Лики дьявола

      В полутьме деревенской таверны, будучи склоненной над барной стойкой, Габриэль из-под капюшона, из-за которого не было видно её лица, попросила:       — Воды извольте.       На неё посмотрели в непонимании, чего ради пришёл этот незнакомец в питейную, если мог получить желаемое в любом другом месте, но спрашивать не стали, выполнили заказ, заполняя гранëный стакан несвежей водой.       Габриэль откинулась на спинку стула, закинув одну руку за голову и разглядывая местное окружение лениво, словно кого-то среди них ища и не нашедши, отвлеклась на несколько сумбурно расположенные в её голове мысли.       Она покинула небеса, вышедши из-под крова безопасности — за тем будут последствия, не стоило даже гадать, как скоро, они произойдут и произойдут — стоило лишь быть готовой их принять и перенести. Но больше её дерзкого поступка волновало местоположение брата — судя по тонкой невидимой и чистой ленте, медленно исчезающей из пространства, его пребытие остановилось на одной англиканской деревушке — тихой и расположенной неподалёку от графства Олдридж, пока о котором Габриэль выудила маловато сведений, чтобы понимать, что оно из себя представляет, но то, какая энергия здесь плескалась, уходя прямиком к загадочному поместью, ей было не по нраву — где-то здесь правила нечистая сила, слишком то было ощутимо для её обострëнного чувства материи, всё вокруг окружающей. С падением с небес пришло и неприятное, дискомфортное ощущение — не из-за того, что покинула родное гнездо — из-за того, что вместе с уходом с небес часть силы словно в наказание, вьясь тонкой струйкой, уплыла восвояси и от неё уже навсегда. Она подняла хмурый взгляд на заволочëнное чернью небо, на местами пурпурные и волнообразные тучи — изредка молнии сырные пронзали небосвод, освещая мелкую брошенную на растерзание природы деревушку. Всё здесь вызывало тревогу, всё здесь было пронизано чем-то, что ещё не наступило, но волновало, вибрировало о наступлении чего-то тёмного и дурного, точно в предупреждение о приближении об этом самом и попытке подтолкнуть к выходу живое, обезопасив.       Габриэль здесь не нравилось.       Тонкие изящные пальцы не стали опрокидывать в себя холодную мутную воду. Разум стал освежаться и без того, благодаря прохладе, здесь царившей, — с окончательным спуском в мир смертных подкатило и другое, нечто человечное, точно вместе с уходом части её силы на небеса тело отчасти тоже видоизменилось, позволяя иногда разуму больше быть заволочëнным дуростью эмоций.       — Что же такое творится… всё вернулось, хотя мы только оправились от исчезновений и вот же ж снова… Вы ведь слышали о недавней пропаже? — обратился посетитель к хозяину таверны, протиравшему за неимением людей стаканы запачканным полотенцем — Габриэль поморщилась, не притронувшись к грязной воде, в которую уже успел приземлиться чёрный с золотыми бисеринами на спине паук, приползший из приоткрытого окна — неприятное место. После чистоты и света райских угодий непривычное. Несмотря на ранние посещения мира смертных, в столь грязных заведениях ей бывать не доводилось. Чем же привлекла брата эта разваливающаяся и гниющая на глазах деревушка?       Когда хозяин ответил, Габриэль спокойно поднесла палец к стакану, вызволяя на свободу изящного паука, который, забравшись на её запястье, там и уселся, глядя многочисленными глазами с любопытством на ангела, который, наклонив голову, с непонятной задумчивостью наблюдал за насекомым.       — Вы о пропаже дочери графа?       — Кто-кто, а дитя графа, да ещё и самое из всей этой чудной семейки светлое… все охвачены беспокойством. Мне доводилось видеть остальных детей. И знаете, всë это так странно… — огляделся воровато, прикрыв немного ладонью рот, словно собирался раскрыть какой-то дурной секрет. — Ведь слухи и раньше ходили, ну, не очень хорошие о поместье Олдридж… хозяин у них уж слишком чудной, иногда как посмотрит, да так пристально, что дрожь берёт.       