиной к человеку, который в твоих глазах обрел смысл существования. — Ответь, пожалуйста, — альфа сглатывает, хотя в горло напихали мелкие осколки битого стекла, которые вот-вот ранят внутренности, хотя ранить там уже попросту нечего.       Чимин больно прикусывает губу, кожей ощущает пристальный, выжидающий взгляд, но озвучивать правду не хочется. Никогда он не забывал, сколько всего Тэхен сделал ради него. Теперь он испытывает по отношению к альфе сильные, искренние чувства, дорожит, но точно не так, как Чонгуком. Просто есть в Призраке нечто особенное, с привкусом спокойствия на языке. Любовь к нему не сумасшедшая, она не пьянит, не заставляет органы полыхать страстью. Эта любовь не огонь. Это чувство умиротворения, стабильности, надёжности, уверенности в завтрашнем дне и своем партнере. Когда не мучаешь себя глупыми сомнениями, когда не нужно никому ничего доказывать, когда смело смотришь в завтрашний день и знаешь, что не останешься один.       Чимин натерпелся достаточно и если взглянуть правде в глаза, то пускай сумасшедшие художники с нестабильным настроением останутся для омег, которым эмоциональных качелей не хватает. Ему же хватило на всю оставшуюся жизнь и даже на несколько следующих. Теперь он уже достаточно взрослый и осознанный, чтобы понимать, что настоящая любовь — не пожар, а штиль. Чонгук серьезность своих намерений показывал достаточно и Чимин знает, что с ним будет счастливым, обретет дом и семью, которых не имел никогда. Он взращивал эту любовь в омеге по зернышку, медленно и постепенно, так что теперь она выросла огромным деревом, корнями своими плотно впивающимся в сердце. Теперь же Чимин испытывает к нему такие чувства, которые не испытывал ранее никогда, но судя по тому, насколько рядом с альфой легко дышится, это определённо любовь. — Я никогда не чувствовал рядом с тобой то, что чувствую рядом с ним, — прикрывает глаза, излагая правду медленно, вдумчиво и хотя в конце очень сильно хочется добавить «прости», но оно так и виснет где-то в воздухе, навеки не озвученное, ведь извинятся на любовь нельзя.       Тэхен молчит слишком долго, дышит, позволяет мозгу в полной мере распробовать отвратительно горький привкус сказанного. Лицо его по прежнему не излучает ни единой эмоции, камнем застывшее, только сердце от этих слов сжалось настолько сильно, что лишь гордость, дьявольская гордость помешала ему заплакать. Небесно-голубые глаза привычно скользнули по окруженному мраком силуэту, стараясь отыскать хоть малейшие изменения, но Чимин остался все такой же прекрасный и до одури желанный. Тэхен видел все его клетки, сосуды, ткани, до безумия красивые нейронные сети — они похожи на невообразимо огромную, потрясающе яркую вселенную. Видел себя, проросшего внутрь и поселившегося в черепной коробке. Его семью, родителей — все самое ценное для него там: спрятано глубоко, чтобы никто не смог добраться. Видел его страх, обиду, крик по ночам от боли, каждую натянутую эмоцию, каждый ранящий вдох. Все его просьбы, молитвы, всю его жизнь детально: счастливые мгновения и калечащие.       Только Чимин, глупо было надеяться, не видел в нем ничего… — Я понял, — все, что смог выдавить из себя Тэхен, прежде чем голос успел предательски дрогнуть. Лишь осознание того, что впереди его ждет еще несколько часов, когда он сможет нести омегу на руках, дышать его запахом и ощущать бархат кожи ладонями, не позволили вновь бросится в воду. — Тогда мы можем идти. Разговаривать здесь больше не о чем.       Любить Чимина было самым изощренным методом самоуничтожения…