Натура разрушения

Люди никогда не меняются к лучшему через ненависть, осуждение или приговор. Лишь через прощение, любовь и веру в собственные силы, да и только. Но как же сложно это даётся в реалиях жизни, суровой, жаждущей бескомпромиссные решения.  Чаще она просто разочаровывает, а её эта бескомпромиссность выражается в полном уничтожении всех идеалов и стремлений, и особенно мечт.   Слишком сложно простить себя за все те легкомысленные попытки в построении лёгкого счастья. А путь, пройденный быстрым бегом, состоит из одних лишь пробуждений спрятаться, не видеть того, что вокруг. Это пугает, заставляет съеживаться душу, чувствовать себя некомфортно внутри тёплого разогретого кровью тела. Это похоже на предательство своего я. Того внутреннего ребёнка, желавшего себе лучшей судьбы, чем то, что именуется пропащей молодостью.  А сейчас было хуево так, что из собственной плоти хотелось выпрыгнуть, оставляя только голый скелет. Свариться в кипятке, получая затвердевшие от ожогов шрамы.  Верно ли истину искать в заблуждениях? Сначала идёт обоснование: это лишь научный подход. Способ познать этот мир со стороны бессознательного, скрытого и неизведанного. Абсолютно эксклюзивные размышления и умозаключения, философия перерастает в неоспоримую аксиому, стены шепчут тебе правду, пока ты наблюдаешь интересные метаморфозы на молочных обоях и содрогаешься в нервной эйфории, замечая, что твои глаза на самом деле умеют слышать.  Это яма, из которой сложно выбираться, потому что научный подход становится системой. Поиск смысла — оправдание. Перед собственной совестью и теми, кто не замечает твоей гениальности.  Но кажется что-то екнуло единожды, когда после болезненного пробуждения до него начали доносится с кухни тихие всхлипы матери. Место рядом пустовало, Боря давно уже ушёл. Осознание всплыло в голове, больно вмазало в морду своей внезапностью. И то, что происходило здесь вечером было необъяснимо притягательно, но только в моменты, когда у него был резон или отмазка для такого поведения. Это лишь одна из причин, почему ему нравилось быть под кайфом в его компании. А возможно именно этим он оправдывал свою зависимость, но скорее всего зависимостью был он. Все остальное — нажитое, глупые способы снять с себя ответственность.   Слыша, понимая, что мать плачет скорее всего из-за него, тело окатило холодной волной.  Кислов уверен, трава помогала во многом, быть более смелым и развязным на вечеринках. Он угощал и девушек тоже, двоим обдолбышам легче друг друга понять, этим  казались иностранцами, говорящими на одном языке. Трава спасала от чувства самосохранения, а подвешенный язык был развязан до состояния: «мысли формируются во рту, а голова занята сексом».  Бывало в угаре он накуривался так, что аж член не вставал с голой девчонкой на кровати. За казусы извиняться не приходилось, оба не помнили о прошедшем. Со шмалью было весело, без — наоборот. И если раньше он мог смеяться с тупых, но обыденных локальных в компании шуток, то теперь от нехватки ресурса начинало чесаться внутри нёбо, дергались плечи, и кулаки стремились поскорее кого-нибудь размазать по стене. От этого постоянного чувства дискомфорта и тревоги нельзя было убежать, они преследовали при свете дня, ночью становились навязчивей. Держаться не хватало сил, дрожащие руки наспех закручивали дурь в бумажку. И он снова проиграл. Но следом его обволакивала успокаивающая мысль, что так и надо. Что это поможет.  Вещества размывали яркие стробоскопы в клубах, в нечётких узорах он пытался углядеть мысль, которую спрятала вселенная специально для таких как он. Непонятых и отверженных. За щекой растворялась марочка, и он был уверен, на эту ночь он не существует для всех, кроме госпожи в ярком топе и люминесцентными браслетами.   Прикосновения оставляли на коже след, словно незажившее тату. Они напоминали о себе, когда Ваня ложился спать, эти больные участки терлись об простынь, кричали по адски громко в пустой голове: «помнишь, где она тебя трогала?» Утыкался носом в подушку, вдыхал затхлый запах постельных клопов и долго чесался. Бледная кожа казалась чужой, дереализация захватывала сознание, поэтому измученная больными ощущениями, она не заставляла его прекратить. Наоборот, давала ощутить, как короткие ногти впиваются в спину, часто с огромной продолжительностью. Боль острыми иглами успокаивала беспокойные ноги и зуд на лодыжках.  Сильно пострадали самые мягкие места, и бедная мама часто переживала, не аллергик ли ее сын, который ходит в школу с краснющими подмышками.  Сидя в классе, его нога неестественно дёргалась под партой, он отчитывал секунды до перемены, на которой можно было сбежать с территории вместе с одним из его знакомых-травокуров.  Он старался превозмогать, но нездоровая неврастения не была ему к лицу.  