Должна ведь быть причина?

— Думал ли ты над тем, что будешь делать после службы? — поинтересовался осторожно Гоуст, мельком поглядывая на то, как Соуп копался в своем оружии, разбирая и чистя его. После того, как они съехались, Джонни стал чаще обращать внимание на порядок вещей: перенял эту привычку у своего партнера. — Чего ты так? Хм, вообще думал, хотелось бы... Саймон слушал внимательно, пытаясь запомнить каждую деталь — для него все, что говорил Соуп, было важно. Да и в целом, слушать как негодник ругается сленгом было тем еще удовольствием: иногда Гоуст специально злил или провоцировал в шутку, чтобы послушать этот недовольный бубнеж. — Купил или сам бы построил дом? — задал вопрос Саймон, подойдя сзади и положив ладонь на загривок. Он провел пальцами чуть вбок, поглаживая шею. — Если бы дом строил я, уверен, ты бы там не поместился, ЛТ, — тихо смеется, наклоняя голову, чтобы потереться лбом о руку. Гоуст никогда не любил нежности, считая это тратой времени, но когда рядом был Джонни, руки сами к нему тянулись, чтобы потрогать, погладить, сжать — всячески почувствовать под собой. Со временем мужчина пришел к выводу, что не может продолжать ходить с Соупом на опасные для жизни задания и не потому, что считал его общество ненадежным, совсем наоборот. Перед ним остро встал вопрос о том, что будет, если кого-то из них ранят? А если кто-то умрет? Из-за этих мыслей, ему было сложно сосредоточиться и быть таким же внимательным, как и раньше. Он много переживал, стараясь все держать под контролем, одновременно приглядывая за партнером и за тем, чтобы он был осторожен. Гоуст понял, что стал очень рассеянным — для него это не было характерно, поэтому через время продуктивность снизилась и тот задумался над тем, чтобы уйти в отставку, забрав с собой Джонни. Уехать куда-нибудь — не особо важно куда, главное знать, что под боком есть тот, кого захочется защищать ценою своей жизни. Его страх подтвердился, и он жалел, что не послушал себя и продолжил службу, уверяя себя, что Соуп хоть и нарушал устав, действуя так, как ему вздумается, но всегда был осторожен и глядел в оба. Но как говорится, против человеческого фактора и случайного стечения событий ничего не сделаешь — от тебя это не зависит. Гоуст знал, что этот день может настать рано или поздно, хотя бы потому, что ни раз видел, как вокруг него умирали люди, но он не мог знать, что смерть партнера наступит так скоро: они даже не успели попрощаться. Прайс, не успевший укрыть и затащить Соупа за стену, держал того за руку до самой смерти, поддерживая и подбадривая, прекрасно понимая, что от таких ран и от потери крови ему осталось жить максимум несколько минут. О смерти Джонни Гоусту сообщили уже постфактум. Тот даже не поверил, когда услышал новость по рации, решив, что это очередная шутка Джонни. Но когда голос Прайса дрогнул, повторяя произошедшее, Гоуст впал в ступор, не зная как на это реагировать. К месту встречи он спешил со всех ног и, когда пришел, тело Джонни было уже холодным. Он помнил только то, как закричал от отчаяния и упал перед ним на колени, кладя руки тому на грудь, хватаясь за бронежилет. Гоуст умолял и просил очнуться, хотел поменяться: он бы отдал все, чтобы уйти либо вместо Соупа, либо вместе с ним — впрочем, больше первое. Мужчина всегда считал, что его партнер заслуживал жизнь больше, чем он сам. — Мальчик мой, нам нужно уходить, — произнес Прайс, кладя руку на плечо Гоуста, — Саймон. — Мы не можем его оставить, я не могу его отпустить, мы должны... — практически сорвался на крик тот, хватая Соупа за плечи и хорошенько потряхивая. — Мо... Же... Шь... — послышалось со стороны Джонни и сердце Гоуста ушло моментально в пятки: искаженный до безобразия, он уставился одним глазом на своего партнера, — Мы ведь с тобой договаривались, — голос становился чуть громче, а запах разлагающегося тела постепенно мешал дышать, — И что я вижу сейчас? — рука Прайса сильнее сжалась