Дом на болотах

— Вот так, юная леди… — Край фарфорового стаканчика с микстурой вновь оказался у лица Джека. — Пейте же, будьте умницей. К кому этот франт так обращался? Где он видит тут юных леди? Лицо врача было смутно знакомым, выплывая картинкой-карикатурой из эфирно-морфийного бреда. Мир качался и шел радужными пятнами. Люди, тоже похожие на большие и маленькие цветные блики на белой стене бессознательного, изредка приходили и что-то пытались ему втолковать, но вот что — было выше его понимания. Шевелиться Джек все еще не мог. Но и боли не чувствовал… Хотя смутно помнил ее — как огромное, надвигающееся, съедающее его чудовище. Чьи-то руки приподняли тяжелую голову Джека под затылок и подложили еще одну подушку. — Ничего, доктор, она будет умницей, верно? — узкая, сухая и прохладная рука погладила лоб, покрытый испариной, отводя назад неприлично для юноши отросшие светлые волосы. — Не сомневаюсь в этом, мэм. И голос у доктора тоже был Джеку знаком. Он уже его слышал… Темное пятно, которое поддерживало голову Джека, отошло подальше. Это, наверное, была та женщина. Миссис Дьюитт Бьюкейтер. Звучала она именно так, но Джек не был в этом уверен. Второе пятно, строже и крупнее, что-то басило на своем докторском, указывая попеременно на какие-то записи, рядок склянок и на самого Джека. — Операция была проведена грубо, мадам, весьма грубо… Хорошо, что я успел. Как видите, мы убрали все лишнее… Отчего-то Джек похолодел и его вновь закрутило в тошнотворном круговороте обрывков воспоминаний. Точнее, вновь переживаемых физических ощущений: боли, хруста кожи, протыкаемой толстыми иглами, запаха горелки, спирта, отчего-то пугающий вид кипятящихся в судке стеклянных игл и колб шприцов — варево, похожее на какую-то дьявольскую кухню. Роуз больше не приходила. Никакая, ни золотисто-тонкая, тщательно выписанная маслом на холсте, ни умиравшая и бросавшая прощальный взгляд из-под океанской толщи. — Он вновь звал ее. — Это бывает, мэм. Среди веселой мешанины огненно-рыжих одноногих проституток, ледяной тяжести мокрой насквозь простыни и каких-то еще забавных глупостей Джека отчего-то смутило слово «лауданум», что-то было в звуках, обтекаемых и темных, свинцово-тяжелое, убивающее. — Я побуду здесь до вечера. Прослежу за состоянием. Не беспокойтесь, мадам. С ней сейчас дежурит миссис Уилкокс, наша лучшая сиделка, самая квалифицированная. Джеку показалось, что отпечаток миссис Дьюитт Бьюкейтер на сплошной стене дурманного бреда немного расплылся в слезах. О ком она так тревожилась? Третье темное пятно, искрившееся почему-то красно-золотым, подошло ближе и обняло большими черными руками. Укачивая, как младенца, Джека посадили, взбив подушки так, чтобы спина была почти вертикально. — Ну же, выпейте лекарство. Мамаша Джой не хочет вам зла. Вот так… А после я вас обмою, мисс. Этот голос, в отличие от предыдущих, не сыпал пулями и не угрожал. Противиться сил не было. Ладно уж, черт с ним. Откинутое одеяло, потом — простыня. Знакомые голоса уходили, растворяясь где-то на краю сознания. Но появлялось нечто другое. Пугающее. В блаженном тумане бессознательного, заполнявшего провонявшую лекарствами комнату, возникало еще одно пятно. Большое — больше остальных, молчаливое. Оно не произносило ни звука, обретаясь в полумраке различимого — тоже на краю. Наблюдало. От этого ощущения чужого присутствия Джека бросало в мелкую дрожь, и бисер испарины покрывал лоб и спутанные волосы над ним. Он чувствовал себя беззащитным, легкой добычей на открытой местности. А еще — не мог пошевелиться, и липкий ужас наползал изо всех углов, парализуя последние остатки сил и воли. Он не слышал тихого разговора, но, кажется, и красно-золотое пятно убоялось этого чужака. Исчезло, оставив Джека один на один с этим пугающим до тошноты неизвестным. Сначала кто-то убрал волосы — подальше от лица. К лучшему, потому что теперь они не лезли в глаза и к носу, если Джек вертел головой в попытках оглядеться — хоть и ничего вокруг не различая. Руки — жесткие, намеренно оскорбительными движениями, — ощупали его подбородок и шею. Чуть надавили на кадык, и Джек испугался, что… Но тут же освободили. Вновь подняли за подбородок — к свету, потому что дымка перед глазами начала быстро побледнеть и истончилась — до того, что Джек начал различать очертания предметов. Повернули из стороны в сторону, рассматривая, как товар на ярмарке. От ощущения цепкого, оценивающего взгляда Джеку захотелось дернуться в сторону, как от клинка или от пули. Он — всего лишь добыча. Охваченная ужасом перед тайным хищником из неизвестности. Его осматривали, щупали, приподнимали — и Джек замирал от ужаса в ожидании неведомо чего. Наконец его отпустили, и он коснулся спиной остывших до ледяного, мокрых от собственного пота подушек. Кого-то звали, кто-то приходил и уходил, цветные и черно-белые пятна мелькали, как в причудливом калейдоскопе. Красно-золотое пятно пришло и остановилось совсем рядом. Джек был рад его видеть — оно спасало его от чужих, неуместных рук на его слабом и искромсанном теле. Но чужое — не ушло, стояло тут же, у изножья, смотрело и что было в этом взгляде? Злорадство? Горечь? Тоже боль? — Да, сэр, сейчас. Аромат лимонной эссенции, трав и немного — кардамона и сушеной мяты. Это