Габриэль перестала прислушиваться к тому, о чём здесь толковали, щекой слегка прикоснувшись к плечу, на которое умудрился успеть заползти паук. Они внимательно смотрели друг другу в глаза, отрешëнно, безмолвно, словно давние друзья.       — Пойдём, — только и сказала, прежде чем покинуть заведение, отложив полученные знания в памяти — данная информация могла быть полезной, ведь в конце концов скорее именно это поместье держало в себе нить брата маленьким тугим комком, словно бы силой держа его. Стоило изучить местность там и пробраться ближе к дурному месту, выяснив наконец-то, что в нём происходит и как с ним связан её брат. Этим Габриэль и займётся под покровом ночи. Сна не было ни в одном глазу. Её организм до сих пор перестраивался, что временами давало о себе знать душевными и физическими болями, ранее ею никогда не испытываемыми настолько явственно — причина не была ясна точно, ведь она оставалась наполовину ангелом, её сила при ней, не искажëнная в своей чистоте, в своём серебристом блеске, что означало о неизменности души.       Она ангел.       И даже при падении осталась той, кем являлась в сущности.       Да, к серебристому амплуа прибавились крошечные ультрамариновые разводы, но то было лишь следствием её ожесточения по отношению к небесам, более холодному размышлению о сути явлений, к логическому рассуждению — не слепой вере в того, кого ей ни разу не доводилось видеть и слышать.       Но почему всё же при этом всём так больно?       Паук теперь на плече удобно расположился, отправившись в путь вместе с новобретëнным хозяином, отвлекая от напряжëнных мыслей. Светлая нить, сравни нити, данной от рождения её брату, кружила вокруг насекомого намекающе, по-родному, заставляя невольно Габриэль утихомирить неясную тревогу от того, что нить Итуриэля не была столь же чистой, как прежде, — это открытие пугало, самой же сестре казалось, что душа его давнего товарища, паука, будет и того чище, чем то, к кому она стремилась, сошедши с небес.       Энергетика Итуриэля была смутной, не столь чистой и голубой, напоминавшей ей раньше святые источники своей хрустальностью, своей красотой и нежностью.       Что-то изменилось, что-то тревожило вот уже несколько месяцев Габриэль на небесах, ведь брат не возвращался, все молчали и не отвечали на её вопросы, но и отпускать не разрешали за тем, кто предал Отца, за тем, кто поддался пороку и справедливо был низринут с небес, о чём она даже не знала… Если быть честными, мало кто что знал, никто ничего не чувствовал, ведь только Габриэль была известна энергетика брата, только она, связанная с ним, могла ощутить её через материю, увидеть нити, ведущие в дурное и грубое место, не созданное для хрусталя его души.       Её губы скривились в недовольстве.       Он стал падшим.       Недовольство усилилось, глаза наполнились презрением, направленным на небеса.       Он совершил грех.       Небеса смотрели на неё равнодушно.       Почему вы не дорожите теми, кто на вас обитает? Почему не поможете заблудшим душам? Чем дурно то, что Итуриэль стал интересоваться человеческим миром больше, находиться здесь чаще, не стремиться по карьерной лестнице ввысь, как и большая часть ангелов? Чем дурны естественные побуждения к миру снизу, с которым они столь тесно связаны?       Или это они с Итуриэлем настолько неправильные, некорректные и неподходящие на роль чистых и добродетельных существ? Может, это они ошибки?       Противоречия душили. Мнение общественное и небесное душило, ей начинало казаться, что всё, что она чувствует, думает, делает — глупость, навеянная набранными пороками человеческими, подцепленными в ходе её путешествий на землю.       