Летучие мыши и прочие гады

      Снаружи послышался цокот копыт проезжающего мимо кэба, и доктор Хейл скользнул глазами по окошку чайной. Оказалось, что пока они говорили, на улице уже совсем стемнело. Эмили внимательно проследила за его взглядом.       — Но что же? — негромко, с неожиданным даже для себя самого беспокойством в голосе спросил он девушку. — Что вы прочли в собственном дневнике?       — «То, что летучая мышь не видит днем, это не вина солнца», — слабо пожав плечами, с каким-то виноватым даже видом призналась она. Доктор вздохнул.       — Очаровательная и глубокомысленная пословица, но… Мисс Кизлоу, вы ведь очень любите своего брата?       — Разумеется! Может быть, из-за работы я вижусь с ним не так часто, как хотелось бы, но я постоянно думаю о нем, пишу ему каждый третий день, хотя Энтони отвечает мне не часто, особенно теперь…       — Я могу представить себе, что вы в задумчивости вывели эти строчки, когда в очередной раз размышляли о причинах его загадочной болезни и о возможной связи ее с летучими мышами.       Это было бы не удивительно, ведь все ваши мысли заняты попыткой понять, как вы можете помочь брату. Полагаю, что вы чувствуете груз ответственности за то, что так мало были рядом с ним. И даже за его болезнь. Таково свойство человеческой психики.       Все, что вы рассказали, звучит очень загадочно, даже мистически, но я уверен, что для всех изложенных вами фактов, а в их правдивости я не сомневаюсь, может найтись научное и медицинское объяснение. В своих исследованиях я тоже порой, как и всякий ученый, наталкиваюсь на факты, которые на первый взгляд кажутся совершенно невероятными...       В приятном голосе доктора Хейла было столько спокойной рассудительности, что хотелось просто закрыть глаза и слушать его. Верить тому, что он говорит. Что принцесса летучих мышей — просто плод детских фантазий. Что Энтони непременно поправится. Что Лотта, этот непоседливый бесенок, через пару недель встанет с постели и начнет носиться по комнатам Кортон-холла как прежде. Успокаивать он умел. Успокаивать и внушать надежду.       Эмили, наверное, видится ему несколько истеричной провинциальной барышней. Но он потратил на нее столько времени, ни разу не попытался вынуть часы или как-то намекнуть ей, что странные истории и домыслы утомили его. Разве что этот мимолетный взгляд в окно был первым признаком тщательно скрываемого нетерпения, которое он, как истый джентльмен, не стал бы высказывать вслух.       Вот только он был не прав, этот доктор Хейл. Начиная с того, что надпись в дневнике была сделана совсем не ее почерком. И даже не почерком матери.       Нет, не то чтобы Эмили хоть на минуту подозревала мать в попытке разыграть себя. К розыгрышам Ольга Кизлоу не была склонна ни в малейшей степени. Сколько себя помнила Эмили, ее мать была серьезной, даже мрачноватой, целеустремленной и страстной женщиной, даже если волевым усилием держала свою страстность под контролем. Жизнь у нее была нелегкой и скрывала множество тайн, которыми она не собиралась делиться с детьми. «Пусть ваша жизнь сложится по-другому!»       Дети знали только, что они с отцом когда-то приехали в Англию из далекой России, как и множество других политэмигрантов, скрываясь от преследований страшной царской полиции под названием одновременно забавным и тревожащим, кажется Охранка.       Она, Эмили, родилась вскоре после приезда. Какое-то время спустя отец с матерью покинули Лондон, где жили первые годы после переезда. «О, что там жили за люди. Наши верные сподвижники, единомышленники. Что за идеи витали в воздухе, что за интересные разговоры велись, порой до рассвета!» — иногда с тоской вспоминала мать.       «Крошечная, темная и дорогая квартирка, в которой тряслась люстра каждый раз, когда мимо проезжал поезд метро. А случалось это раз пятнадцать в час. Совсем неподходящие условия для детей», — мягко напоминал отец.       Как бы то ни было, из столицы родители перебрались в цветущий, тихий и провинциальный Суррей. Кажется, незадолго до рождения Энтони отец получил крохотное наследство, которое сделало переезд возможным. К тому же время от времени ему удавалось опубликовать статью в одном из эмигрантских изданий, и гонорары поддерживали их семью на плаву.       Они арендовали крошечный коттедж у местного лендлорда. Этот пожилой усатый господин всегда казался Эмили невероятно важным, надутым и неприступным. Когда он прогуливался по улочкам их крошечного городка, больше похожего на село, разряженный на городской манер, сверкая своим черным цилиндром, опираясь на коричневую трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы, казалось, он чувствует себя хозяином не только местных земель, но и всех проживающих на них людей.       