Летучие мыши и прочие гады

      — Мой Чарли был таким непоседливым, вечно пропадал снаружи с другими мальчишками… Я все опасалась, что в школе у него будут сложности из-за непомерной бойкости. Знаете, такому ребенку трудно усидеть на месте во время урока. Заставляла его часами неподвижно сидеть на стуле под присмотром… Бывало, я сижу вот здесь, в этой самой гостиной, спокойно вышиваю, а он на своем месте весь извертится, и все косится на наши напольные часы, пока выйдет назначенное время… — рассказывала миссис Уотт, невысокая, стройная женщина неопределенного возраста, аккуратно причесанная, не то чтобы некрасивая, но какая-то никакая. Внезапно по ее до того невзрачному и невыразительному лицу прошла тень настоящей муки, и она добавила совсем другим тоном, резко и горько: — А вышло все так, что зря я об этом обо всем беспокоилась!       — Поверьте, я от души соболезную вашей потере, — искренне воскликнула Эмили.       — Благослови вас господь! — рассеянно откликнулась миссис Уотт. Она коротко посмотрела в сторону окна, а когда вновь повернулась к Эмили, ее лицо было ровно таким же невыразительным, как и ранее. Они сидели за чаем в небольшой, строго обставленной гостиной, окна которой выходили в замечательно ухоженный сад. Высокие кустовые розы, обрамлявшие оконный проем, уже отцвели, но весной и летом здесь, должно быть, бывало очень красиво.       Послышались тихие шаги. Эмили подумала было, что горничная, сервировавшая им чай, что-то забыла, но в комнату осторожно заглянула девочка лет шести. Замерла на пороге, вопросительно рассматривая Эмили.       — А вот и она! — миссис Уотт милостиво кивнула, и девочка приблизилась, все так же осторожно, но без излишней робости, свойственной детям слишком строгих родителей. — Мисс Кизлоу, позвольте представить вам мою дочь, Элизабет Уотт. Ваше предложение заинтересовало меня, потому что мы с мистером Уоттом действительно ищем для дочери хорошую гувернантку. Знаете, мы хотели… До всех этих событий последнего времени я намеревалась последовать совету человека, к которому испытывала глубочайшее доверие. И к его сестре, даме весьма строгих моральных качеств. Оба рекомендовали нам с мистером Уоттом не полагаться на домашнее образование, а отослать Элизабет в школу для девочек, где ей привьют дисциплину, ответственность и трудолюбие. Чтобы не испортить ее излишней мягкостью, не избаловать, знаете ли. Но после того, что случилось с Чарли… После этого я решила, что не готова расстаться с дочерью. Пускай еще поживет дома. Бог даст, мне удастся не слишком испортить ее.       — Я не думаю, что ребенка можно испортить родительской любовью! — горячо воскликнула Эмили. Это было не совсем так, но в данном случае девушка была уверена в том, что говорила. И у нее на сердце сделалось теплее, когда миссис Уотт все так же рассеянно провела рукой по волосам дочери, а та замерла неподвижно, наслаждаясь редкой лаской.       Большие напольные часы, которые упоминала миссис Уотт, пробили шесть часов. Эти звуки напомнили Эмили, что доктор Хейл все это время, пока она сидит в хорошо натопленном помещении и угощается чаем с булочками и печеньем, ждет ее снаружи. Еще по дороге сюда они решили, что не стоит наносить визит вдвоем и что в одиночку Эмили сможет легче разговорить убитую горем мать умершего ребенка.       Наверное, он давно замерз и меряет шагами улицу, время от времени доставая из кармана красивые часы, поблескивающие золотым корпусом, и хмуря брови. При мысли о докторе Хейле Эмили как обычно ощутила странное волнение, как будто что-то приятно защекотало ее изнутри. Она была рада, нет, даже очень рада, что вот-вот опять увидит его…       Но тут ей некстати вспомнилось, как лондонский доктор поспешно и горячо отрицал, что мог бы на ней жениться иначе, чем из жалости и чтобы не попасть в нелепое и некрасивое положение. А потом, конечно, извинился, но все же… Приятное чувство исчезло без следа, но Эмили все же начала прощаться с миссис Уотт.       — Мне трудно судить, доктор Хейл, насколько могла бы смерть несчастного Чарли Уотта быть замаскированным убийством, — рассказывала она полчаса спустя. — В конце концов у меня нет ни медицинского образования, ни вашего опыта. Но вот что мне пришло в голову за время разговора с его матерью. Пока все шло хорошо, она послушно следовала всему, что ей говорил проповедник Чепмэн. Воспитывала детей в строгости, по советам проповедника, старалась смирить нрав Чарли. Сделалась закадычной подругой его сестры.       