значило, что красно-золотистое пятно совсем близко. Руки — уже другие, ничем не угрожающие, прикасались к Джеку, вытаскивая что-то из-под него, переворачивая, укладывая обратно. Стало спокойнее. Запахи кухни, исходившие от большого мягкого пятна, отгоняли вонь спиртовок, и даже металлический вкус во рту — после морфия — понемногу уходил. Ловкие пальцы быстро расстегивали одежду, освобождая от тяжелой, пропитанной потом и сукровицей рубашки. С чего бы это вдруг на Джеке Доусоне шелковая ночная сорочка с оборками? По мановению ловких пальцев мамаши Джой мелкие пуговицы на рубашке расстегнулись, она приподняла безвольное тело Джека и стянула с него бесстыжую тряпку. Голова Джека моталась из стороны в сторону, по щеке сползала бессильная струйка слюны. Слаб. Очень слаб. Нижнюю половину тела он вовсе не чувствовал, и что там происходило после той ослепительной вспышки боли, Джеку было неведомо. Руки тоже едва подчинялись, и он, сражаясь с мороком, иногда хотел ощупать себя — есть ли у него, в конце концов, ноги. Но быстро сдавался, проваливаясь в зыбучие пески полузабытья. Плеск воды. Джек насторожился. Сил переводить взгляд не нашлось, но любопытство победило, и медленно-медленно, преодолевая тяжесть век, подернутый мутной цветной дымкой взгляд сполз с потолка на полог кровати, потом на мамашу Джой, согнувшуюся над небольшим жестяным тазом, и уже потом — на белое длинное тело самого Джека. Ноги, слава богу, были на месте, даже пальцами на ногах смог пошевелить — или так Джеку показалось. Когда-то бедра до колен были в повязках, это он помнил. Повязки меняли, и это было больно. Но теперь бинты уже сняли — и теперь Джек больше не был похож на барышню в панталонах. Только вот… Там, где когда-то был его дружок — повидавший немало интересного и побывавший в приятной компании разного цвета и размера подружек, — не было ровным счетом ничего — ни волоска, голо и гладко, как у новеньких девочек в борделях, когда ими еще можно соблазнить любителей мяса посвежее. И никакого намека на мужской орган. Впервые за много дней и ночей острый серп продирающего до костей ужаса пронзил медикаментозный туман, окружавший Джека Доусона, полной ясностью и необратимостью. Даже руки зашевелились, потянулись убедиться, что все непоправимо. Кажется, он опять кричал — стараясь встать, вырваться из тисков этих карикатур и пятен, навязчивых, лезущих в глотку запахов эфира, пота и смерти. Потом что-то отрывисто крикнула мамаша Джой, придерживая полувоющего-полурыдающего Джека за плечи, и на ноги навалилось еще одно тяжелое пятно, приковывая к постели. Черное пятно, угрожающее, расплывающееся по периметру комнаты, охватывающее и удушающее в тисках животного страха, захохотало страшным совиным уханьем, и окно — это ведь было окно? — распахнулось со стуком рассохшейся рамы и натужным треском разлетающегося на осколки стекла. С болот Грейт-Дисмал донеслось отдаленное эхо жуткого крика. Тяжесть. Невероятная тяжесть. Голову держали, прижимая к губам край стакана с каким-то лекарством. Прижимали так, что зубы ныли, и никуда не денешься — надо пить. Шепот в самое ухо, разжижающий мозги, раз за разом, шепот, шепот, шепот… — Будьте умницей, мисс, и маста Кэл будет вами доволен… Спирт. Вновь горелка. Кожа под еще горячей иглой только что прокипяченного шприца проминается, натягивается и лопается там, где она неловко входит в едва виднеющуюся вену. Снова крик, только тонкий и жалобный. Кажется, кто-то гладит его по щеке, только от этой ласки волосы на затылке встают дыбом. Он — добыча. Маленькая и слабая. Закрыв глаза, Джек пытался вспомнить хорошее, уйти из окружающего ада хотя бы мысленно. Но воспоминания о ранней юности в Чиппева Фоллз сгорели в зареве пожара, а мысли о прекрасной рыжеволосой девушке — самой пронзительно-короткой любви, — утонули в темных, полных ледяной воды коридорах обреченного корабля. Круговорот мыслей, эмоций и воспоминаний закружился в сознании Джека с такой скоростью, что виски едва не взорвались от мгновенного приступа головной боли. «Мисс», «маста Кэл»… Что тут происходило, что происходило — с ним? Откуда взялись в памяти кошмары о болотной твари, кошмары, которые приходили в часы самых глубоких провалов?

***

Когда несчастный наконец успокоился и забылся глубоким, тяжким сном, Лекси прикрыла тяжелую дверь в спальню и выскользнула в боковой коридор, к лестнице для прислуги. Внизу, в гостиной, в свете догоравшего камина и нескольких свечей беседовали хозяин поместья и доктор, вольготно устроившийся в кресле напротив массивного письменного стола, вынесенного из библиотеки, пока там перекладывали камин — тяга во всем доме никуда не годилась. На столе были разложены фото, рукописные заметки и машинописные копии медицинских справочников: американских и европейских. С фотографий смотрела грустная молодая дама, в простеньком платье без украшений, чинно сложившая перед собой руки. Черный, как злая птица, врач качал головой. — Вы же понимаете, что она выжила только чудом. Провести столько времени в холодной воде… — Есть ли у нас шанс, доктор? — Не знаю, мистер Хокли. Она никого не помнит и не хочет вспоминать, судя по тому, что мне удалось понять из бесед с ней. Кэледон Хокли до хруста сжал челюсти и прикрыл глаза. Будь ты проклят, Доусон…