на плече Гоуста, не давая мужчине встать или как-то сдвинуться с места. Джонни сел перед Саймоном как ни в чем ни бывало и взялся за чужие щеки рукой, с силой сдавливая, — Ты лжец. — Нет, это не так, я делал все, чтобы отпустить... — Ты лжец, который к тому же не держит обещаний. Погрязший в жалости к себе, я устал смотреть на то, как ты страдаешь. Звучало очень жестоко, но только потому, что Джонни был прав. Гоуст опустил взгляд вниз. — Джонни, пожалуйста, я хочу уйти с тобой, — звучало жалко и обреченно, — Джонни... Пожалуйста, умоляю... ***** Тяжелое чувство отчаяние, сидевшее у Кёнига на плечах и тянущее его к полу, и ощущение собственной безнадежности и тупости — сдавливали грудную клетку на каждом вдохе и выдохе. Австриец не спал всю ночь, сидя возле кровати и ожидая, когда мужчина наконец-то придет в себя. Он нетерпеливо поглядывал на настенные часы, не понимая, почему время тянется так долго. С Гоуста все же сняли маску: это была необходимая мера, с которой в конечном итоге Кёниг спорить не стал. Австриец раз за разом прокручивал в голове одну и ту же сцену, пытаясь понять, что за чувство им тогда руководило и можно ли было этого как-то избежать? И раз за разом, приходя к одному и тому же ответу, он закусывал губу до крови, жалея, что не был таким же спокойным и рассудительным в бою как Гоуст. Он знал, что если случается вспышка агрессии, то ее не получится остановить до тех пор, пока не убьет или не обезвредит все, что движется. Единственными людьми, которые могли его остановить — были Ричард и Пятая. — Джонни, — послышалось тихо, потом громче, сдавленно. Гоуст открыл глаза и сжал под собой одеяло, в панике бегая взглядом по комнате в поисках Соупа. — А, я сейчас, сейчас позову Прайса, подожди, точнее позвоню, — ответил растерянно Кёниг, резко встав с места. — Что? Нет… Стой, не его, — резко отозвался тот, схватив мужчину за штанину. — У нас больше никого нет с этим именем, я не понимаю... — Он мертв, — констатировал факт Гоуст, прикрывая глаза и переводя от испуга дыхание. Он поджал губы, понимая, что не может сдерживать себя — то ли была усталость и недосып, то ли последствия анестезии, тяжело было сказать. — Извини, не хотел. — Ты не знал. Мы... Были очень близки. Оба замолчали. Кёниг сел обратно на стул возле кровати и опустил голову вниз, смотря на свои руки. Он боялся поднимать взгляд на Гоуста, поскольку не мог выбросить из головы момент стрельбы. Ему было стыдно. — Я потерял всю команду в один день, — неожиданно для себя произнес Кёниг, — Я видел, как некоторые из них умирают. Кого-то мы оставили, потому что «устав гласит». Они мне снились, винили меня в своей смерти, что было правдой. Это... Очень тяжело, — его голос дрожал — говорить об этом было сложно, и, казалось, Гоуст впервые видел сослуживца в таком подавленном, беззащитном состоянии. Он выглядел плохо, было видно, насколько сильно он переживал за произошедшее. Гоуст посмотрел наверх, поджимая губы. Он привык все копить в себе, таща эти эмоции подобно тяжелому мешку в гору и сейчас, забравшись слишком высоко, груз начал тащить вниз: мужчина чувствовал себя настолько подавленно и расстроенно, что тяжело было что-то ответить. А осознание того, что его понимают, что он услышан, что его чувства принимают не успокаивало, а наоборот добивало. Он не заслуживал такого отношения к себе, он не мог быть счастливым, ведь это означало одно: отпустить то последнее, что связывало их с Джонни. Кёниг, не выдерживая напряжения от тишины и чувствуя то, что чувствовал другой человек, накрыл чужую ладонь своей, не сильно сжимая. — Ты не один, даже если я тебе неприятен. Тебе не нужно переживать это в одиночку. Я знаю, какого это... И уверен, что никто из них не хотел бы видеть нас в таком состоянии, — мужчина встал с места и пересел на край кровати, переложив руку на плечо Гоуста. Тот дернулся, вспоминая сон и то ощущение страха, пробирающее до костей, но слушая чужой голос, быстро