Более того, миссис Уотт не только сама внимала откровениям проповедника, она устраивала ему публичные выступления в своем доме, неоднократно жертвовала деньги, полагаю, довольно значительные суммы. Вдобавок она призывала к этому и других местных жительниц, среди которых пользуется авторитетом как дама безупречного поведения, а ее супруг — один из столпов местного общества, если мне позволительно будет так сказать.       Но вдобавок к этим неоспоримым достоинствам миссис Уотт искренне любила сына. И когда мистер Чепмэн со всей своей самопровозглашенной святостью не смог спасти его, прежнее безусловное поклонение… не то чтобы сошло на нет, оно, скажем так, поколебалось. Миссис Уотт погрузилась в свое горе и, главное, утешения искала не в речах проповедника и неискренних соболезнованиях его сестры, а в собственной дочери. Когда же по городку поползли нехорошие слухи о Чепмэне, она не вступилась за своего кумира, что, безусловно, сделала бы до гибели сына.       Так какой же толк был ему способствовать смерти Чарли? В конце концов эта смерть спутала ему все карты.       — А что если… — продолжила рассуждать Эмили и вдруг потеряла мысль. Они шли рядом по темной улице, и доктор Хейл смотрел прямо перед собой, но теперь повернулся к ней. Почувствовав на себе его заинтересованный взгляд, девушка опять ощутила это обманчивое, но такое приятное чувство, но быстро вернулась к обсуждению Чепмэна.       — А что, если Чепмэн планировал чудесное излечение в евангельском духе и просто не справился? Болезнь вышла из-под контроля? Он просто не рассчитал, и его дьявольский план сработал не так, как он планировал?       — Этот вариант развития событий мы можем исключить. Чудесного исцеления от остеомиелита с сепсисом случиться не могло. Да и просто от остеомиелита, даже если предположить, что сепсис стал трагической случайностью.       — Тогда получается… Получается, что я напрасно сорвалась сюда. Да и вы тоже зря потратили время, — с огорчением воскликнула Эмили.       — Ну не совсем зря, — возразил доктор Хейл, — мы, пожалуй, можем снять подозрения с нашего проповедника и его сестрицы, а вместо этого сосредоточить поиски на окрестностях Кортон-холла.       — Но хватит ли у нас времени? — порывисто спросила Эмили.       — Благодаря тому лекарству, которое как раз готовит мой лондонский аптекарь, уверен, что да! — твердо сказал Джейсон. — А кстати…       — Что кстати?       — Местный доктор упоминал, что сегодня вечером в гостиной нашего отеля состоится небольшой благотворительный концерт. Местный любитель музыки исполнит на арфе несколько мелодий собственного сочинения. Приглашаю вас, мисс Кизлоу!       — Хм… звучит угрожающе. Местный любитель, собственные мелодии. Скажите честно, вы опять взялись за старое?       — Что вы имеете в виду?       — Вы приглашаете меня только из соображений вежливости? — подозрительно переспросила Эмили.       — Нет, — решительно отрекся от такого предположения Джейсон.       — Чтобы мне не было скучно и одиноко сидеть в своем номере весь вечер? — настаивала Эмили.       — Чтобы мне не было скучно и одиноко! — признался он.       — Ну раз так, — ответила Эмили довольным тоном, — раз так, я, пожалуй, составлю вам компанию!       К немалому изумлению обоих, концерт оказался просто замечательным. Местный музыкант в коричневом жилете и с нелепыми усами, свисающими над верхней губой и придающими ему сходство с богатым фермером, играл на англо-саксонской арфе, как Орфей на лире. А мелодии его собственного сочинения оказались пленительными и поэтичными. Даже в Лондоне Джейсону редко доводилось слышать подобное исполнение.       — Только ради этого концерта нужно было приехать в Дентон! — восхищенно воскликнула Эмили. И доктор Хейл, сидящий совсем близко, так, что сумел рассмотреть серьезный профиль соседки, розовое ушко, даже уловить тонкий, волнующий аромат вербены от ее волос, был с ней совершенно согласен.       Вернувшись в Лондон, Джейсон с удовлетворением обнаружил, что заказанное им лекарство уже приготовлено и даже доставлено на дом. Зеленоватые аптечные склянки с притертыми крышками, в каждой плескалось около пинты темной жидкости. Теперь у него было с чем возвращаться в Кортон-холл.       Вечером следующего дня прихрамывающий Томас уже паковал для него большой дорожный чемодан.       — Будь добр, уложи эти склянки аккуратно, проложи чем-нибудь, чтобы они не соприкасались! — попросил доктор Хейл, придирчиво наблюдавший за его работой.       — Вы точно не желаете задержаться дома на пару дней, сэр? — позволил себе вопрос слуга, выразительно покосившись на окно. — Только вернулись из одной поездки. И опять в дорогу?       Снаружи бушевала непогода, метались тени черных веток, ветер сотрясал оконную раму, сердито бросал в темное стекло пригоршни дождя.       — Да, пожалуй, нынче не лучшая погода для путешествий, — согласился Джейсон. — Но я должен поехать. Меня ждут пациенты.       И все же он не был вполне искренен с Томасом. Нельзя сказать, что предстоящая новая разлука с Лондоном печалила его, и дело было не только во врачебном долге. Погода погодой, но завтра он опять увидит Эмили. Именно эта перспектива искупала для него все связанные с предстоящим путешествием неудобства.       В это же время Эмили Кизлоу сидела на кровати в своей спальне в одной длинной белой рубашке и расчесывала недавно вымытые, еще не успевшие просохнуть до конца волосы. В камине уютно потрескивал огонь, за окном шумел ветер. В соседней комнате, соединенной с комнатой Эмили дверью, спала Лотта.       Девушка недавно проверила свою подопечную и убедилась, что девочка крепко спит, у нее нет температуры и она не бледнее, чем все последние дни. От подушки пахло лавандой, личико выглядело младше обычного, как будто Лотта сделалась совсем малышкой. Эмили не удержалась и поцеловала ее в щеку, как если бы Лотта была не просто ее подопечной, а сестрой, не менее дорогой ее сердцу, чем Энтони.       И должно же было так случиться, что эти двое, невинные дети, внезапно оказались жертвами чьего-то злого умысла! Кто мог быть настолько жестоким и безжалостным, чтобы его не остановил их возраст? И достаточно умным и знающим, чтобы отравить их и заставить молчать. Кто же мог покушаться на детей и, главное, зачем?       В который раз она задавала себе эти вопросы и не находила ответа.       Эмили вернулась к себе, занялась вечерним туалетом, но чем бы ни были заняты ее руки, мысли все возвращались к промежуточным результатам их с доктором Хейлом расследования.       Внезапно снаружи, в коридоре, в который выходили все комнаты третьего этажа — ее спальня, смежная с ней спальня Лотты, классная комната, еще несколько гостевых спален и ванная — послышались торопливые, громкие шаги. Эмили, ушедшая в свои мысли, даже вздрогнула.       Может быть, это неутомимая мисс Донован? Она помогает мистеру Кортону в делах, ведет деловую корреспонденцию, уже привела в порядок его архив и каталог сувениров, привезенных с Канарских островов. И еще успевает по вечерам разбирать книги в библиотеке. Когда она вообще спит или отдыхает?       Или по дому бродит этот неприятный и заносчивый кузен мистера Кортона? Фамилия Пикок ему ужасно подходит. Он куда-то уезжал, но три дня назад опять вернулся и рыскал по дому с непроницаемым видом, едва замечая прочих его обитателей. Должно быть, несмотря на поздний час, только возвращается к себе.       От неприятного Пикока мысли как-то неожиданно перешли на миссис Кортон. Эмили пришло в голову, как мало она знает о супруге своего работодателя. Чисто формально это мачеха Лотты. Хотя она никогда не проявляла к девочке ни малейшего интереса. Впрочем, это не так плохо. Было бы хуже, если бы она принадлежала к тем молодым женщинам, которые преследуют и травят детей своего мужа от первого брака. Миссис Кортон неизменно любезна с Эмили, вероятно, потому, что та полезна — занимает Лотту с утра до вечера, так что девочка остается для мачехи невидимкой и ничем не беспокоит ее.       Но что, если миссис Кортон не просто красивая пустышка, а умнее и коварнее, чем кажется? Могло ли быть так, что она на самом деле не только считает Лотту лишней, но уже сделала все, чтобы избавиться от нее раз и навсегда?       Эмили вспомнила, как еще до болезни, когда Лотта оказывалась с миссис Кортон за одним столом во время совместных трапез, та время от времени останавливала на девочке свой взгляд и, казалось, на мгновение удивлялась, как будто спрашивая себя, откуда тут взялся этот ребенок и зачем он нужен. От вида этого мимолетного, но искренне удивленного выражения на кукольном женском лице почему-то мороз шел по коже. Но тем труднее поверить в то, что Лотта способна хотя бы в течение пяти минут занимать мысли своей мачехи.