А когда отец так внезапно и трагически умер, лендлорд прислал осиротевшему семейству письмо, где сообщал, что они могут не переживать насчет арендной платы, если их финансовые возможности пока не позволяют им платить. Время терпит.       — О, Эмилия, — воскликнула мама, нисколько не обрадованная таким вниманием, — этого нам еще не хватало! Я подозреваю, что этот гнусный капиталист положил на тебя глаз. И теперь, когда твой отец умер, а я почти не выхожу из дома, воспользуется нашим бедственным положением и станет подбивать к тебе клинья.       — Как это положил свой глаз и что он станет ко мне делать? — удивилась Эмили. Она была не сильна в русских идиоматических выражениях.       Как бы то ни было, первоначальные опасения матери не оправдались. Лендлорд все так же высокомерно сверкал своим цилиндром, встречая Эмили на улице, но никакого порочного интереса к ней не проявлял. Разве что порекомендовал ее одному их своих богатых соседей, мистеру Кортону из Кортон-холла, в качестве гувернантки.       За это Эмили была ему особенно благодарна. Финансовые дела их постепенно наладились, мать чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы заботиться об Энтони. Ее юная подопечная, Лотта, несмотря на всю непоседливость, была милым и не слишком разбалованным ребенком. Родители уделяли ей мало внимания, но зато и не вмешивались на каждом шагу в работу гувернантки. Предоставленная самой себе, Эмилия сумела выстроить с воспитанницей близкие, дружеские отношения. Иногда ей казалось, что даже слишком близкие. Глупо, конечно, было до такой степени привязываться к чужому ребенку, а еще глупее воображать ее своей младшей сестренкой. В любой момент Эмилию могли уволить. Впрочем, зачем мистеру Кортону увольнять ее? Он был вполне доволен молодой гувернанткой. Его страдающая мигренями супруга тоже, ее вообще в целом свете интересовала только она сама. А уж сама воспитанница пылко обожала «свою дорогую Эмили».       Да, все шло хорошо, пока не случилась болезнь Энтони, а теперь и болезнь Лотты.       — Надеюсь, я смог хотя бы отчасти развеять ваши тревоги! — сказал ей Хейл, заметив, очевидно, ее задумчивость.       — Да, доктор Хейл, — бодро соврала Эмилия. — Я в высшей степени благодарна вам за то, что вы выслушали меня. А теперь мне пора.       — Позвольте мне проводить вас!       Он настаивал, конечно, только из вежливости. Но Эмили вдруг так отчаянно не захотелось возвращаться одной в пансион, который она после приезда сняла в не слишком фешенебельном районе Лондона. Пансион, застрявший где-то между "еще довольно приличный" и "уже не вполне", зато комнаты, выходящие в тихий двор, и ванна на каждом этаже. Она представила себе, как бредет туда по темным лондонским улицам, ежась от сырости и осеннего холода, потому что деньги на кэб у нее есть, но тратить их жалко.       Ну и пусть этот доктор Хейл, лондонское светило, немного пострадает из-за своей вежливости. И вообще, почему пострадает? У него пальто из самой лучшей шерсти, совсем новое и теплое даже на вид. Отчего не прогуляться по городу?       Зато ей шагать рядом с ним будет очень даже приятно. Безопасно. И по дороге они будут беседовать, может быть, доктор даже обронит что-нибудь, что могло бы помочь в лечении брата.       — Я все же наставаю на том, что вам не стоит провожать меня, доктор Хейл! Я и так отняла у вас непозволительно много времени, о чем сожалею, — вслух сказала она.       — Тогда я настаиваю на том, чтобы хотя бы поймать вам кэб. Такая девушка, как вы, не должна в одиночку странствовать по лондонским закоулкам. Вы не так хорошо знаете Лондон, и, поверьте, за парадным фасадом здесь порой встречаются весьма мрачные местечки.       Эмили вспомнила про свой пансион и покачала головой. Неизвестно еще, кто из них двоих не слишком хорошо знает Лондон.        Уже подъезжая к пансиону — она издали узнала мрачный, узкий переулок, где он помещался — Эмили с некоторым огорчением нащупала кошелек. Невелика трата, но когда зарабатываешь сам…       — Не стоит беспокоиться, мисс! — ухнул снаружи кэбмен, очевидно, услышав, как она гремит монетами. — Тот джентльмен, что вас подсаживал, он мне уже заплатил. И велел никуда не уезжать, пока вы не войдете внутрь. Так что я, с вашего позволения, подожду на этой стороне дороги. Вы уж простите за откровенность, мисс, гадостное здесь местечко. Не стоило бы оставаться тут на ночь. Ну да вам виднее.       