Сказ о том, как Федька кота диковинного просил-просил да выпросил

В тот год зима долго не вступала в свои права и укутала землю белым кружевным саваном лишь на исходе ноября. Зато в тот день как начался поутру первый снег, так и не кончался до самой ночи, все падал и падал мягкими хлопьями, ложась пышным покрывалом. Утром слободской двор был полон того особого веселья, какое бывает, когда приходит долгожданная зимушка и истосковавшийся по хрустящим холодам люд высыпает на улицу, чтобы ловить первые снежинки ладонями, ресницами и языками. На дворе было шумно и весело: дети хохотали от радости, валяясь в первых хилых сугробиках, девки смеялись, скользя и падая с ведрами и корзинами, и даже суровые опричники нет-нет, да зачерпывали неприметно снега рукою да высыпали за ворот товарищу, отчего на дворе то тут, то там случались драчливые вспышки веселья. К темноте всё успокоилось, вечер был уютным, и народ собирался у огня за ягодным взваром или чаркой крепкого вина и сказывал, и слушал сказочные истории. Многие оконца светились в тот вечер, светились и окна опочивальни государя всея Руси Ивана Васильевича. По сложившемуся обычаю в покоях царских было жарко натоплено, пахло восковыми свечами, коих горело множество, яблочным взваром с пряными травами и свежеисписанными бумагами. Светлица еще хранила следы бывшей в ней недавно страсти: одно пышное пуховое одеяло голубого шелка валялось подле кровати, на полу покоился расшитый серебряными цветами кафтан серого бархата, несколько драгоценных сапфировых пуговиц которого укатились под государев стол, тонкой работы исподняя рубаха растеклась шелком по изукрашенной резьбою скамье, государева шуба была небрежно сброшена в изножье. Словом, весь вид опочивальни царской кричал о том, что недавно в ней предавались плотским утехам. Государь сидел за столом в одной длинной рубахе, читая свитки и изредка надписывая что-то пером, отчего по комнате растекался тихий ни то скрип, ни то шорох. Он был сосредоточен и молчалив, исполняя свой долг перед Богом ввереным ему народом. Мало спал в последнее время Иван Васильевич, занятый службой государственной. — Негоже лености предаваться, Феденька, когда дела государственные безотлагательные ждут моих решений, — так говорил чуть ранее царь, поднимаясь с постели и целуя Федора в и без того зацелованные уста. — Тебе бы все ластиться да делам постельным предаваться, соколик мой. На-ка, почитай лучше книжицу да меня не тревожь, чем быстрее покончу с бумагами, тем скорее к тебе возвращуся. Предоставленный сам себе, Федька лежал на царевой постели, болтая босыми пятками и изредка задевая ногой государеву шубу, отчего та норовила упасть. Тугие кольца спутанных кудрей рассыпались, едва касаясь плеч. В ушах его сверкали длинные золотые серьги с сапфирами, которые дивно шли к его глазам и оттого сильно нравились государю, на шее блестела толстая цепочка с подвешенной на ней золотой же буквой фертъ, на левом запястье красовался золотой браслет с маленькими золочеными бубенчиками, издающими нежный перезвон при движении малейшем. Более того на Федоре ничего надето не было, что, впрочем, совершенно его не смущало. Федя знал, что он красив и статен, знал и то, что царь любуется украдкой изгибами его молодого белого тела на смятых простынях, а более всего Федька знал, что нет в том сорома, что люб он государю, что бы ни говорили его завистники. Он лежал на животе, подперев одной рукою круглую щечку, второй перелистывая страницы в толстенной книге в червленом кожаном переплете. Кто хоть немного знавал Феденьку, знавал и то, что к грамоте он был не сильно годен, а душеспасительному чтению предпочел бы лихую сечу, но были все же в Слободе книги, способные увлечь и его — то были редкие басурманские труды, в которых текста было едва пара строк, зато пестрые изображения поражали воображение. Федька любил смотреть их вместе с Иваном, чтобы тот читал ему, переводил и просто рассказывал обо всем, что там изображалось. В такие моменты Федька становился вдруг маленьким Феденькой из села Елизарово и казалось ему, будто Иван Васильевич, его возлюбленный государь, ведает все на свете. Зная это, царь специально откладывал книжицы, что могли увлечь его полюбовника, и эта была одна из них. Федька лежал, шелестел страницами, звенел бубенцами и тихонько посмеивался и иногда даже охал. Видно было, что пришелся царев подарок Басманову по душе. Иван невольно им залюбовался, отвлекаясь от свитков. — Что веселит тебя так, Феденька? — спросил ласково. — Да вот, книжица больно забавная, царь-батюшка! Что ни картинка, то диво-дивное! — Федька лукаво улыбнулся, поглядев государю в глаза и нарочно облизав полные губы. — И что ж на картинках тех? — государь нахмурился, призадумавшись, уж не попалась ли Федьке та срамная книга басурманская, что привезли ему с посольством. «Нет же, запер я ее, нешто душу его невинную ко греху склонять», — вспомнил он. — А вот угадай! — игриво ответил Федя. Ему уже весьма надоело лежать одному да молчать, хотелось государева внимания, но