***
Дни уходили за днями, недели складывались в месяцы. Снадобья заканчивались быстрее и быстрее, мадам просила все больше и больше награды за свои услуги. К середине зимы маста Кэл появился в старом доме в приподнятом настроении — некая миз, о которой так пеклись миссис Руфь и миста Хокли, пришла в себя. Начала разговаривать. Приезжавший еще несколько раз доктор, похожий на черного и взъерошенного грача, сказал, что дело идет на поправку. Ма Джой и Лекси переглядывались, понимающе. Значит, духи приняли жертву. Значит, боль утолила аппетиты болотных духов. Кровь, пролитая в открытый огонь, испарилась, смешиваясь с вонью топей. Тяжелые капли из зеленоватого стеклянного флакона неумолимо падали в микстуры для маста Джека. — Ну же, будьте хорошей девочкой, пейте, миз…***
Боль притуплялась, немного стихала, но на ее место приходила другая — тянущая, окутывающая смрадом и болотным туманом. Тварь появлялась из темноты, выскальзывая из теней, сгущаясь в полумраке до осязаемого. Выползала, гулко и влажно шлепая своими корнями-щупальцами по половицам. Густые капли слизи, жижи, сукровицы стекали с омерзительной морды, похожей на ярмарочные маски или на монстров из бумаги, которые Джеку когда-то приходилось видеть на гуляньях Марди-гра в Новом Орлеане. Только это порождение болот вовсе не было бумажным — как бы того ни хотелось Джеку. Чудовище срывало покрывала и простыни, наступая на них, пачкая начищенный и натертый воском до блеска пол, белоснежный шелк, все, к чему прикасалось. Тянулось к Джеку, подцепляя длинную ночную рубашку, какие-то юбки… Почему, ради всего святого, на Джеке Доусоне был корсет цвета слоновой кости с отделкой кремовым кружевом? Кто придумал этот балаган, чья больная фантазия? О, если бы он мог сбежать… Но что теперь с ним будет? Как он будет жить? Тварь с болот, наползая из темноты, протягивала жуткие осклизлые пальцы, ощупывавшие бедра и ягодицы несчастного Доусона, деловито, наскоро, будто уже определившись, что именно будет происходить дальше. Переворачивала, как куклу, на постели, приподнимая зад Джека над пропахшей лекарствами кроватью, и он дергался — прочь, прочь, из последних сил прочь от грязного щупальца мерзкой твари, посягавшего на него так беззастенчиво и неумолимо. Но сил — не было, и голоса кричать — не было, и Джек тихо выл в зажатую меж зубов простыню, пока в кишки впивался какой-то из отростков полуночного гостя. Вскидывался — но тут же падал обратно, потому что чудовище, ломая сопротивление, стремилось втиснуться еще и еще глубже, до самых печенок. Джека мутило, а тварь все не останавливалась, попутно сжимая бока, будто он не Джек Доусон, а просто девка, отдающаяся за миску ужина первому встречному, щипая и отпуская соски, после чего они невыносимо больно терлись о жесткое кружево корсета, и Джек вновь выл, но уже тише, перемежая рыдания со стонами и всхлипами. Когда сил терпеть уже не было, чудовищно ныли затянувшиеся рубцы, болел зад, горел огнем — а тварь продолжала терзать его, — Джек почувствовал, что еще немного, еще одно движение — и он преодолеет это наваждение, сможет вырваться, отрезвев от боли. Но стоило только задуматься об этом, взбунтоваться, сжаться вокруг дьявольского отростка, протестуя и отторгая, как тварь заклокотала, загоготала, заныла — в голос, и тягучая мерзость заполнила, обжигая, задницу несчастного Джека Доусона. — Ну же, будь хорошей девочкой!.. Но пытка на этом не закончилась. Еще два. Пять. Десять движений, черт знает сколько разносящих это адское семя и внутрь, и расплескивая наружу. Странный голос, кому он мог принадлежать?.. Давным-давно, в другие, счастливые времена Джек слышал его. Болотные твари не разговаривают, верно? — Будь умницей… Но Джек ничего этого не слышал — в ушах гудели чугунные колокола, он балансировал на краю сознания, и уже почти беспрепятственно подавался вперед и назад, надеваясь на склизкий корень порождения тьмы и бреда. — Вот так… Это ему не кажется? Неужели все и правда закончилось? Тело, оставленное в том же положении, безвольно свалилось набок, и по ягодице и бедру заструилась теплая, липкая, как смола жидкость. Болотная тварь. Гнусное исчадие топей. Оживший ночной кошмар.***