расслабился: все же касания были другими, — Пожалуйста, позволь, один раз, — австриец подался вперед, протягивая руку. Гоуст не сопротивлялся, поддавшись порыву, он привстал насколько это было возможно и не крепко из-за слабости обнял Кёнига, прикрывая глаза. В последний раз он обнимался с Джонни и ощущения были другими. Ему не стало легче, но внутри все немного успокоилось: плохой сон отошел на второй план вместе с неприятными мыслями, пуская на первый что-то более приятное и чувственное. — Извини меня, — произнес Кёниг, кусая себя с силой за язык. Он не хотел добивать мужчину, но скрывать этот постыдный факт было невыносимо. — За что...? — непонимающе отозвался Гоуст. — Я, — голос дрогнул. Ему было невероятно сложно признаться в содеянном. — Сержант, — прозвучало строго, но без злости, в привычной для Гоуста манере. — Я стрелял, — Кёниг отпрянул назад, чувствуя сильную неприязнь и презрение к себе. Эмоции сменяли друг друга, путая и без того лихорадочное сознание солдата. Он колебался, перебирая мысли и желая услышать хоть что-то в ответ. Гоуст не сказал ни слова и эта тишина добивала австрийца: тот хотел уже было уйти, как мужчина притянул его к себе, дернув за кофту, и боднул щекой чужую, задерживаясь так на несколько секунд. Необычное проявление нежности, которое запомнится надолго. — Я говорил, что тебе необходимо больше времени проводить на полигоне. — Извини, я думал, что ты умрешь, — Кёниг опустил голову и тихо всхлипнул, чувствуя переизбыток чувств от усталости и недосыпа. Эта тема, тема смерти сослуживцев была одной из самых болезненных для них обоих, — Прости, я знаю, что подвел тебя как напарник и что ты не этого ждал от меня. Понимаю, что заслуживаю отстранения, мне жаль. — Кёниг, — произнес чуть мягче Гоуст, смотря на растерянное и уставшее от переживаний лицо сослуживца, — Подними голову, — не приказ, впервые, а просьба. Тот поднял взгляд, отрываясь от рассматривания одеяла, — Меня зовут Саймон. — Себастьян, — вылетело незамедлительно и Кёниг впервые за это утро улыбнулся. Гоуст вскоре снова уснул: к сожалению, сил на то, чтобы долго бодрствовать у него еще не было, но он шел на поправку. Кёниг, поняв, что все в порядке, наконец-то смог вздремнуть, сидя на диванчике в коридоре. Снов в этот раз не было. Он проснулся от того, что услышал знакомый голос, где-то в конце коридора: британский акцент, обувь, каблук которого можно услышать за версту, приветливость со всеми в округе — его невозможно было ни с кем спутать. — Ричард? — удивился Кёниг, открывая глаза и моргая несколько раз. Он встал с дивана и раскинул руки в обе стороны, с радостью приветствуя своего старого друга. После дневного сна в несколько часов он выглядел по-прежнему убито, но уже не так плохо и истощенно, как утром: мог стоять на ногах, не трясся и в целом соображал здраво. — Я приехал сразу, как мне доложили новости. Жаль, что не навестил тебя в первое твое ранение. Как он? — в своей манере спросил Куратор, крепко обняв Кёнига, и похлопал по плечу. — Скоро отправят домой, — он замялся, осторожно спрашивая, — Прайс уже знает? — Чуть больше моего, если учесть, что Гоуст всегда с ним на связи, — мужчина склонил голову, всматриваясь в Кёнига. Что-то было не так, Кёниг стыдился чего-то. Выждав несколько секунд, заглядывая тому в глаза, Куратор повел вопросительно бровью и не выдержав напора, австриец признался: — Я стрелял в него и не знаю, рассказал ли Гоуст. В плане... Он вряд ли расскажет, но боюсь, что отстранят. Хотя опять же, это будет справедливо, да ведь? Австриец явно нервничал, речь была сумбурной — тот не находил себе места. Даже несмотря на то, что его сослуживец был жив и почти что здоров, его не отпускало чувство вины. Он понимал, что должен понести наказание, потому что целься на сантиметров тридцать выше — попал бы в грудную клетку. — Эй, успокойся, ты знаешь, что я не тот, кто будет тебя осуждать, — Ричард повел рукой в сторону пустого