В твоей песне нет правды

      «Кто ты?» — Этот вопрос я задал ему, проваливаясь в сон, когда не смог перебороть действие наркотика, этим же вопросом я его и встретил. Но он мне не ответил, просто ушел, увидев, что я проснулся. Да, очевидно, он сидел все это время здесь и наблюдал за мной — жутко.       Я осторожно сел. От резких движений в голове начинало шуметь, а конечности немели, словно я готовился упасть в обморок. Комната, в которой я оказался, была лишена окон. Вот она и причина враждебного электрического света. Стены белые, как будто меня поместили в больницу, возникало неприятное ощущение, что этот серо-бело-зеленый свет ламп отражается от сторон этой светлой коробки и множится, стремится уничтожить мое зрение. В правом от меня углу маленькая дверка, в которую надо протискиваться боком.       С мебелью все было ожидаемо печально. В левом углу огражден угол, за которым я угадывал что-то схожее с душем и сортиром. На кровати я спал, а больше здесь ничего и не было. Только вентиляция под самым потолком, чтобы я не задохнулся, но в нее не могла бы протиснуться даже моя рука. Не было и выключателя, что значило — по своему желанию лечь спать со всеми удобствами я не мог.       Я хотел встать и посмотреть на устройство двери — а вдруг она все же открыта или ненадежна. Сидеть и дрожать нельзя, этим я себя не спасу. Рицка, Харуки и Акихико хватятся меня только через пару дней. Конечно же, первым растревожится Уэнояма, ведь мы с ним обычно переписывались каждый день. Но мне это только на пользу.       Страха у меня не было, возможно, из-за того, что кроме похищения и наркотика со мной пока не произошло чего-то столь ужасного. Меня не покидала лишь мысль о мотивах этого женственного парня. Да и стойкое предположение о его психической нестабильности тоже. Но пока что последнее лишь толкало меня к действиям.       И все же повод замешкаться перед проверкой двери у меня появился. Оказалось, что пока я спал, меня раздели донага. И никакой одежды на замену не было. Зачем? Вариантов для ответа слишком много, а приятных из-них мало. Пришлось закутаться в одеяло.       Я дернул ручку — ничего, заперто, конечно. Петли крепкие, как и сама дверь, а про количество замков и вовсе молчу. Выбить ее плечом у меня явно не выйдет. Я решил, что чем больше у меня будет информации о своей тюрьме, тем лучше, поэтому измерил в шагах ее длину и ширину. Шесть на восемь. Могло бы быть и хуже.       Я хотел уже заглянуть под кровать, но тут услышал, как дверь открывается. Оттолкнуть его и сбежать — было первой мыслью. Но ничто не давало гарантий, что за этой дверкой меня не встретит еще одна запертая. В случае неудачи мой поступок может его разозлить, мало ли что он может выкинуть тогда.       В комнату заглянула подозрительная голова, а за ней и весь похититель целиком. В руках у него был поднос с тарелками и стаканом. Свой груз он поставил у двери, тщательно закрыл ее, а потом вновь взял, очевидно, обед — а может и ужин или завтрак — в руки и направился ко мне. Поставив на кровать поднос, он недовольно скрестил тонкие руки на груди и окинул меня прищуренным взглядом.       — Ты спишь под этим одеялом и таскаешь его края сейчас по полу. Зачем? Это же неопрятно.       Он не шутил, его действительно это раздражало, мое похищение казалось ему менее странным, чем запылившееся одеяло.       — Ты не дал мне одежды, — даже в такой ситуации мой голос смущенный и тихий — не вовремя!!!       — Сато, я же не глупец. Если я дам тебе одежду, то ты с большей вероятностью попытаешься убежать назад к людям, которые тебя обманывают.       — Да кто меня обманывает? Ты все время твердишь о спасении, от кого? — Я все же сел на кровать и затащил на него одеяло, мне не хочется его злить.       — Поешь, Сато, — он примирительно улыбнулся, блеснув глазами. — Самое главное, что сейчас ты в безопасности. Я смогу тебя уберечь.       — Почему ты зовешь меня Сато, я ведь даже не знаю тебя. Кто ты?       Молчит. Лишь требовательно смотрит на еду. Я скорее почувствовал, что терпение у него подходит к концу.       Голод у меня был зверский, на еду хотелось накинуться, но я все же ел неспешно — одежды меня лишили, значит надо сохранять хотя бы внутреннее достоинство. Пить я хотел также сильно, как и во время действия наркоты, но как и в тот раз дали мне ничтожно мало. Когда я осушил стакан, у меня осталось ощущение, что я просто смочил губы.       Мой похититель неотрывно смотрел на меня все время, пока я ел. Сложно было сказать по его лицу, о чем он думал. Он выглядел почти все время довольно добродушным. Если же разбирать его «добродушие» на составляющие, то он смотрел на меня одновременно с удовлетворением и ожиданием.       — Кто ты? Зачем ты меня здесь держишь? — решил, что теперь мне нечего терять — я сыт, — поэтому можно попытаться узнать у него что-нибудь.       Молчит. Он не чувствует ни ответственности перед вопросами, ни обязанности. Я и просил, и умолял, и спрашивал, даже, на краткий миг закипев, попытался угрожать. Но он молчал, поглядывая на часы время от времени. Я словно был один в комнате, его присутствия не ощущал.       Через четверть часа, наверное, мне стало жарко. По лицу потекли крупные капли пота. Я уже по своей воле скинул одеяло. Меня начало даже потрясывать, по крайней мере мир стал шататься, из-за чего я ухватился за спинку кровати. «Неужели отравил?!» — было моей последней трезвой мыслью.       Раз за разом он, наклонившись над моим ухом шептал своим красивым и чарующим голосом: «Сато, Рицка тебе лжет, хочет убить тебя, они с Акихико готовятся к этому уже полгода». А мне было настолько дурно, что разбираться — правда это или ложь просто не хотелось. Может, мне показалось, привиделось, а может, так и было, но лишь единожды я выплюнул со слюнями и, казалось, языком: «Это неправда».       Не знаю, что было потом, но, очнувшись позже, я обнаружил на своем лице жжение — обрывки пощечины. В комнате никого не было.       Я не сомневался ни на секунду, что слова моего похитителя были ложью. Рицка любит меня, Акихико готов был за нас любому разукрасить лицо или просто уничтожить морально. Но зачем было этому душегубу разрушать мою веру в друзей? Не знаю. Но теперь я точно знал, что не стоит есть из его рук, а уж тем более верить ему. В своих же друзьях я никогда не разуверюсь.