прямо попросить он опасался, уж больно скор на гнев был Иван Васильевич, когда отвлекали его от дел. Федька был горазд на выдумки и скоро сообразил, как завлечь царское внимание. — Животинка тут, шкура серая, что у наших мышей, — при этих словах он невольно передернулся, ведь страсть как их боялся. — А уши! Уши-то с пол головы, а нос будто змея какая! — Федька опять посмотрел на царя и рассмеялся. — Так слон ведь это, Феденька, — с улыбкой отвечал Иван Васильевич, совершенно безоружный перед Федькиной непосредственностью. — Что ж ты, слона не видал на зверинце моем что ли? Федька лишь промычал что-то невнятное и страницу перелистнул. — А этот, вообрази, царенька, как конь, но шея прямо до небес, пятнистый весь, будто тень легла на шкурку! Такого знаешь? — хитро спросил Федька, опять государю в глаза преданно заглядывая. — То жираф, — отвечал Иван Васильевич, уже уразумев коварный Федькин замысел. — А вот, погляди-ка, полосатая лошадка! Прям как в детстве моем, была у меня такая же точно в Елизарове! — Федька даже привстал от волнения и застучал пальцем по странице, — гляди, гляди! — Та лошадка зеброй зовется, откуда ж у тебя-то в селе зебре взяться? — рассмеялся государь, с нежностью глядя на своего весеннего мальчика. — Лошадки такие в Африке живут, далёко очень! — Так игрушечная, деревянная, — Федька будто даже смутился оттого, что про детство довелось заговорить, — батюшка подарил, наверное, не вспомню уж… После этого Федор отвернулся и притих, царь заметил на его щеках легкий румянец и, промолчав, улыбнулся в бороду. С Федькой ему всегда было весело и легко, будто не царь он вовсе, а мальчишка, юный князь, по полям вешним скачущий и горя не ведающий. Федька молчал и листал страницы, царь вернулся вниманием к челобитным. Прошло с полчаса, когда Федька воскликнул с неподдельным детским восторгом: — Ох, государь мой, батюшка, взгляни какой котик! Федька вскочил с постели, в несколько шагов оказался подле Ивана и, как был неодетый, плавно опустился ему на колени, одной рукой обняв за шею, а второй укладывая перед ними на стол толстый фолиант. — Гляди, солнце мое ясное, гляди какой! — с придыханием частил Федька, постукивая длинным пальчиком в богатом перстне по картинке. — Кто это? Как называется? Прочти мне, прочти поскорее! Судя по всему, африканские животные остались в начале книги, потому что на рисунке был изображен зимний горный пейзаж, а впереди крупно и четко отрисован чрезвычайно пушистый диковинный кот. Шерсть у того кота была серая с охристыми вкраплениями, ушки располагались не как у кошек, на макушке, а ниже, отчего головой зверь походил скорее на сову, но глаза — два ярких изумруда, что смотрели прямо в душу, розовый носик треугольничком и длиннющие белые усы безошибочно позволяли узнать кошачью натуру. Головка его между ушами была украшена темно-серыми пятнышками, а хвост обвит черными тонкими кольцами, будто серебряными браслетами. Кот сидел, обняв свое тело пушистым хвостом и аккуратно водрузив на него свои короткие толстые лапы. — Манул, — прочитал Иван Васильевич, — тибетский кот. Вишь как лапы на хвост ставит? Греет их так. Сказано, живет он в горах высоко, студеные там зимы, вот и выучился такой хитрости. — А еще что сказано про кота этого? — Федька аж дрожал, такое впечатление произвел на него кот тибетский. — Сказано, что мышами да белками питается, — усмехнулся Иван Васильевич, зная, как полюбовник его к грызунам относится. Федька будто и не слышал, сидел и как завороженный смотрел на картинку минуты три. Иван Васильевич, впрочем, тоже отвлекся, поглаживая Федора вдоль позвоночника кончиками пальцев. Вдруг Федька резко обернулся, устремляя самый свой просящий взгляд к государю и обнимая его и второй рукой. — Государь мой ненаглядный, солнце мое ясное, царенька! Подари мне такого котика! Подари, батюшка! — брови Федьки будто сами собой без его участия сошлись домиком, а губки просяще вытянулись. — Хочу такого, свет мой! — Полно тебе, Федюша, ты уж и так кота плешивого с улицы притащил, пряниками его кормишь, во все места целуешь, чего тебе еще надобно? С ним уж играйся! — Иван Васильевич хорошо знал это выражение лица, и оно никогда не предвещало ничего хорошего. — У кота этого есть имя, его Пряником звать, о чем тебе ведомо! — Федька, задохнувшись от возмущения, нахмурился. — Да и то мой тебе подарок был, чтоб не скучал ты за мною, пока я службу несу опричную да измену выметаю с земли русской! А коли не любы тебе мои… — Да любы, любы, угомонись, — перебил его Иван Васильевич, целуя в уголок губ. — А боле всех ты мне люб, пуще всех котов и зверей заморских! — И ты мне, государенька, люблю тебя больше жизни, больше неба люблю, — Федька, меняя стратегию, стал целовать царя куда придется — в лоб, брови, скулы, нос, губы. — Подари, подари мне котика… Хочу его… именно этого… манула… или как бишь его… подари, пожалуйста… благодетель ты мой… Царь уже не слушал Федькины лепетания, поднял под бедра и перенес на постель. Благо, Федор был уже раздет, так что ничего им не помешало.