Габриэль сморщилась, терзаясь дурными мыслями. Прохладный ветер трепал кудрявые короткие волосы, пока она кривила губы от неясной головной боли, столь сильно пронзающей, точно раскаллëнным металлом водили по затылку, углубляя напор и пронзая череп вместе с мягкостью его содержимого. Подобной боли она раньше не испытывала, никогда в жизни, даже когда с болью ощущала изменявшуюся энергию Итуриэля, ушедшего с небес. Теперь, отрезанная от блаженства и тихости небесного мира, лишëнная половины силы, с изменëнным хоть и не до конца, но отчасти организмом, она ощутила те минусы ухода из роли ангела и прихода туда, где никогда не было покоя, где человеческие души были терзаемы эмоциями, мыслями, событиями, всем, что беспокоило на земле их многострадальные души.       Слишком много боли.       Лишëнная крова, лишëнная брата, лишëнная лучшего друга, который после её поступка не сможет с ней больше видеться, Габриэль поняла, что потеряла и что выбрала сама. Путь полный лишений.       Надежда, что она отыщет самое родное создание на свете, немного успокаивала и напоминала о целях и том, ради кого и ради чего она покинула небесный мир.       Брат и свобода.       Ей стоило меньше размышлять о всех возможных минусах в данный момент, сосредоточившись на ленте энергии брата, за которой следовало двинуться ей в путь.       Габриэль не заметила, как ладонь легла на грудь. Что-то болело. Ладонь резко была убрана в глубокий карман чернильного плаща, а бледные губы вместе с тем поджаты.       Когда она ощутила прикосновение лапок нового товарища, обеспокоенного её состоянием, повернула к нему лицо и отстранëнно ухмыльнулась.       — Порядок. Из-за утраченной силы тело бунтует вместе с душой, потом легче станет.       В сущности, ей не было известно, станет ли легче, но всяко лучше не раскисать.       Паук замер в сомнении.       — Не беспокойся, — заметила его внимание, то было приятно, ведь товарищ ей достался неравнодушный, что и неудивительно, ведь он являлся порождением искажëнной и уже не столь светлой, но всё же живой энергии брата.       — Бывает так. Неизвестность, слишком много тумана в будущем, человеческая эмоциональность. Страшно? — задумалась, никогда не испытывая этой эмоции настолько отчëтливо. — Страшно, — кивнула своим словам, приглядываясь к окружающему, — они вышли из деревни, семеня по заросшей тропинке к лесной чаще. — Главное свыкнуться и не обратиться к порокам, которые основательно исказят душу, обратив всё оставшееся во мне ангельское в демоническое, — не останавливаясь на пути к синеве леса, она усмехнулась, обнажая зубы.       Габриэль бросила спокойный взгляд на товарища.       — Мы же не хотим, чтобы я стала демоном?       Будучи чуть более расслабленной, она вошла в чащу под сомнительным взглядом паука.       Луна прокладывала ей путь голубым светом, тонкой струйкой льющемуся перед ней по лесной сырости к выходу, который впоследствии приведёт её к кладбищу семейства Олдридж.

***

      Холодная, плотная тьма гостеприимно обнимала Мелиссу, погружая в своë бесконечно пугающее пространство всë глубже. Чувство тревоги нарастало с каждой секундой, а сердце неистово клокотало в груди от липкого, удушающего страха. Неужели она здесь совсем одна? Но нежное прикосновение ко лбу и знакомый голос, что слышался будто через толщу воды, успокоили взволнованную душу и придали силы, чтобы побороться со всепоглощающей пучиной.       Она с трудом разлепила глаза. Подобное действие отдало пульсирующей болью в голову. С губ невольно сорвался приглушëнный стон, а рука на рефлексах дëрнулась ко лбу, но замерла в воздухе — раздался лязг цепей. Мелисса дëрнула головой в сторону, обратила взор на своë запястье, скованное железными кандалами, которыми обычно заковывали преступников в наказание за их прегрешения. И так же, подобно преступнице, еë раздели, обнажили самые интимные места, будто окуная в океан стыда и позора, очищая тем самым через мучения еë пороки. Ещë туманному разуму было трудно понять суть всего происходящего, но тело уже получало множество импульсов от своего бессознательного. Страх, подобный червю, засел под рëбра и скрутился в несколько узлов, отдавая неприятным ощущением в районе солнечного сплетения, волнение от груди расходилось по всему телу и отдавало неприятным покалыванием на кончиках пальцев.       