пространства с диванами и кофейными столиками, на которых лежали разного рода журналы. Кёниг присел на один из них и откинулся назад, отворачиваясь куда-то в сторону, — Если будет нужно, то я поговорю с Прайсом. Расскажешь, что произошло? — Ты знаешь, что бывает со мной на задании. Поэтому я всегда работаю один. Видел ведь. — Хм, да, — Куратор кивнул головой, поджимая губы. Он прекрасно знал, что сам помогал Кёнигу выпускать весь пар только в таких моментах, зная, что это повышает его эффективность и приводит в более-менее стабильное состояние. Да и до этого момента как таковых жалоб ни от кого не было, — Если честно, если тебя отстранят от этого задания, то я буду только рад, — задумчиво произнес Ричард, поднимая вверх руку, как бы показывая, что сейчас все объяснит, — Я приехал не только тебя проведать, но еще и предупредить. Не буду вдаваться в подробности, что ты мне дорог, сразу к делу: 141 скоро дадут новое задание — проект масштабный и будет задействована вся команда. Возможно, даже пришлют новеньких. Надежное лицо предоставило мне часть информации, Кёниг. Кто-то сливает информацию, поэтому вылазки по этому заданию с большей вероятностью могут стать последними. — Почему об этом не сообщить вышестоящим? — Потому что ты знаешь, что я могу быть уверен только в себе, тебе и в информаторе. В общем, я буду рад сделать все, чтобы перевести тебя в другое место. Я не хочу, чтобы ты брался за это дело, считаю, что можно найти что-то более... Безопасное. — Я подумаю, спасибо, Ричард, — кивнул Кёниг, размышляя над сказанным. Он уже один раз попадал в такую ситуацию: с одной стороны, уйти — вариант, но тогда он предаст эту команду, не сказав и слова про возможную опасность, с другой стороны, он мог бы остаться, но возможно погибнуть, зато сделать все, чтобы их защитить. — Если ты решишь остаться — я пойму. Только держи меня в курсе, Кёниг. И ведь он решил — даже думать не стал, прекрасно понимая, что если ему дадут шанс, то сделает все, чтобы исправить ошибку. Австриец все еще не знал, какая у него была мотивация. Деньги? Никогда не нуждался в них: всегда хватало на крышу, одежду и еду — этого было достаточно. Убийства? В целом, да, если учесть, что в бою у него получалось выплеснуть свои накопившиеся эмоции… А возможно дело было в других людях, которые заменяли ему близкое окружение. Да, оно было достаточно своеобразным, но именно с ними Кёниг чувствовал себя более-менее комфортно. У него было желание защитить их в дальнейшем и сделать все то, что не смог сделать в прошлый раз, спасти жизни. Кёнига выписали на следующий день, а вот Гоуста должны были держать еще с некоторое время в больнице: несмотря на то, что он шел на поправку, необходимо было больше времени на восстановление. Австриец ходил навещать мужчину каждый день, присматривать за ним до тех пор, пока их не заберет Прайс — тот приехал только под конец недели вместе с Гасом. И когда те были в пяти минутах от больницы, Кёниг уже был вместе с Гоустом и наблюдал за тем, как тот пытается в привычном ему режиме собираться и одеваться: получалось плохо, потому что поворачиваться и наклоняться было нельзя. — Все хорошо? — задал вопрос Кёниг, замечая всю ту же холодность и молчаливость сослуживца, что и раньше — это было его привычным состоянием. И все же, после той близости и нежности и из-за резкой смены, мужчина испытывал беспокойство. — Мы опаздываем, побыстрее, — кинул тот и направился к двери. — Но это не ответ, ты знаешь, что я имею ввиду. — Что конкретно? Что ты прострелил мне бочину и боишься, что я сдам тебя Прайсу, принцесса? — Да, то есть нет, я про разговор и... — Себастьян, — одернул Гоуст, — Не заставляй меня жалеть о том, что было. Ты можешь помолчать? Австриец кивнул и пошел рядом, не произнося больше ни слова. Прозвучало грубо и Кёниг не сразу понял, что произошло, но через несколько секунд тепло улыбнулся: этого было достаточно для осознания того, что все «хорошо».