Лживая болезнь

      О смерти Акихико мы узнали от президента студенческого совета, заглянувшего в наш класс, где мы с Рицукой ждали друга для репетиции. Президент сказал, что недавно позвонил Угетсу, снимавший с Акихико вместе квартиру, и сказал, что еще один наш согруппник умер от ханахаки.       Я вышел из кабинета и направился на крышу. Я знал, что там не должно быть никого сейчас. Мне стало невыносимо находится в этом полумертвом классе, где до сих пор стоит барабанная установка Акихико. За окном летел снег, слишком чистый и невинный для дня, в который человек умер от пронзенного сердца. Приближался новый год, но я знал, что не доживу до него. Юки, наверное, встретит этот праздник с Угетсу в теплой, уютной обстановке, рядом с елкой, которую они не нарядят, потому что один будет до последнего на своем концерте, а другой просто беззаботно забудет об этом. Но им это понравится даже больше, потому что именно такой странный новый год с неукрашеной елкой и шутками по этому поводу, они запомнят надолго.       Как бы я хотел встретить новый год с Юки. В моей мечте мы лежали на ковре в тот момент, когда стрелка на часах переводила нас в следующий год. Он бы пел что-нибудь спокойное, а я, лежа на нем, слушал бы гул из его груди. Я был бы счастлив, что его руки сцепляют меня, что его запах, похожий на аромат спелого апельсина, пристает к моей одежде. Я хотел, чтобы он рассмеялся и назвал меня милым, как тогда. Но своим неосторожным желанием я все порушил, хотя все равно бы не смог решиться на то, чтобы украсть его у Угетсу.       На крыше ветер тут же залетел мне под толстовку. Ханахаки внутри меня заволновалась, я закашлялся. Как-то незаметно для меня кашель перешел в плач. Кровь, которую я даже не попытался стереть, смешивалась со слезами и хрупко застывала на подбородке. Почему эта болезнь просто не может сейчас забрать меня? Я желаю этого, чтобы не видеть больше смертей людей, которых успел впустить в свою жизнь; чтобы не выныривать из мечты на холодную льдину реальности; чтобы я не успел кого-то еще кроме Рицуки привязать к себе, чтобы меня не оплакивали. Я всегда относился к похоронам как к моральному насилию. У меня умерли бабушка и дедушка, на прощании я не мог смотреть на их портреты, вокруг меня стоял рвущий душу вой, а я думал о том, что никогда уже больше не смогу провести время с умершими. К монолитам стариков меня водили чаще, чем к живым родственникам, особенно в первый год. И каждый раз это было невыносимо, особенно когда мать начинала причитать о том, какими хорошими людьми они были при жизни, а отец пускал скупую слезу, напиваясь вечером.       Рви, рви грудь, проклятая болезнь, может, так ты быстрее разовьешься и освободишь меня от всей этой ситуации. Я задыхался от холодного воздуха, жмурился и трясся от холода и плача. И тут внезапно что-то теплое скрестилось на моей груди и потянуло меня вверх, с колен.       — Мафую, Мафую, пойдем. Тебе мало ханахаки? — Рицука, стуча зубами от холода, с гневом и тревогой в голосе влек меня к выходу с крыши.       Я послушно шел за ним. Рицука молчал. Как только мы зашли в класс, он схватил мои руки, стиснул щеки, а потом внезапно прижал меня к себе, сомкнув руки на моей спине.       — Ты совсем замерз!       Действительно, я не мог прекратить трястись от холода, сердце трепетало и сжималось. Рицука отвернул голову в сторону и закашлял. Своим близким контактом я приносил ему физическое мучение, но желание быть рядом было сильнее боли, кашля. Это порождало во мне смесь из вины перед ним и какой-то радости, что он все же может тешиться самообманом, а меня может кто-то обнять.       С трудом Рицука прокашлялся, это всегда выматывало, но он продолжал стараться стоять прямо, быть сейчас опорой для меня. Я намеренно сделал шаг назад, и он повис на мне, его подбородок уперся мне в ключицу. Я сделаю все, чтобы это лживое время для него было наполнено счастьем. Я не смогу помочь ему вылечиться, но пусть он будет хотя бы чувствовать, что он нужен мне, что я также хочу заботиться о нем, даже если грежу о другом.       Он отдыхал, полагаясь на мое слабеющее тело, а я грелся от его теплых объятий, обнаруживая в этом замкнутом внешне человеке необычайную душевную щедрость.