Чëрная, ещë немного размытая фигура, напряжëнно склонилась над ней и пристально наблюдала. Сосредоточившись и приложив титанические усилия, девушка смогла разглядеть в этой фигуре лик отца, слегка прикрытый глубоким капюшоном плаща.       — Ох, наш милый Агнец пришëл в себя, — его тронула мягкая улыбка, и мужская рука нежно прикоснулась к девичьей щеке, успокаивающе поглаживая.       — Отец, что происходит? — слишком тихий, сиплый голос с трудом коснулся чужих ушей.       — Всё хорошо, милая, просто настало время выполнить своё истинное предназначение. Я знаю, что это может быть страшно, но будь смелой девочкой и потерпи немного, ради семьи, хорошо? — приторное звучание. Суть происходящего так и осталась непонятой, и в голове начало роиться ещё больше вопросов.       В голубых глазах она видела всполохи огня от свеч и что-то ещё — безумное и подавляющее плескалось на дне. Подобный взгляд она уже видела у главы семьи Олдриджей, и он её пугал, пробуждал первородный страх. В такие моменты тело окатывало леденящим холодом, появлялось инстинктивное желание спрятаться или убежать от тьмы, глубоко спрятанная под оболочкой любящего и заботливого отца. Та тьмя, которую она не хотела принимать и всячески отрицала.       Девушка непроизвольно вздрогнула и сжалась, ощущая нарастающую угрозу. В горле засел неприятный ком, а голову вскружило от подступающей тошноты.       — Пора, — тихо произнёс мужчина.       Дыханье спёрло, когда Мелиссу окружило пятеро людей, скрывающихся под плотными чёрными плащами. Но даже так она смогла узнать в участниках этого безумия членов своей семьи. Тётя Анжелика, дядя Роберт, брат Эрик, сестра Кристина и отец. У каждого из них был нож в руке. Непонимание ещё больше укрепляло свои позиции, но разобраться в сути происходящего не позволяли затуманенный разум и всепоглощающая тревога. Они занимали собой всë пространство, от чего Агнцу оставалось только взволнованно наблюдать за лезвиями, опасно поблескивающими в полумраке.       — Отец, мы правда должны это сделать? — робко спросила сестра Кристина, замирая с ножом в опасной близости от кожи Мелиссы.       — Я не потерплю сомнений, — строго проговорил отец и бросил острый взгляд на старшую дочь. — Мы должны закончить ритуал. Это малая жертва в замен на то, что мы получим.       — Всё хорошо, Крис, — братец Эрик взял её за руку и подбадривающе нежно погладил тыльную сторону запятья подушечкой большого пальца. — Мы так много с тобой сделали, многое прошли… Настала очередь Мелиссы сделать благо для нас всех.       Кристина кивнула и уже более уверенно схватилась за рукоять. Но в ней ещё было тёплое сочуствие, которое она попыталась скрыть, натянув глубокий капюшон и скрывая свой слезливый взгляд. «Как же жаль. Жаль. Жаль тебя, сетрëнка». — причитала шёпотом она.       Вскоре жатва началась.       — О, спасибо, Боже, что выбрал нас и одарил такой великой честью! — величественно начал глава семьи Олдриджей, приподнимая кинжал и наставляя на дочь. Девушка ощутила жгучую боль, когда холодная сталь соприкоснулась с кожей в области лба. Мужчина чертил какой-то знак, и Мелисса ужасалась от его хладнокровия. Как же можно так спокойно кромсать то, что ты так бережно хранил и оберегал?       — Прими же этого жертвенного Агнца в качестве благодарности за твою добродетель. Пусть и впредь семья Олдриджей будет так же процветать, крепчать и в конце обретëт заслуженное величие! Аминь.       — Аминь! — вторили голоса.       