В твоей песне нет правды

      Какой странный человек с красивым и вкрадчивым голосом. Я все еще не могу различить его черт, но его слова о спасении вызывают еще большее желание оттолкнуть его в сторону. Для того, кто обещает спасти, он ведет себя слишком абсурдно. Кто этот страшный чудак?       Зрение чуть прояснилось, но оказывается куда большей проблемой для меня оказалось зафиксировать взгляд. Я словно пьян: только я нашарю интересующий меня объект, и глаза в тот же миг утекают куда-то вверх или в сторону вслед за мыслями. Хочется приложить рупором руки к глазам, чтобы оставить узкое «окно» на похитителя. Но руки связаны, и лежать на них невыносимо. Может, я поддался общему положению, в котором я беспомощен, словно ребенок, а может я настолько одурманен и спутан мыслями, что от этой малой неудобности, от онемевших рук мне хочется плакать. Да, не от того, что меня похитили, не от страха, не от потери воли, а от малой боли, дискомфортности, и это, наверное, ужасно.       Свет слишком яркий и едкий, а лицо передо мной все также миражно. От этого мало того, что глаза слезятся, так еще и подкатила тошнота. Мне становится хуже в геометрической прогрессии, я не смогу это побороть в себе. Все человеческое, приученное к тому, что «этого» делать при людях нельзя, восстает во мне и добивает. Заведомо, до того, как я еще это сделал, я чувствую себя ничтожеством, мне хочется убежать, чтобы не обблеваться при похитителе — ведь он человек, — но сил не хватит, даже, чтобы перевернуться.       Я откидываю голову в сторону и чувствую, как это мерзкое, едкое, смердящее течет у меня по левой щеке. Слабым кашлем, слабыми толчками, я пытаюсь избавиться от дурмана внутри, но от самого процесса, от стыда я рыдаю. Безмолвно. Сил все меньше, нарастает страх захлебнуться.       — Ох, бедный Сато, не переживай, сейчас я все уберу. Тебе плохо, тебя утомило спасение. Подожди, — поразительно, в его голосе нет омерзения. Только естественная жалость, сочувствие.       Меня передвинули чуть в сторону, голову положили на более шершавую поверхность, чем та, которую я ощущал руками, наверное, чтобы я не испачкал чистое покрытие. До моего носа дошел тонкий витиеватый запах. Я жадно вдохнул его, потому что запаха рвоты вынести уже не мог. И только после этого до меня дошло, что меня положили на тот самый мешок с дурманящим веществом, от которого мне стало плохо. Но сейчас я, как кот перед кошачьей мятой, желал зарыться с головой в этот запах, он оказывается был приятнее, хотя голова вновь и пошла кругом, а тошнота стала посылать по пищеводу волны.       Рядом со мной что-то мягко шуршало. Потом я услышал рядом со своим ухом плеск воды и понял — я умираю в жажде. От нее мне плохо, а не от этого сладостного запаха. Я жадно сглотнул, вновь ощутив в горле кислый вкус, попытался повернуть голову к источнику. Но в этот же момент какая-то ветошь стала, струясь и истекая водой, аккуратно проходить и ласкать мою грязную кожу на щеке, ухе, пробираясь под волосы. Едкий запах постепенно слабел, мне становилось лучше от этого, но я хотел пить.       — Чуть позже я позабочусь о тебе лучше, а пока потерпи, пожалуйста, Сато, — голос все такой же тихий и лишенный брезгливости.       Все это время меня дергало от того, что зовут меня «Сато», а не «Мафую». Но сейчас мне хочется об этом думать меньше, жажда зовет каждый участок мозга.       — Пить, — язык еле передвигается.       Рядом со мной молчали, отчего мне становилось жутко. Но вот через несколько мгновений мою голову вновь приподняли, к губам приложили рельефное пластиковое горло бутылки. Вода, теплая и сладковатая, полилась в рот. Желудок перевернулся, но все же спокойно принял ее.       Раз, два, три, четыре. Точка. Все. От губ оторвали бутылку. Но мне мало, я хочу еще! Пытаюсь найти его глаза.       — Еще.       — Нет, — жестоко, почему? Хотя странно адресовать такой вопрос похитителю. Но он был, вроде, добр ко мне.       Но от воды мне стало действительно лучше, я буквально почувствовал, как во мне задвигались шестеренки. Мир стал плыть медленнее, я быстро перевел взгляд на похитителя, от этого голова у меня все же закружилась.       Острое и худое лицо, не лишенное плавных чуть женственных черт, но благодаря чему было очень харизматичным и артистичным. Волосы чуть отпущены, поэтому схвачены в хвостик, правда пряди спереди, видимо, часто выбиваются, из-за чего они чуть сальные. Глаза карие, похожи на дымчатый топаз. И точно также, как дымчатый топаз не имеет никакого отношения к топазам, этот парень не имел ничего общего с моим представлением о похитителях.