С детства наученный отравляющей самостоятельности, Ваня никогда не попросит помощи, даже слова не скажет о том, что давно боится проиграть войну с самим собой.  Лишь Хенку невзначай кинул, что очень жалеет. И неизвестно о чем именно: извиняется за очередной мордобой или уживается с мыслью о том, чтобы, наконец, бросить.  А по ночам продолжал издеваться над своей кожей. Громко и часто дышал, сам не замечая, как судорожные вздохи переходили в нервные всхлипы без слез в глазах.  Вся его конченая жизнь обладала свойством депрессивного поглощения. Киса правда так считал. Потому что не успел понять, что можно радоваться просто так. Хорошей погоде, прогулке по парку. Когда ловил бэд трипы всегда оправдывался: «лучше испугаться один раз на двадцать употреблений, чем пугаться просто так от тленности работы на ебаном заводе». Это замкнутый круг, это перевёрнутая восьмерка наслаждений и страданий, настолько утрированных и гиперболизированных, что эмоциональная восприимчивость катилась к канаву.  Никто не замечал, что Киса улыбался только после затяжки.  Всем был интересен не Иван Кислов, всем был нужен Киса.  *** Читая очередную статью, Боря готов был треснуть другу по башке. Все из-за злости, блядского разочарования, что Киса дотянул до критической точки. И приполз с повинной только когда готов был уже умереть от мук. Он притащил его к себе домой, и хорошо, что квартира была пуста, иначе реально действующего разговора на повышенных тонах не состоялось бы. Ваня держался стойко, все-таки, давление и вялость перебивало любую агрессию, но было пиздец неприятно.  Его мог ругать кто угодно, но именно слова Бори выбивали из него всю душу. Под гнетом жалости, он был готов распороть внутренности, чтобы Хенкин своими руками пересобрал механизм заново.  Что-то внутри работало неправильно, Ваня перестал понимать свои ощущения, и удивительно, что только горе родной мамы заставило его одуматься. Или ещё что-то?  — Мне нельзя в наркологию, мудло, — стал вяло упираться Киса. — Я просто прочитал, ты чем слушаешь? Мозги уже все разъело, блять.  — Это у тебя в дупле пусто, ты сказал что нужно завязать, я ебашил без стафа две недели. Это пиздец! — он перекатился на другой бок лицом к стене и прикрыл ладонями глаза. — Болят нахуй… — Давай я капли принесу. — Да не надо, — отмахнулся он. Но Хенкин все равно направился к холодильнику искать папино средство.  — Сюда поворачивайся, — подозвал он Кису, садясь на край кровати. Кучерявая макушка нехотя двинулась, — Кис, не еблань. Парень проволочился на кровати, по просьбе Хенка, положил затылок на его колени. На него снизу вверх смотрели уставшие стеклянные глаза, иногда казалось, что зрачки даже не двигались. Пытаясь в карих радужках разглядеть жизнь, он не заметил, как залип на чужие черты.  Когда первая капля достигла слизистой, Киса дёрнулся и зажмурился, — Аэ!  — Второй тоже надо.  — Я с одним похожу, спасибо. Тогда блондин силком хватил голову за подбородок и закончил начатое.  Киса лежал с мокрыми глазами. Ощущение прохладных капель на щеках было чужеродным, давно забытым. Обзор немного помутнел, и Ваня невзначай подумал, выглядел бы он так же, если бы рыдал по-настоящему? Неприятная неловкость заставляла избегать взгляд чужого лица. А у Бори щемило сердце, парень словно увидел то, что ему нельзя было видеть. Уязвимость и сломленность. И пока он моргал своими густыми и намокшими ресницами, Хенкин принял мысль, что попал.  — Как будем синдром отмены переживать?  — С Божьей помощью, — по-доброму съязвил Ваня, когда почувствовал согнутые пальцы, собирающие фалангами влажность у век. И ничего больше не говорил, потому что млел от прикосновений таких нежных и чутких. Что-то в груди пыталось вырваться, оно активно случало по рёбрам, не давая явной картины, виновата тахикардия или он просто ебнулся от дружеской заботы. Но момент быстро прекратился, потому что воздух между лицами начал накаляться, а объяснения летели одни за другим в небытие.  *** Киса был синонимом слова свобода. Но как говорили философы, стоит дать человеку свободу, и он ее непременно лишится. Используя материалистический подход, приходил довод, что на грани нормальности и удовлетворения человека держат многие ограничения. А долгожданное счастье приходится строить в строгих рамках.  Как давно Киса понял, что лишился этого? Наверно последний гвоздь в крышку гроба забил Боря, когда застал его за высыпанием травки на мультифору после долгого перерыва. На базе тогда никого не было, и он чудом успел смахнуть дрянь на пол.  — Это что блять? — рявкнул он.  Наверно гиблым решением было строить счастье на свободе. Потому что в кандалах веществ сложно было разглядеть подлинный мир. А он всегда стремился раскрыть двойное дно, не зная, что его существование однобоко, как и все другие.  