Лживая болезнь

      В тот момент я растерялся и испугался. Ханахаки и у Рицуки. Он также обречен, как и мы, ведь я не могу ответить ему взаимностью искренне, потому что умираю из-за Юки. Теперь я понимаю, почему этот вспыльчивый парень так часто смотрел на меня, почему предпочел опытному Юки меня, почему он и Харука старались держать дистанцию со мной и Акихико. В своей любви, саможалении, переживаниях я не заметил, что сам стал виной чужим страданиям. Одно дело умирать самому, но другое — стать причиной смерти другого человека, для которого ты — смысл существования. Я словно своими руками сейчас выстругивал гроб для Рицуки, оббивал его лоснящимся бархатом, повязывал на его края кайму. Я убивал его своим рождением, существованием, каждым лишним вздохом.       В тот вечер я не знал, как поступить: ни слова согласия, ни отвержения не могли пробиться наружу. Словно в горле встал плотный ком из склеившихся лепестков. Я смог только жалко, слабо пролепетать: «Рицука, дай мне немного времени, » — не зная, есть ли оно у него. Конечно, он умрет не завтра и не на этой неделе, ведь у него пока получается скрывать болезнь, но все же я просил у него времени, наполненного страхом, болью, кровавым мерзким кашлем. Я просил его помучиться в незнании и физическом страдании подольше — жестоко, но что я мог в тот момент еще сказать?       Бездумно сказать «да»? А чем это ему поможет? Разве что если бы мы переспали: вдруг слух окажется правдой. Но если это все будет неправдой, то он умрет в еще больших страданиях и одиночестве, ведь будет знать, что я ответил ему ложью на его искреннюю любовь.       Отказать? А если есть все же шанс, а если нам осталось жить примерно одинаковое количество дней? Что-то мне подсказывает, что от Юки спасение не придет. Тогда почему бы мне не привести последние дни рядом с человеком, который любит меня. Может, мне стоит признаться, что у меня ханахаки из-за другого человека, но сказать, что я готов провести с ним эти две с половиной недели? Пока я плескался в своей личной беде, наступала беда настоящая. Через день после нашего выступления Харуки не пришел в школу. Когда я услышал это от Акихико, то почувствовал, как бледнеющую кожу колет. Во мне все рухнуло. Пока умирали тысячи, пока они оставались цифрами на экране, я не чувствовал угрозы. Пока я просто кашлял кровью, пока смерть оставалась неопределенным числом в календаре, я словно где-то в недрах души позволял себе не верить в неё. Но сейчас, когда я понял, что Харуки подошел к краю обрушившегося на его глазах моста, что его не станет в какой-то краткий миг, я принял — смерть существует, она придет скоро за Акихико, за мной, за Рицукой. Чудесного спасения просто не существует. Я могу сколько угодно обнимать гитару, мечтать, что завтра ученые придумают лекарство или что завтра Юки расстанется с Угетсу — это не изменит моей ситуации.       Я предложил Акихико сходить проведать Харуки, но он молча помотал головой. Расплывшийся от безразличия он сидел, свесив руки между коленями, опустив лицо с потемневшим взглядом. Я не знал точно: догадался ли он и чувствует свою вину или просто не хотел видеть, во что он превратится через пару дней — но я понимал, что настаивать не стоит, ему тяжело, страшно, больно. Я похлопал его по плечу и тихо ушел.       У одноклассников Харуки я узнал его адрес. Оказывается, он жил совсем рядом со школой. Я поднялся на второй этаж, позвонил. Долго было тихо. Я старательно отгонял от себя мысли о страшном и ждал. Дверной замок щелкнул, дверь чуть колыхнулась в попытке открыться. Я робко нажал на ручку. На меня, цепляясь за тумбочку и дверной проем, смотрел Харуки. Он весь трясся от слабости, дышал через рот, по лицу, по шее тек крупный пот. На меня он едва глянул: голова еле дернулась наверх.       Я поспешил подставить ему плечо, но он буквально повис на мне. Костлявые локти, плечи, ребра врезались в мое тело. Сквозь тяжелые и короткие вдохи он пытался извиниться. Я волок его, глазами ища что-то похожее на кровать. Диван. Я, придерживая его голову, аккуратно сгрузил Харуки на него, устроил ноги. Руки друга все время шарили по груди, словно пытались найти что-то, чтобы разорвать. Окно было открыто настежь, по квартире летел снег. Я притащил свою куртку и накрыл ею Харуки. Его длинные волосы спутались, я немного отвел их от лица.       Временами он подавался вперед, пытался резко выдохнуть, привстать, но у него не получалось, сил не было. Вместо кашля выходили слабые стоны, он сглатывал, широко раскрывая глаза. Я не знал, как ему помочь. Может, позвонить в скорую? Может они дадут обезболивающее, но как они избавят его от удушья? И все же я позвонил в больницу, мне обещали, что приедут в течение дня. Харуки часто, морщась, хватался за сердце, старался повернуться на бок, словно хотел его скрыть от какой-то угрозы. Ханахаки пронзает этот орган, потому что понимает, где больше всего питательных веществ.       Я предлагал ему еду, питье, но он, если замечал, то извиняюще мотал головой. Губы, язык у него пересохли, но он все равно отказывался. Я вытирал ему лицо. Больше всего мне было страшно от мысли, что он умрет при мне, что я увижу этот момент и буду знать, что меня ожидает.       Помощь все не приезжала, а Харуки становилось все хуже. В одно мгновение он взволновано повернул ко мне свое смятое болью лицо и с усилием проговорил:       — Соври… Акихи… ко… что… я любил… Рюу…       Он не хотел, чтобы Акихико в последние мучительные дни страдал еще и от вины. Я кивнул. Харуки благодарно улыбнулся и тут же внезапно выгнулся, широко раскрыл глаза. Стон или крик застряли в горле. Я с ужасом смотрел на это. Он заперебирал ногами, стиснул мою куртку. Ему нечем было дышать, грудь силилась взметнуться, но опадала раз за разом. Правой рукой он рванулся к сердцу, и тут же все его тело рухнуло.       Я побежал куда-то, то ли надеясь, что помочь еще можно, то ли от страха.       Очнулся я от стука в дверь. Машинально открыл дверь, впустил врачей и прошел в комнату за ними. На диване лежал Харуки. Глаза его были широко раскрыты, бледное лицо стремилось к симметрии. Из раскрытого рта властно тянулся хрупкий розовый цветок, цепляясь листьями за губы. Мы остались без баса, без Харуки. А я даже не мог заплакать от бессилия и беспомощности. Меня никто не поймет больше так.       Вся наша группа вымрет — вот что я понял, глядя на эту ужасную и завораживающую картину. На наших руинах останется сидеть только Юки.       Еще я принял решение относительно Рицуки.