Дым тонкой дамской папиросы исчезал под закопченным потолком кухни. — О, миз, зачем вы встали?.. — хриплый голос за спиной раздался неожиданно. Но он уже устал пугаться. Джек Доусон подавил желание наброситься на ма Джой. С трудом подавил, втискивая острые ногти в мякоть ладоней, до сине-белых следов, до проступивших капель крови. В конце концов, она только выполняла приказы, разве не так? Даже калеча его, непоправимо, так, что лучше бы убила. — Надоело… — ответил он через плечо, исхудавшее за время «болезни» и «выздоровления». Он сидел на стуле нарочно развалясь, разведя колени, игнорируя вышитую шелком ночную сорочку, задравшуюся до бедер и распахнувшийся пеньюар. Все женские тряпки, конечно. При мысли о том, сколько эта одежда стоила, Джек готов был скрежетать зубами. На ногах были все еще его те, из прошлой жизни, стоптанные ботинки, видавшие виды, расшнурованные и болтавшиеся вокруг лодыжек. Зимние сумерки сгустились быстро, и отблески открытой топки большой дровяной плиты заплясали на потемневшей плитке пола. Джек Доусон бездумно наблюдал за суетливой игрой огненных бликов, докурив и выбросив окурок в топку печи ловким щелчком. Надо же, этот навык он не утратил. И плеваться все еще умел — будь здоров. В первое время, когда Джек Доусон узнал, игрушкой какого рода оказался в руках Кэла Хокли, он клокотал от ярости, припоминая нередкие визиты «болотной твари», желая своими руками придушить мерзавца, вырвать глотку, выбить белые зубы из нахальной ухмылки. Но ярость разбивалась о стену полного бессилия — сначала медикаментозного, потом… Потом просто бессилия и полного отсутствия чувств и эмоций. Даже жгучий стыд притупился. Джек все чаще думал о том, что Грейт-Дисмал не замерзали на зиму. Вяло и неторопливо вертел эту мысль в по большей части все еще одурманенном лекарствами и еще какой-то дрянью мозгу, без конкретики. Просто знал, что, выдайся такая возможность, он наверное шагнул бы в ледяную грязь, и ненасытные топи, обиталище болотных духов, неумолимо поглотили бы его, чавкая, утягивая в вечную черноту. Наверное, Роуз пережила перед смертью что-то похожее, так чем же Джек лучше? Повезло парню, выжил, но ведь мог бы и нет… Если бы не этот случайный стюард с ключами на пути, Джек и Роуз оба бы покоились в ледяной глубине Атлантического океана. Проклятый Хокли… Отрывистый дребезжащий звук телефонного звонка из гостиной прорезал тишину, и Джек обреченно выдохнул. Что-то он рано… Ма Джой, позвякивая шателеном на поясе и тяжело шаркая, отправилась принять звонок. Обычно из Питтсбурга звонили около полуночи, когда отправлялся ночной скорый — предупредить, что мистер Хокли прибудет к утру. На станции Шарлоттсберг под еще не погашенными газовыми рожками ждал автомобиль с нагретым салоном, чуть пахнущим кожей и отчего-то камфарным маслом. Хокли приезжал, сытый, здоровый, холеный, похожий на призового скакуна, на которого однажды Фабрицио поставил все, что у них с Джеком было — и ничего почти не выигравший, потому что на такого красавца поставили все, и у Джека вновь все переворачивалось внутри. Мерзкий тип, напыщенный ублюдок. Хокли никогда не обращался к нему по имени. «Ты», отвратительное «ты» теперь стало обозначением Джека Доусона, с эдаким оттенком грязного интереса. Вожделения — но не больше, чем полагалось уличной шлюхе. Джек потянулся за еще одной папиросой, пока ма Джой не вернулась из гостиной и не отобрала ее — маста Кэл не терпел запаха табака от своей «любовницы». Наскоро прикурив от головешки, обжигая пальцы, жадно затянулся. Топи. Он уже был в них, уходил с головой в вязкую бездну, не чувствуя, не переживая, ни на что не реагируя. Джек Доусон рванул от шеи шелковые завязки ночной рубашки. Воздуха перестало хватать так, будто он и в самом деле тонул. Тяжелые шаги в темном переходе из гостиной в кухню. — Миз! Да-да, он уже знал, что именно она скажет. Чтобы выбросил сигарету, что Лекси сейчас приготовит платье и чулки… Проклятый Хокли! Но мысль эта была очень слабой, протест растворялся в топкой темноте, где не было ни единой искры просвета, скорее по привычке, чем искренне. Темнота окутывала, крик застревал в глотке. Так какой смысл кричать? Он знал, что никуда не денется — посреди зимы, в болотах, среди заметенных виргинских дорог сгинуть у него шансов куда больше, чем выбраться… Нужно было ждать. Хотя бы до весны… Недокуренная папироса отправилась по щелчку в открытый огонь. Щелкнув, зашуршав и скрючившись, исчезла в несколько секунд. Выхода не было. — Пейте, миз… Последние капли из пузырька ведьмы растворялись в нескольких глотках виски, сознание туманилось, и Джек знал — так будет легче. Дожить до весны.