После этих событий прошла неделя. Доктор Хейл завтракал в столовой своего особнячка на Харли-стрит. За окном клубился утренний туман, но внутри было тепло и уютно. На серебряном подносе лежала утренняя газета и стопка писем. Говяжьи сосиски так и таяли на языке, омлет был горячим и сочным, свежеиспеченные булочки громоздились в кокетливой корзинке из желтой соломки.       Но доктор Хейл хмурился, как будто его не радовало ничего из этого. Все так же хмуро он взялся за газету, впрочем, только пробежался глазами по заголовкам и тут же отложил ее в сторону. Небрежно распечатал первое письмо в толстом голубоватом конверте. Госпиталь имени принцессы Грейс приглашал на серию лекций по пульмонологии. За первым письмом последовало второе... Записка от Нэта, который убеждал посетить их семью в следующий уик-энд. Франческа и девочки целуют и просили передать, что никакие отказы не принимаются. Что там дальше? Счет от сапожника, счет от газовщика…       Рутина охватила Джейсона Хейла со всех сторон. Если подумать, вся жизнь расписана, один его день до тошноты похож на предыдущий.       Странно, он прежде вовсе не был склонен к сплину. Почитал это болезнью бездельников. А у него была интересная, важная работа. И научные изыскания в качестве хобби, ему не хватало времени на подобную ерунду. Такие глупые мысли, как только что, почему они вообще пришли ему в голову?       Да потому, любезный Джейсон, сказал он самому себе, что ты сглупил! Сильно сглупил. Потому что некая молодая особа не выходит у тебя из головы. Молодая особа с очаровательным намеком на акцент и серо-голубыми глазами. Как она сказала? Она работает гувернанткой в часе езды от Лондона. Должно быть, в большом доме. Но сколько же их на таком расстоянии! А она даже не упомянула, в какой части страны, на север или на юг от Лондона. А главное, она, Эмили Кизлоу, так явно хотела поскорее отделаться от него, что у него не осталось ни малейшего предлога навязывать ей и дальше свое присутствие…       Хотя разве не упоминала Эмили, что тамошняя местность просто кишит летучими мышами? Что стоило ему проявить сообразительность и сказать, что он ищет новые районы для своих исследований… Доктор сокрушенно покачал головой. Он завтракал один, но даже его отражение в серебряном кофейнике с длинным лбом и раздувшимися щеками и то смотрело на него с осуждением.       Под этим предлогом он мог бы посетить окрестности. И заодно осмотреть ее брата. Доктор Хейл был не любителем ставить диагнозы заочно, но был почти уверен, что, тщательно осмотрев мальчика, найдет или сыпь в уголках губ, или уплотнения на шее, короче, что-то, что проглядели провинциальные врачи.       А что теперь? Таинственная Эмили со своими волшебными глазами исчезла навсегда, а ему так и остается сидеть и корчить рожи собственному отражению в кофейнике.       Джейсон вздохнул и разрезал следующее письмо, от некоего мистера Кортона из Суррея. Странно, имя ему ничего не говорило. Очередной сельский натуралист, по собственному убеждению сделавший гениальное открытие, которое перевернет всю современную биологию?!       Доктор Хейл скептически пробежал глазами по строчкам. Его убедительно просили заняться лечением маленькой девочки. Странно. Он, безусловно, был польщен, что его слава дошла до Суррея. И сочувствовал больному ребенку. На какие только безумства не способны родители, если им кажется, что некий лондонский врач — их единственная надежда. Но не собирался срываться с места и мчаться…       В этот момент он прочитал приписку в конце письма:       «На идею обратится к вам меня навела рекомендация гувернантки моей дочери, некоей мисс Эмили Кизлоу, если это имя вам что-нибудь говорит.»       — Говорит! Очень даже говорит, — вслух сказал доктор Хейл и потянулся за колокольчиком.       — Томас, я уезжаю на несколько дней, — объявил он вошедшему слуге. — Передай мисс Спринг, чтобы она отменила все визиты до конца недели. И, пожалуй, на следующую тоже. И собери мне чемодан.       — Можно поинтересоваться, куда вы направляетесь, сэр?       — В Суррей, Томас. В Суррей!       — Вы решили отправиться в отпуск осенью, да еще в центральную Англию?! — приподнял бровь Томас. Очевидно, сияющее лицо Джейсона слишком контрастировало с погодой за окном и с объявленной им целью поездки.       — Зачем же в отпуск, Томас? Долг зовет, я еду работать, — все так же сияя, объявил Джейсон, подскочил со стула и, напевая, принялся поправлять галстук. — И, кстати, уложи пару нарядных рубашек. И мои самые красивые запонки, те, с сапфирами.