По окончании речи они принялись истязать юное, неокрепшее, по-девичьи нежное тело. Алая кровь сочилась из свежих ран, жгучая боль пронзила каждую частичку, каждую клеточку и практически сводила с ума. Крик, такой истошный, хриплый, заполнил собой всë пространство, слёзы дорожками побежали из глаз, а с уст срывалась мольба. Но даже такой жалостливый вид не заставил их остановиться и пресполниться состраданием, прекратить муки, никто из них не колебался и не сомневался в праведности поступка. Под их ножом не дочь, не сестра, не племянница — лишь жертвенный Агнец, чья смерть принесла бы процветание и благословила бы будущего наследника рода. Истинного наследника. Будучи убеждëнными, одержимыми фантомными идеями, они не брезговали ни кем и ни чем во благо (себя самих) семьи.       — Нет, пожалуйста, прекратите! Мне больно, мне очень больно! — она звучала настолько громко, что, казалось, голос обрёл осязаемое воплощение. Но, как бы сильно не напрягались её связки, слова всё равно не могли дойти до их порочных, чёрных душ, что были для неё тошнотворно отвратительными, но и одновременно по-тëплому родными. — Почему вы это делаете? Почему? Мы же семья! Почему вы так жестоки? — прохрипела обесиленно Мелисса, с тоской созерцая на родного, самого важного человека в своей жизни. В ответ Мелисса получила звонкую пощëчину и разочарованный, гневный взгляд главы семьи.       — Не будь эгоисткой, Мелисса, — строго проговорил мужчина и с силой вонзил ей лезвие в плечо. Мелисса вновь закричала неистово и громко, цепляясь ногтями за бетонный постамент, на котором её так безжалостно приносили в жертву… Богу? — Ох, прости, — его голос смягчился, а большая тёплая рука утешающе легла на голову. — Потому что ты важная часть семьи, ты и удосужилась подобной чести. Прими её с гордостью. Сам посланник Бога выбрал тебя, милая.       Подобный ответ застал её врасплох, от него разило безумием и иррациональностью, несвойственными для адекватного, зрелого человека. Честь, которую она должна принять с гордостью — это мучительная смерть? Это нужно принять только потому, что она одна из Олдриджей? Восприятие мира изменилось, секунды превратились в часы, а часы замерли в вечности. В этой вечности Мелисса подумала о несправедливости и абсурдности сложившейся ситуации, подобное сеяло семя ненависти к собственному имени, к семье, что она принадлежала, и что обрекла её на столь ужасную кончину. Под рёбрами заболело настолько сильно, что на секунду девушка позабыла о кровоточивших ранах по всему телу.       На всё помещение раздался пронзительный, отчаянный крик. Мелиссе казалось, что он улетел далеко за пределы их поместья, раздался на всю Англию. Она рыдала, кусала губы до крови, билась конечностями до безумия в глупой попытке вырваться из металлических пут.       — Спасибо, Бог, за Вашу благодать. Прими же Мелиссу в знак преданности, теперь она твоя слуга.       Отец всплеснул руками и поднял голову к Божеству, что милостовало их семью. Тем временем другие члены семьи вонзили ей каждый по кинжалу в конечности: в ладони рук и ноги.       Дыхание спёрло, а тело начало неметь. Мелисса поджала губы и, не в силах больше хоть что-то делать, замолчала в ожидании скорой смерти. Её разум полностью отрёкся от происходящего вокруг и сосредоточился на мрачной фигуре в тени ритуального зала. Коль галюцинация или явь — понять у неё не было сил, но оторвать взгляда она не могла. Алые глаза. Такие пронзительные и яркие, как рубины, невероятно красивые, пленительные.       Тьма вновь окутала её, но в этот раз Мелиссе было не страшно. Холодный покой и безболезненный омут в данный момент казались спасением, милостью судьбы, которая наконец позволила закончить этот сюр.       Чьи-то тёплые объятия. Холодные прикосновения к её окроваленным губам, мягкий поцелуй. Невнятный, но приятный, обволакивающий голос успокаивал и что-то рассказывал, будто наплевав на то, что его слушатель нем и глух.       «Приятных снов, Мелисса».