И не может он освободиться, не потому что он такой плохой. Просто обстоятельства где-то потеряли ключ от наручников. Ему остаётся с помощью немого крика доказывать близким, что руки связаны, а сознание ничего не решает.  Но Хенк упорно считал иначе. Видел потенциал, хоть Ваня и говорил: спасать его не от чего.  — Нахуй ты вообще…? — начал Хенк. У Вани где-то в желудке произошёл взрыв. — Да не могу я, блять, так! Это же просто трава, не таблетки, порошки. Я даже не кололся никогда! — выкрикнул он в приступе истерики. — Мне нужно почувствовать жизнь, слышишь, Борь? У меня ощущение, что я скоро умру… — маниакальность и тревога последних фраз очень пугали.  — Успокойся! Спокойно, — он сказал это так по-ментовски строго, что Ваня аж съежился внутри.  — Я не наркоман, не смотри так, всего один разок, — тихо добавил он. — Ты наркоман, Вань. Кислов подошёл ближе, дабы разглядеть толику лжи в серо-зелёных глазах, но увидел в них кристально чистый отблеск истины.  И это уничтожило его. Он прижался своим лбом к юношескому широкому плечу.  — Я только лучшего желаю, пойми. Давай найдём новый смысл? Вместе, — Хенкин положил ладонь на дрожащую спину и поглаживал её. — Мне хуево, мне пиздец, — он легонько покачивал головой в отрицании.  — Уедем в Питер учиться, как ты всегда хотел.  — Хенкин! Мне пиздец, ты не слышишь?  Хенк слышит не только это. Вместе с осипшим голосом вырвались судорожные прерывистые вздохи. Пряча лицо, он впервые за пять с лишним лет дал возможность показать нутру, что оно чувствует на самом деле. Как долгожданный дождь после засухи, пара горьких слезинок скатились в морщинки век. Ваня зажмурил глаза, словно пытался остановить их.  Стало так стыдно за все слова, сказанные в аффекте, за бесполезные драки, оскорбление, ссоры.  У Кисы так много друзей, но на самом же деле он беспощадно одинок. И тот же Хенк, считающий себя чуть ли не лучшим другом, не заметил, как Ване сложно это переживать.  — Мы все исправим, Кис, — он прижал его ближе, загребая руками так неловко по-мужски, хотя знал, что хочется очень нежно и по-девчачьи.  *** Посмотрев небольшую лекцию, Хенк понял, что ему нужно достать транквилизаторы. Первым делом спросил у отца, тот нехотя дал Боре несколько рекомендаций, если вдруг он все же решит позориться в аптеке и вымаливать препараты, не имея рецепта. Сжалился, потому что, как он понял, Кислов хочет закончить свою торчковую карьеру. Потому что он сын женщины, в которую Константин бесповоротно влюблён. Удалось достать самые легкие, и это было большим плюсом. После покупки он сразу же устремился в сторону Ваниного дома. За то небольшое время после срыва, в нем что-то надломилось. Не заметить это было сложно, парень резко поменял вектор житухи, заменяя тусовки мытьем посуды. И в целом, без людского внимания угасал как пламень догоревшей свечи. Но Лариса была без ума от долгожданного внимания и помощи по дому. Они иногда вместе готовили, и Ване, который раньше резал разве что таблетки на несколько четвертинок, было трудно приноровиться для шинкования зелени. — Мозгу нужна разгрузка, так что первое время вот так, — Хенк кидает упаковку на стол. — Нихуясе, типа на ксанаксе сидеть буду?— шутканул Киса. По сути, препараты этого типа тоже вызывали зависимость, но Ваня из-за своей дерганности больше походил на забитого невротика, чем наркомана в отставке. Оставлять это на самотёк было невыносимо. — Все по инструкции, окей? Чтобы боя с тенью не было. — Ваня выкупил и улыбнулся, от чего Боря нещадно поплыл. Но вопрос так и не был решён. Ваня испугался и абстрагировался, в школе, конечно, старался везти себя как и всегда, а Мел мудро поддерживал и наставлял. Но на вписки больше не ходил, избегая эту тему и сразу же обрубая все расспросы про товар и веселуху. И если его жизнь продолжит давить на него пресностью и обязательствами прошлого образа, то у Бори стояла сложная задача по выявлению важного аспекта Кисиной личности. А именно вопрос, как же научиться ему расслабляться без веществ и препаратов? Сам Ваня отвечал, что это скоро пройдёт. Просто ему надо подумать обо всем. А Хенк тихо переживал, не выстраивая себе образ заботливого родителя. Потому что знал, Киса любит и ценит самостоятельность. Он сам должен прийти к важным умозаключениям. *** Смотрел в глаза. Сейчас в них восходило солнце. И, возможно, Боря тысячу раз не прав, когда потащил его за руку на крышу, где тяжелые звезды задевают торчащие тут и там антенны. Когда по пути предложил дышать дорогами, чтобы запах мокрого асфальта перебил любой другой. Когда тайно представлял, что слизывает с Кисиных губ этот сухой невидимый монотонный плач, застрявший в апатии тишины. Возможно, это ошибка. В этой размеренной каждодневности Хенку тепло и уютно, а рядом со ним — бросает то в жар, то в холод. Но в нем безумствует и хохочет вселенная. Сейчас она спит, не хочет проживать эмоции. А это значит, что настало время стать для неё новым вдохновением.