В твоей песне нет правды

      Жизнь вновь пошла по прежнему руслу. Только теперь я не мог встать — меня приковали, словно душевнобольного. Только теперь я не разговаривал ни с кем из персонала, через долгие уговоры, во время которых я пытался понять: можно ли верить этому человеку — я позволял прикоснуться к себе, сменить капельницу или памперс. Только теперь я не пел. Фигуры останавливались у моей двери в ожидании, но я упрямо и настороженно молчал.       Мне сменили психиатра. Теперь это преклонных лет мужчина, но идти на контакт с ним мне страшно, потому что я уверен — все здесь предатели, люди Рицки. Насколько же он хитер и изощрен. Он словно волк с глазами овцы, который хочет незаметно растерзать тебя. Пока ты завороженно смотришь в это несвойственно доброе в его взгляде, он уже сжимает своими клыками твое трепещущее сердце.       Отказывался я не только от разговора и внимания, чужих слов, но и от пищи. Голод терзал меня сначала, но я терпел, ведь неизвестно, что могли подсыпать туда мои недоброжелатели. Теперь же еда наоборот вызывает отвращение у меня, тошнота подступает к горлу. Я очень сильно потерял в весе. Это не только было видно по истончившимся конечностям, но и чувствовалось слабостью. Мне вводили, конечно, (если им можно верить) в капельнице, от которой я никак не мог избавиться, питательные вещества, словно коматознику, но это не могло полноценно заменить мне энергию. Но лучше быть немощным и уставшим, чем мертвым от коварных злодеяний Рицки.       Я еще со времен жизни с Угэцу потерял счет дням, теперь же просто, наблюдая за тем, как солнце раз за разом режет небосвод, я понимал, что прошло уже очень много времени с того момента, как ко мне в палату зашел страшный человек. Меня тяготило такое существование — без смысла, без встреч с Угэцу, мне казалось, что так я скоро начну терять себя, сходить с ума.       Но свет все же нашел способ отразиться в моем жестоком и темном существовании. Целую неделю меня опять готовили к приходу «хорошего человека». Я не верил им. Всю неделю ночами я яростно дергал руками, чтобы освободиться от пут, искал, чем я могу защитить себя, когда придет вновь Рицка. Но единственным моим слабым оружием оставались ноги, которые не смогли бы меня защитить, если бы «гость» встал слишком далеко от них.       И вот день «икс» настал. Со мной вновь долго беседовали, вернее, просто говорили, ожидая ответа от меня, но встречали лишь подозрительный взгляд. За пять минут до прихода «гостя» мне сменили капельницу, еще раз с сомнением оглядели. Психотерапевт вышел на несколько минут. Я видел, как он общался с хвостатой тенью. Силуэт послушно кивал, причем так яростно, что мне казалось, что его голова оторвется.       Дверь открылась. Я вжался в угол кровати, желая больше всего на свете просто стать маленьким. Вошел психотерапевт, а сразу за ним Харуки! Боже, как я был счастлив его видеть! Наконец, я узнаю хоть что-нибудь правдивое об Угэцу, хоть кто-то будет со мной честен.       Всем телом я подался навстречу Харуки, если бы я мог, то обнял его. Он сильно изменился, кажется, волосы стали длиннее, а под глазами залегла усталость, но его извиняющаяся улыбка осталась прежней. Он неуверенно махнул мне рукой.       — Привет, Мафую, — он присел, чтобы наши глаза были на одном уровне. — Как ты? Мы так волновались о тебе. Мне сказали, что ты плохо ешь и все время молчишь, это тревожит.       — Харуки, Харуки! — мне казалось, что я подавлюсь словами, так велико было мое волнение. — Как Угэцу? Я только тебе могу доверять, только тебе поверю. Только ты и Угэцу пытались меня спасти.       Харуки молчал, поджав губы. Его глаза на мгновение перебежали на врача, стоявшего за мной, он вздохнул.       — Мафую, я скажу тебе всю правду. Я не просил Угэцу держать тебя в плену. А он лишил тебя мира. Он псих, который хотел владеть тобой, он обожал твой голос. Мафую, Угэцу сидит в тюрьме. Просто поверь мне. Я знаю, что тебе очень нелегко это осоз…       — Харуки, — у меня на глазах закипели слезы от обиды, — ты предатель! Он тебе верил, он просил, чтобы я верил тебе! А ты переметнулся на сторону Рицки.       — Мафую, это Угэцу внушил тебе! Возможно, чтобы его ложь звучала правдоподобнее, я остался для тебя другом, — Харуки говорил горячо, с волнением. — Подумай сам: Угэцу куда-то исчез, а Рицка имеет к тебе свободный доступ — почему же ты до сих пор жив?       Вспомни же, до твоего похищения была наша группа, мы все были друзьями! Рицка… Рицка он любил и любит тебя. Он с ума сошел, когда ты исчез, поднял на уши всех, кого только знал. Он не спал сутками, бегая по всему городу, с надеждой возвращаясь вечерами к тебе домой, — Харуки помолчал, быстро посмотрел на врача, упрямо мотнул головой и продолжил. — Знаешь, один раз я пришел к тебе домой поздно ночью. Дверь была открыта. Я уж подумал, что ты вернулся. Но войдя в комнату, я увидел, как Уэнояма спит на кровати, уткнувшись в твоего пса. Он ухаживал за твоим Кедамой, потому что знал, что ты его любишь, потому что он дорожит тобой и не хочет, чтобы ты расстраивался.       Я молчал. В голове все путалось. Какие-то клочки воспоминаний — настолько потертые, настолько крошечные, что не верится, что они были когда-то целыми — возникали в памяти. На них мы не были врагами с Рицкой и Акихико, а Харуки был на их стороне. В ушах у меня звучал тихий голос Угэцу смешанный с визгливой скрипкой. Голос твердил, что можно верить только ему и Харуки. Но Харуки… Он говорит, что верить Угэцу нельзя. Я заучил, что Рицка готов меня уничтожить, каждым шрамом на голом теле, которые оставил мне Рицка; каждым днем, в который свет мигал, а музыка вкручивалась винтом в мозг — эти дни посылал мне Рицка; каждое воспоминание, в котором мир от наркоты вспыхивал ярко, плыл, игрался мной, как перышком, было пронизано прикосновениями Угэцу и его голосом, твердящим «Рицка — твой враг» или «Рицка хочет тебя убить». Но действительно: почему же сейчас меня не пытаются убить или замучить. Я ясно видел, что мой враг может спокойно зайти в палату этой больницы.       Где она, правда? Один реальный мир наслаивается на другой, как льдины в весенний ледоход. Я не могу найти начала в этом круге из смеси лжи и правды. Одна ложь разрывается с другой, но находит свое начало в третьей. Мне так хочется верить кому-то одному, служить одному выверенному факту, но какая сторона лжет? Что правда — ближнее или давнее?       — Харуки, прошу докажи мне, кто мой враг, — слабость накрыла меня. Слабость на грани с равнодушием. Мне кажется, что в тот момент я бы поверил и искусной лжи из простого желания верить.       Харуки воспрял, быстро полез в телефон, стал что-то вбивать в него. Через мгновение он показал мне статью, следом другую и еще, еще. И в каждой статье фотографии моего убежища, Угэцу в зале суда, меня до встречи со спасителем и меня после того, как меня вывели полицейские. Я пробегал глазами по одним и тем же словам: «похищение», «плен», «психически больной», «требовал в суде, чтобы ему вернули украденный у него голос», «наркотики», «уничтожение личности».       Слишком много было статей, слишком много было проверенных источников. И все это показывал мне человек, который и в правде Угетсу был хорошим, и в правде Рицки был моим другом. Ему в любом случае, наверное, можно верить. Нет, я уже просто устал быть в состоянии смятения.       Я видел, с какой большой надеждой смотрит на меня Харуки. В этой надежде была и боль от ситуации. Я слышал, с каким волнением дышит за мной психотерапевт. Они ждут моего решения. А я чувствовал, что от этого решения, возможно, зависит вся моя ближайшая жизнь.       — Харуки, я верю тебе. Только тебе. Никому больше.